Лучше умереть! - Ксавье Монтепен

— А я и не собираюсь его у вас покупать.

Люсьен посмотрел на собеседника со вполне понятным удивлением. Лже-Арман пояснил:

— Я долго думал, хорошенько взвесил все «за» и все «против», и пришел к следующему выводу: чтобы мое предприятие смогло приобрести те масштабы, которых оно настоятельно требует, мне необходимо найти опытного и талантливого человека и в самое ближайшее время сделать его своим компаньоном. И этим компаньоном… станете вы.

— Я!… Вашим компаньоном!… — не веря своим ушам, вскричал молодой человек, ошеломленный таким предложением. — Но, сударь, мой участок не стоит и тысячной доли тех денег, которые вложили в предприятие вы.

— Знаю, но меня это нисколько не смущает. Я вот что вам предлагаю, господин Лабру. На вашем альфорвилльском участке на мои средства будет построен завод вроде этого, и мы законным образом оформим его как вашу собственность. Это и станет вашим вкладом как компаньона предприятия. Оба наши завода будут работать на полную мощность, а прибыль мы будем ежегодно делить. Сами видите — проще и не придумаешь. И что вы по этому поводу думаете?

— Думаю, сударь, не сон ли все это.

— Нет, не сон; вполне серьезное предложение.

— Тогда я просто не смею принять его… Ведь я ничем еще не заслужил такого к себе отношения.

— А известно ли вам, господин Лабру, как удалось сколотить состояние мне? Известно ли вам, каким образом я, будучи скромным механиком, ничего не имея в этой жизни, кроме большой решимости да кое-каких познаний, стал компаньоном Джеймса Мортимера?

— Вы добились этого огромным трудом.

— Да, разумеется; но не совсем так, как вы себе представляете. Гений американской промышленности, увидев, что имеет дело с человеком трудолюбивым и одаренным, сделал меня своим компаньоном, выдав за меня свою дочь.

Люсьен вздрогнул. Жак Гаро продолжал:

— Почему бы и мне не последовать его примеру? Почему бы не проявить такое же великодушие? Приданое моей дочери станет частью вашего вклада…

— И госпожа Мэри станет моей женой?… — запинаясь, проговорил Люсьен.

— Разумеется… — сказал миллионер, улыбнувшись при этом несколько натянуто. — Я лично в подобном обороте событий ничего страшного не вижу. Мэри относится к вам весьма благосклонно, дорогой мой Люсьен; а мне остается лишь одобрить ее выбор, ибо я уважаю вас и люблю, так что буду просто счастлив получить зятя в вашем лице.

— Сударь, — горячо сказал Люсьен, — ваше предложение свидетельствует о вашем уважении и хорошем отношении ко мне… я очень тронут и польщен, но согласиться на него не могу.

— Почему? — удивленно спросил обеспокоенный Жак Гаро.

— Это слишком большая честь для меня.

— Заблуждаетесь. Вы разве не поняли того, что я сказал?… Я же сказал, что Мэри относится к вам благосклоннее, чем к кому-либо другому. Теперь вынужден сказать иначе: она любит вас… Да, бедное мое дитя любит вас всем сердцем, всей душой. До смерти любит.

— Господин Арман, — взволнованно произнес Люсьен, — я буду с вами так же откровенен, как вы со мной. Было бы черной неблагодарностью с моей стороны не испытывать к вам безграничной признательности, но к ней примешивается глубокая боль — оттого, что я вынужден ответить вам отказом. Мое сердце принадлежит другой.

— Вы кого-то любите?

— Да, одну девушку; я поклялся на ней жениться, и ничто в мире не заставит меня изменить своему слову.

— Бьюсь об заклад: у нее нет никакого приданого.

— Вы абсолютно правы: у нее ничего нет.

— Любовь, дорогой мой Люсьен, проходит быстро… а деньги остаются.

— Моя любовь неподвластна времени, и она для меня выше всяких денег.

— Вам следует хорошенько подумать… И не забывать о том, что Мэри вас любит…

— Как вы сами только что сказали, сударь, любовь проходит быстро.

— Мое несчастное дитя любит вас всерьез. И ваш отказ может убить ее…

— Скромность не позволяет мне в это поверить, и умоляю вас: не настаивайте.

— А я и не собираюсь; только еще раз советую: пораскиньте мозгами как следует, ведь на карту поставлено ваше будущее… так что подумайте!…

Молодой человек поклонился и вышел. Как только дверь за ним закрылась, знаменитый миллионер в бешенстве заметался по кабинету из угла в угол.

— Он, видите ли, любит, — прошипел он, — любит какую-то нищую девчонку… Отказывается жениться на моей дочери, а ведь Мэри от этого умереть может! А! Нет! Нет! — добавил он через некоторое время. — Этому не бывать! Моя дочь — прежде всего!… Моя дочь важнее всех! Пусть хоть весь мир рухнет, лишь бы она была жива!

