Повтор - Яна Каляева

раз и не мог взять в уме интеграл даже по частям. Накатывали головокружения и слабость. Одежда стала противно липкой от пота — похоже, у меня поднималась температура.

Раз за разом я повторял про себя, что этот метод не сработал — придется искать другой. Наконец я поднял лицо к пересечению стены и потолка, где, по моим прикидкам, должна была находиться скрытая камера, и отчетливо сказал:

— Ладно, завязываем. Не получилось. Открывайте дверь.

Ничего не произошло.

Я стал повторять этот призыв — с каждым разом все в более экспрессивных выражениях, под конец уже просто нецензурных. Походил по комнате. Съел пару ложек безвкусного склизского риса. Постучал кулаком в дверь — заблокированную намертво. Попробовал отжимания — сломался в начале второй десятки. Потрогал лоб — кажется, температура уже не шуточная. Может, я успел подхватить вирус, поэтому такая слабость во всем теле? Или что-то подмешано в воду, еду, воздух?

Это все было неправильно. Я же не похищенный, не пленник, не заключенный. Я сам организовал этот эксперимент — значит, могу в любой момент его прекратить. Почему… ничего не происходит?

Я еще поорал в предполагаемую камеру, пока не сорвал голос. Мрачно попырился в пустую стену, растянулся на коврике и наконец заснул.

Когда я просыпаюсь, дверь широко распахнута.

Глава 21

В дивизии недостает супервизии

Отчаянно хочется на воздух. Вещи? Черт с ними, потом поищу. Быстро прохожу коридоры и вываливаюсь во двор — в тихий солнечный день, какие бывают только в начале сентября. На базе тихо, словно тут нет ни души. Ворота распахнуты, и возле них стоит всего одна машина — мой фордик. Дверца открывается, и навстречу мне выбегает Оля.

Подхватываю ее, прижимаю к себе, кружу, зарываюсь лицом в ее волосы, вдыхаю родной запах ванили и мяты. Оля смеется и плачет одновременно — бережно вытираю бегущую по ее щеке слезу, шепчу «ну что ты, малыш, не надо, все хорошо». На самом деле я ни черта в этом не уверен, но хочу еще на несколько секунд оттянуть момент, когда придется задавать вопросы, ответы на которые могут мне не понравиться.

Оля спешит развеять мои тревоги:

— Со мной связались из… из организации, где ты работаешь, и сказали, что никакой опасности больше нет. Можно возвращаться домой. Мы ведь прямо сейчас поедем домой, да, Саня?

Я даже не знаю, где мы находимся — но ничего, разберусь. Проблема в другом — можно ли нам сейчас домой? В самом ли деле там безопасно? Они что, сами справились с Кукловодом, пока я бился головой о стену в безуспешной попытке духовного роста? Эта мысль вызывает смесь облегчения и обиды. Надо позвонить в Штаб и все разузнать… Так, телефон остался в контейнере. Оглядываюсь — массивная стальная дверь, из которой я только что вышел, уже закрыта. Подхожу к ней, дергаю ручку — заперто.

Странно это все…

— Нужно позвонить. Дай свой телефон, пожалуйста.

— Разрядился, а шнур я забыла взять — второпях собиралась. Поехали домой, Саня. Часа через два дома будем. Я суп сварила, сырный, как ты любишь. И пирог испекла со щавелем.

Как-то все это… Нет, прекрасно, конечно — и Оля, и суп с пирогом… Но что, мне так и ехать в этих заскорузлых потных шмотках? Белыми они были… сколько времени назад?

— У меня и прав-то при себе нет… Вообще никаких документов.

— Ничего, я поведу. Хорошо, что ты меня в страховку вписал.

Действительно — вписал еще зимой. Оля тянет меня за рукав. В самом деле, не оставаться же здесь, на этой заброшенной базе. Заброшенной… что, черт возьми, вообще происходит?

Сажусь на пассажирское сиденье своего форда. Не уверен, что когда-нибудь ездил на нем раньше — предпочитаю управлять сам. Оля выводит машину на грунтовку, которая скоро вливается в старенький, потрескавшийся, но все же асфальт.

— Как вам с Федькой жилось… там, куда Леха вас вывез? Не очень паршиво было?

— Нормально. Там что-то вроде санатория, такого, в советском стиле, знаешь — тусклый номенклатурный шик. Парк даже небольшой на территории и спортивная площадка. Хотя забор высокий очень. Столовка, буфет — кондово так кормили, но голодать не пришлось. Телефоны отобрали только, Федька сначала на стенку лез, а потом нашел библиотеку и даже подсел на бумажные книги — весь список на лето перечитал.

Все именно так, как я себе и представлял.

— А как сейчас Федя?

— Вот в школу пошел. Там все на ушах стоят, Повтор уже почти официально признали. Считается, что детки теперь умненькие стали… те, кто хочет учиться, конечно. Говорят, программы будут прямо в течение учебного года перекраивать.

Оля ведет аккуратно, не превышая скорость, старательно объезжая выбоины на асфальте. Березки вдоль дороги уже подернулись желтыми пятнами — милая сердцу любого русского человека ранняя осень средней полосы.

И все-таки что-то идет не так. Оля… ничего обо мне не спросила.

— А сам-то ты как, Саня? — спрашивает Оля.

Массирую виски. Наверно, я еще не оклемался после этой чертовой белой комнаты, вот и мерещится всякое.

— Не знаю, Оль. Странно я как-то, если честно.

— Устал, наверное, — спокойно отвечает Оля. — Ничего, дома быстро придешь в себя. А я занавески в спальне постирала, еще, наверно, не высохли… и хлам на балконе успела разобрать, там под залежами Федины коньки и футбольная форма еще из начальной школы были, представляешь? Я тут подумала, может, остекление на балконе пора обновить? Рамы растрескались, стекло едва держится, рухнет еще кому-нибудь на голову, неровен час…

Потираю глаза. Пить-то как хочется… В подставке для стаканчика — поллитровая бутылка воды. Была ли она здесь, когда я садился в машину? Почему-то мне кажется — не было.

Ровные ряды березок за окном… не слишком ли ровные? Трудно понять на скорости, но выглядят они как копипаст одной и той же березки, словно в игре с дешевой графикой… Похоже, поехал я все-таки кукухой в той белой комнате. Доигрался…

— И кровать Федьке скоро коротка будет, — продолжает говорить Оля. — Я вот думаю, новую купить или раскладной диванчик лучше, чтобы днем места больше было? Нашла пару неплохих вроде моделей…

Оля… Да, я всегда знал, что хозяйство, домашний уют — это для нее очень важно. Но неужели настолько, чтобы говорить об этом сейчас, после всего, что произошло?

Перебиваю поток ее хлопотливого щебетания:

— Оля, ты меня любишь?