Орлиная степь - Михаил Бубеннов

— Ну и народ! — сказал он, утолив наконец голод и покосившись на кухню. — А еще жалуются, что голодно…

— На это они мастера, — уже успокоясь, подтвердил Непомнящих. — А чего жаловаться? У них тут мяса хватит.

За ближними березами и кустами акации послышался шорох высохшей листвы, а через минуту к палатке вышел Петрован. Он был раздут, как бочонок, ремень, которым он перетянул себя, едва удерживал груз под стареньким ватником. Несмело, осторожненько, бочком да молчком Петрован приблизился к столу и уселся на дальнем краю скамьи. Не здороваясь, настороженно пошмыгивая носом, он стал ждать, что скажут гости.

Но гости, поглядев на белоголового паренька, засеянного веснушками, как просом, почему-то не нашлись, что сказать, и вновь потянулись к сковороде.

За пазухой Петрована вдруг кто-то завозился, взбугривая ватник, и жалобно запищал. Петрован прижал ладонью появившийся бугорок у левого бока и сказал:

— А ну, тихо!

— Это кто там у тебя? — отстраняясь от опустевшей сковороды, спросил Краснюк.

Не отвечая, Петрован сунул руку за пазуху, да не под ватник, а под рубаху, и через секунду поднял над столом крупного желтого, со светлыми полосками суслика; зверек ошеломленно вертел глазками, щерил зубки и судорожно перебирал лапками.

— Ловишь? — осведомился Краснюк.

— Ловлю, — ответил Петрован.

— Капканами?

— Чем придется: и капканами и р-руками…

— Как же это… руками? Разве его поймаешь?

— На чистом, понятно, не поймать, — согласился Петрован. — А я ловлю на клетке, где пашут. Там у нас между загонками остались узенькие полоски целины. На них и сбились суслики. Норы-то их запахали, а на пахоту они боятся лезть, вот и мечутся как шальные, а убежать с полосок не сообразят. Там их тьма! Лови да лови! Видите, сколько нахватал?

Осмелев, Петрован подошел к гостям и начал одного за другим показывать сусликов, вынимая их из-за пазухи.

— Тьфу, какая мерзость! — воскликнул Крас-нюк, насмотревшись на сусличьи морды.

— Грызуны! — ответил Петрован, словно извиняя сусликов за то, что они некрасивы.

Вспомнив о плакатах, Илья Ильич спросил: — Здачит, уничтожаете?

— Уничтожаем! Вовсю! — вдруг со смешком ответил Петрован. — Сначала я один, а теперь — полбригады… — И тут он кивнул на сковородку. — А вы ими тоже, значит, не брезгуете?

У Краснюка мгновенно перехватило дух. Нежно-розовое лицо его стало белее полотна. Глаза остановились на суслике, которого держал перед ним Петька, расширились. Несколько секунд Крас-нюк царапал свою грудь, потом, застонав, бросился в сторону от палатки. Вскорости за кустами акации встряхнула вершиной молоденькая березка и, точно из трущобы, раздалось:

«Ы-ы-ы! И-ы-ы!»

Это продолжалось довольно долго. Раз за разом качалась березка. Похоже было, что Краснюк, тужась и страдая всей своей утробой, безуспешно пытался вырвать березку из земли…

Через час после отъезда Краснюка из Заячьего колка на стане появилась Галина Хмелько. Она привезла Петровану посылочку от матери со скромной домашней снедью: пяток яиц, бутылку молока, творог в тряпице да пирожков с горохом. Но Петрован, к удивлению Хмелько, нисколько не обрадовался посылке. Он молча и угрюмо осве-жевывал суслика. Хмелько присела на чурбашек, валявшийся рядом, и участливо спросила:

— Что с тобой? Что-нибудь случилось? — Дир-ректор гонит из бр-р-ригады.

— Тебя? За что?

— А вот за этих самых сусликов.

— Да ты не волнуйся, расскажи!

Приехала Хмелько в обычном для себя настроении — оживленная, сияющая, с весенним солнцем в синих глазах, которые, казалось, все время искали что-то в Заячьем колке. Начиная свой рассказ, Петрован ожидал, что Хмелько, услыхав, как накормили директора сусличьим мясом, зальется на весь колок серебряным колокольчиком. Но с ней вдруг произошло совсем другое: ее оживления как не бывало, от ослепляющей улыбки не осталось и следа.

— А потом, потом? — спросила она в нетерпении.

— Ну, а потом и пошло! — продолжал Пет-рован. — Является бригадир, а директор выходит из-за кустов: морда опухла с натуги, во какая, глаза красные, волосы взмокли… Здорово его выворачивало, до крови! Выходит он и прямо вот так на нашего бригадира. «Вы по какому такому праву малолеток здесь держите? — орет во все горло. — Закон нарушаете? Убрать! Долой! И опять же… кто вам разрешил молодых патриотов, можно сказать, героев кормить опасными вредителями полей? А вы знаете, что от них происходит зараза? Вы что, желаете под суд?» Раскричался, пена на губах. Того и гляди кондрашка хватит.

