Въ лѣто семь тысячъ сто четырнадцатое… - Александр Владимирович Воронков

Тронув коня, подъехал в обалдевшим от царских милостей паромщикам и, склонившись в седле — невместно принародно самодержцу спешиваться пред простолюдинами, сами же не поймут и вновь начнут сплетни разносить — поочерёдно приколол к их стареньким кафтанам золотые знаки отличия[128].

Такие же награды, в виде Шапки Мономаха с датой от Сотворения Мира «ЗААД»[129], то есть «7114» в и словом «БЫЛЪ» под ней, уже красовались на груди каждого из спасших меня стрельцов и командиров, а также особо отличившихся храбростью при штурме Кремля. Мсье Буонасье, которого я решил сделать придворным гравёром, с дальнейшей думкой о монетном дворе[130], изготавливал матрицу и пуассон для знака без роздыху сутки напролёт, а златокузнец делал отливки из благородного металла[131]. Затем Буонасье принялся за изготовление такой же формы, но меньшего размера для серебряного знака, которым планировалось наградить всех прочих бойцов. У тех, кто был ранен в день мятежа, часть знака, изображающая меховую опушку царского венца, будет покрыта красной эмалью, а семьи погибших получат чернёный…

Пока что изготовлено всего три десятка наград — слишком мало времени прошло. Но списки отличившихся составлены и уже два дня, как лежат в горнице, которую я теперь использую в качестве рабочего кабинета. Есть в них, кстати, и тот парнишка, который здорово помог при штурме ворот Кремля, Степан Пушкарёв. Я встретился с ним на следующий день после подавления мятежа, поговорил. Оказалось, что парень весьма толковый, хотя и мало образован, да и старше, чем выглядит. Почти пятнадцать — а это на Руси «призывной возраст», хотя ни о какой регулярной армии, конечно, пока нет и речи: воюют потомственные служилые люди, от бояр до стрельцов и городовых казаков. Впрочем, поскольку Стёпка — сын пушкаря, то и его военная доля коснётся, благо, не калека.

Конечно, с войсками нужно что-то делать. Давешний мятеж и его ликвидация показали, что и организация, и тактика, и вооружение русских войск оставляют желать лучшего и ждать для этого девяносто-сто лет, пока Пётр Первый начнёт копировать западноевропейские воинские порядки[132], нам никто не даст. Да и, если вдуматься, далеко не всё, бездумно им перенесённое на русскую почву, оказалось полезным: взять те же дурацкие туфли, чулки, кургузые солдатские кафтаны и нелепые треуголки. Такое обмундирование точно не для нашего климата придумано. Нам нужна форма практичная, удобная и тёплая, иначе русские герои будут массово помирать не в бою за Родину против злобного врага, а из-за простудных заболеваний. С медициной на Руси нынче туго…

* * *

После возвращения в Кремль и присутствия на службе в храме, отправился в трапезную. Обед распорядился подать небольшой, всего-то на два десятка блюд. Заранее распорядился пригласить к столу бояр Бориса Михайловича Лыкова-Оболенского и Ивана Никитича Романова-Кашу (последнего, по известному из книг обычаю, угостил «опричным» блюдом — полуметровым язём, фаршированным луком, гречкой, яйцами и зеленью, выказав тем расположение за помощь при подавлении переворота). Впрочем, сам факт присутствия за царским столом — и не на пиру, а, так сказать, «келейно» — по нынешним временам уже считался большой честью.

— Совет мне ваш нужен, Иван Никитич да Борис Михайлович, ибо люди вы верные и честные (ну да, нож в спину не сунули — и то только потому, что не сумели с заговорщиками сговориться: боярин боярину на Руси, как известно, коллега, сотоварищ и змей подколодный). Потому и прошу, не чинясь, что надумаете — высказать.

— Вопрошай, Великий Государь! Со рвением тебе послужим, хоть разумом, хоть саблею!

— То-то и есть, что служите вы верно. А вот нашлись изменники, норовившие меня убить, да Шуйского на престол усадить — то всем нынче ведомо. За то они кару понести должны, ибо ещё во Второзаконии сказано: «в день отмщения воздам». Однако не об их участи я желаю с вами посоветоваться.

У этих изменников родни немало. И выходит, что и тем родичам нынче веры не стало, но если отсиделись они по своим усадьбам да вотчинам — то и опалу насылать — вроде как и несправедливо, не по-божески будет. Вот Андрей Васильевич Голицын — он мне, государю своему, прямит и не супротивничает. Да вот только всю замятню просидел в своей московской усадьбе, не пришел со своими людьми на подмогу, как ты, Иван Никитич! Стало быть, выжидал, чей верх будет, чтобы кто одержит верх — к тому и переметнуться. А главное, что братья его старшие, Василий да Иван, сами изменниками стали и за то нынче схвачены, да пока что в темнице сидят. Что с ними будет — то понятно. Батюшка Государь Иоанн Васильевич, велел бы им головы поотрубать, но мне до него далеко. Умные головы-то, да вот дуракам достались. Василий Шуйский — лис хитрый да жадный: подманить-то подманил, а вот иудины сребренники наверняка бы отсыпал поддельные, такая у него натура. Потому ехать им через Мангазею в Туруханск… Кто у нас нынче в Туруханске воевода?

— Фёдор Юрьевич Булгаков-Денисьев, великий Государь! — после короткой паузы ответил Лыков-Оболенский. — Допрежь в Мангазейском остроге городовым воеводою четыре года на кормлении сидел.

— Булгаков-Денисьев? Не помню такого… И как он там служил? Усердно ли?

— Так он, Великий Государь, не из московских Булгаковых, а из рязанской ветви. Немудрено тебе и не ведать об нём. А служил он угоже, ясак с самояди брал по уложению, мягкую рухлядь с Мангазеи без убытку казне возят и по сей день.

— Добро. Нужно будет ему награду за службу послать. Да написать, чтобы Василия да Ивана Голицыных с их людьми пусть разделит, да двумя отрядами с караулом пускай от Туруханска по Енисею спускаются. Ивану Голицыну велю поставить острог на реке Дудинке, а Василий, как больше виноватый, пускай до енисейского устья сплавляется и ставит острог уже там. А сроку их жизни там — двадцать лет[133]. После, если захотят, пускай челобитье шлют с гонцами, чтобы в Москву вернуться.

Я в своём будущем неплохо знал географию Советского Союза и примерно представляю, как далеко тянется великая сибирская река. Вряд ли эти господа сумеют из такой дали как-то негативно повлиять на внутреннюю политику в Европейской России, а осваивать просторы Сибири необходимо чем раньше, тем лучше. А казнить кого-то, даже изменников, я морально не готов: слишком много крови на Руси пролилось во время Смуты, которой, надеюсь, теперь не произойдёт, да и мой предшественник в этом теле, против которого был устроен боярский