Мэри Арман ожидала отца с нетерпением, которое куда легче понять, нежели описать. Она несколько часов поспала, и потому чувствовала себя немного лучше и спокойнее. Во второй половине дня она спустилась вниз и приказала кучеру отвезти ее в мастерскую госпожи Опостин. Там она случайно застала Люси.

— Ах! — воскликнула Мэри. — Мне очень приятно встретиться с вами, милая моя… Во-первых, потому, что я намерена вас отругать.

— Отругать, сударыня? — изумилась молодая мастерица. — И за что же?

— Вы ни разу ко мне не зашли.

— Я никак не думала, что вправе беспокоить госпожу, если у меня нет платья для примерки.

— Очень плохо, Люси, что вы так думаете. Вы ведь прекрасно знаете, что мне приятно ваше общество; могли бы и зайти. Впрочем, я сейчас закажу госпоже Опостин целую кучу нарядов, и вам будет что на меня примеривать.

— С удовольствием займусь этим.

— А знаете, Люси, на меня вдруг напала одна причуда.

— Что за причуда, сударыня?

— Я сама хочу к вам зайти.

— Ну, эту причуду осуществить совсем несложно, барышня… — с улыбкой сказала девушка. — Вы окажетесь на седьмом этаже, в весьма скромной комнатке, зато примут вас там с радушием и признательностью.

— Не сомневаюсь. Запишите мне ваш адрес.

Люси на листке бумаги написала свой адрес. Мэри вложила бумажку в отделанный слоновой костью ежедневник и сказала:

— Договорились. Как-нибудь на днях я к вам зайду.

Чтобы как-то убить время, Мэри заказала множество вовсе не нужных ей нарядов и вернулась в особняк на улице Мурильо. Ждать возвращения отца было еще рано.

Хотя миллионер и знал, что дочь с нетерпением ждет его, он не спешил домой, бросив все дела, а с ужасом прикидывал, как же ответить на ее вопросы. Наконец ему пришлось отправиться домой: часы показывали половину седьмого. Выйдя из кареты, он постарался придать лицу радостное выражение и направился к апартаментам Мэри. Девушка, устремившись навстречу, бросилась ему на шею.

— Как же я рад, что у тебя все в порядке, детка! — сказал он.

— О! Все в порядке, папа. Когда ты уехал, я немножко поспала. А проснувшись, почувствовала себя намного лучше. А у тебя, папочка, как дела? Ты меня обрадуешь или хотя бы обнадежишь?

Поль Арман, нисколько не колеблясь, с ходу ответил:

— Да, детка, нам есть на что надеяться.

— Ты сказал Люсьену, что я люблю его?

— Ну ты и чертенок! Ну и даешь! А как же приличия, радость моя? Ну как тут быть? Ты, похоже, совсем забыла о них!

— Нет, папочка, вовсе не забыла, — возразила Мэри, — просто чувства у меня опережают слова; но ты ведь, и нисколько не нарушая приличий, вполне мог дать понять Люсьену, что в случае, если он обратится, к тебе с соответствующей просьбой, то вряд ли получит отказ.

— Что я, собственно, и сделал. Вкратце изложил ему наш разговор у Жоржа Дарье по поводу его земельного участка в Альфорвилле, и добавил: «Завод, который я мог бы построить на этой земле, стал бы неплохим приданым для моей дочери».

— В самом деле? А что ответил господин Люсьен?

— Люсьен Лабру — честнейший и щепетильнейший человек, он никак не мог поверить в то, что я не шучу. Всякий разговор о возможном сотрудничестве на равных он считает несовместимым со скромностью занимаемого им сейчас положения.

— Но в конце-то концов он согласился? — спросила Мэри: от всех этих подробностей ее уже бил озноб.

— Да… согласился… но с присущей ему щепетильностью, о которой я уже упоминал, поставил передо мной одно условие.

— Что еще за условие? — дрожа, пролепетала Мэри.

— Ну ты же знаешь: Люсьен — трудяга. И не просто трудяга, а при этом изобретатель. Он изобрел одну весьма хитроумную машину, которая может принести много денег; не сомневаюсь, что так оно и будет. Он хочет внедрить ее, а потом уже возвращаться к сегодняшнему разговору. Машина станет его вкладом — причем весьма весомым — в наш будущий союз, и в этом случае его самолюбие нисколько не пострадает.

Говорил миллионер совершенно спокойно, в голосе его не слышалось ни малейшего волнения, а приведенные им доводы звучали вполне убедительно. Мэри никак не могла заподозрить тут ни малейшей лжи и поверила.

— Подобное решение лишний раз доказывает благородство его души, — молвила она, — я хорошо понимаю и одобряю его. Но кое о чем ты мне все-таки не сказал… Люсьен любит меня?