— Ну, а бригадир? — с усилием прошептала Хмелько.

— Стоит, как железный, почернел весь! — ответил Петрован. — Чересчур долго терпел. Но кто же может стерпеть? Вот он разжал зубы да и спрашивает: «Да вы что, товарищ директор, кидаетесь на людей? Стало быть, на самом деле обожрались сусликов и взбесились от их заразы?» Ну, тут директор и вовсе взорвался, как атомная бомба. А я стою и думаю: «Что же будет, если он к тракторам поедет и увидит, что Хаяров уже вспаханную целину да опять пашет?»

Хмелько на секунду испуганно прикрыла рот пальцами, потом спросила с придыханием:

— Допустили брак, да? Мелко вспахали?

— Ужасно мелко! Так, чуть-чуть содрали… — Да как же случилось? Почему?

— Все эти дружки Дерябы…

— Что же было? Он увидел?

— Он и не ездил к тракторам, — ответил Петрован. — Он давай скорей домой — помирать от сусличьей заразы. А бригадир — вот чудак! — возьми да и скажи ему о мелкой пахоте…

— Сам сказал? Ну, а директор?

— «Шкуру, говорит, за все сдеру!» Сел и уехал.

Хмелько быстро встала.

— А вы знаете, Галина Петровна, что я потом сделал? — продолжал Петрован с повеселевшим взглядом. — Идемте, поглядите…

В палатке не хватало места для плакатов о борьбе с сусликами — один из них был вывешен на глухой стене вагончика. На голове суслика была подрисована коричневым карандашом высокая курчавая шевелюра, схожая с шевелюрой Краснюка. Хмелько всплеснула руками и рассмеялась.

— Похож? — спросил Петрован.

— Вылитый!

— Здесь уж хохоту было. Кто ни взглянет, так и катится со смеху. Теперь директора прозвали Сусликом. Пусть знает!

Но Хмельно уже ие смеялась.

— Нехорошо давать прозвища, — заметила она.

— У нас тут у всех прозвища… Встревоженно оглядев стан, Хмельно спросила:

— Где же сейчас бригадир?

— Новую клетку разбивает.

Галине Хмельно хотелось тут же отправиться к Багрянову, но, постояв немного, искусав до конца сухую былинку, сорванную на ходу, ока медленно побрела в глубину колка…

Фронт разрозненных дождевых облаков давно прошел, немного освежив и кое-где обмыв землю, но небо сплошь не обложило: очень уж большое оно над степью. Вышина вновь ослепительно блистала атласной голубенью. Но по краю горизонта, на западе, не поднимаясь высоко, все же клубились черные тучи, что-то выжидая и накапливая силы.

В голом березовом колке было сказочно светло и торжественно, как в беломраморном дворце. Где-то на верхних ярусах мелодично вызванивали зорянки и горихвостки; их трели проникали во все закоулки степного дворца. Хмельно шла, прислушиваясь к ним с наслаждением и надеждой. Ничто так не успокаивает человека, как весенние птичьи голоса! Наконец она выпрямилась, встряхнула золотыми кудрями и пошла уже твердым шагом к северной опушке колка.

Хмельно надеялась найти Багрянова где-нибудь в центре новой клетки, а то и на дальнем ее краю, за два километра от колка. Но едва она вышла к опушке, как увидела его вместе с Ионычем: они шагали рядом с рыдваном, на котором везли длинные вешки.

Заметив Хмельно, Леонид быстро поговорил о чем-то с Ионычем и, отпустив его, остался один…

За трое последних суток Хмельно не смогла бы выбрать для встречи с Багряновым часа худшего, чем этот час…

В первую памятную ночь работы, думая о Хмельно, Леонид твердо решил, что она должна уйти с его дороги. Тогда же он сурово приказал себе добиться этого от Хмельно при первой же встрече. Все дни он оставался верен своему решению. Ему трудно было работать, но легко жить — он с наслаждением жил своей преданностью Светлане.

Сегодня, увидав ее в юбке и сиреневой шерстяной кофте, в. пушистом берете, непривычно нарядную для степи, отчего-то повеселевшую, с какой-то светлой мыслью в тихом взгляде, Леонид в несчетный раз за эти дни подумал, что она изумительна и необыкновенна и что он счастливее многих, очень многих на свете. И хотя он был удручен тем, что натворили за ночь Хаяров и Данька, и ожидал, что вот-вот грянет гром над его головой, ему стало легко и радостно от одного ее взгляда. Та неясная, но светлая мысль, что горела в нем ровно и спокойно, внезапно как-то по новому тронула его чувства к ней. Он порывисто поймал Светлану за тонкую кисть руки, думая о том, что никогда еще ее взгляд не озарялся такой прекрасной мыслью. О чем она думала так хорошо? Откуда у нее такое веселое спокойствие?