Казнить нельзя помиловать - Дас Шохом

Исследование других судебных арен обеспечило мне разнообразие, которое, как говорится, прибавило моей жизни необходимого перцу. Кроме того, они не позволяли мне расслабиться ни на секунду и следить, чтобы мои клинические и медико-юридические навыки оставались на высоте. Но еще эта работа позволила мне окончательно удостовериться, что моя подлинная страсть – это уголовное право. Опыт работы с историческими делами о сексуальном абьюзе, исками о врачебной халатности и оценками родительской компетентности, несомненно, обеспечивал пищу для ума (и, возможно, достоин отдельной книги). Однако от природы меня тянет к нарушителям закона и всякого рода мерзавцам.

Глава двадцать четвертая. Убийственные намерения

Поток заказов у меня, как всегда, не иссякал, но большинство случаев были какие-то пресные. Горстка нападений, случайный ущерб собственности, спорадические поджоги. Все это я уже сто раз видел. Меня снова настигали упадочнические настроения, а природная нетерпеливость, неумение отдыхать и детская потребность в стимуляции все только усугубляли. В моей карьере убийства словно автобусы – всегда ходят парами. Прошла целая вечность, прежде чем ко мне на стол легли два подобных дела – с интервалом в считанные дни. Убийство – настоящее зверство, и нельзя забывать о том, как разрушительны его последствия, а сугубо с точки зрения судебного психиатра они требуют гораздо большей дотошности, обстановка на слушаниях бывает гораздо напряженнее, а общее ощущение от таких дел гораздо мрачнее.

Вообще-то мистера Арнольда Дэвиса должен был обследовать мой коллега, тот самый маститый психиатр, который составил отчет по делу Дарины (и, по моему убеждению, дал ее слезам себя одурачить). Однако коллега был вынужден отказаться, поскольку получил травму, катаясь на лыжах, и солиситорам пришлось спешно искать замену. Прежде чем обратиться ко мне, они пытались завлечь других, более маститых и авторитетных психиатров, но, видимо, сроки совсем поджимали – всего семь дней на то, чтобы провести обследование в тюрьме в Манчестере, переварить и суммировать сотни страниц материалов дела и медицинских заключений и написать отчет, где комар носа не подточит, потому то потом его будут рассматривать под микроскопом, в ту самую сильную лупу, которая отведена специально для дел об убийстве. Когда мне позвонили, я посмотрел на свое рабочее расписание, и картина мне не понравилась. Но я нашел выход из положения – отменил две-три тренировки в зале, уклонился от детского дня рождения, на который на самом деле и не хотел идти (речь идет не о моей плоти и крови) и договорился со своей бесконечно уступчивой женой Ризмой, что она будет возить детей в бассейн, а я возмещу пропущенное на следующей неделе. Упустить такую возможность я не мог. Обращаться к Ризме с этой просьбой было делом тяжелым, поскольку я уже растратил много «супружеских кредитов» две недели назад, когда на три дня поехал в Амстердам на технофестиваль (и потом еще два дня приходил в себя). Термин «супружеские кредиты» прочно вошел в обиход нашей дружеской компании, хотя наши жены встречали его кислыми гримасами.

В ту манчестерскую тюрьму я приехал утром в конце 2019 года, и когда надзиратели вкатили в комнату кресло с Арнольдом, меня поразило даже не его изуродованное лицо, а исходивший от него неожиданный запах. Запах талька, с избытком компенсированный телесной вонью. Кожный мешок на месте нижней челюсти был заметно более темного розового цвета, чем верхняя часть его лица. Вместо рта зияла дыра, окруженная следами швов. Честно говоря, я думаю, пластическим хирургам там просто не с чем было работать. Дыхание Арнольда тоже очень отвлекало. То свистящее, то сосущее. Комната для посещений, которую нам отвели, была единственной в медсанчасти, куда можно было вкатить инвалидное кресло. Она была просторная, с полированной мебелью. Хотя толстый слой пыли на стеллажах по стенам указывал, что заходили сюда редко, а порядок навели только ради нас.

Я вдруг понял, что слишком долго глазею на Арнольда, поспешно прокашлялся и представился. Встал, перегнулся через стол, чтобы пожать Арнольду руку, и сел обратно, в очередной раз безуспешно попытавшись придвинуть привинченный к полу стул поближе к привинченному к полу столу. А казалось бы, должен был привыкнуть, ведь я провел уже сотни две обследований. Мебель в комнате невозможно было швырнуть в меня, так что все делалось ради моей же безопасности. Но сейчас, когда я сидел напротив Арнольда, мне было очевидно, что бояться нечего. Когда он пожимал мне руку, его тело перекосилось в кресле – признак гемиплегии (одностороннего паралича). Это вполне предсказуемый побочный эффект, когда стреляешь себе в лицо из дробовика.

На лекциях по анатомии в медицинской школе меня учили, что люди без рта не могут говорить. Когда солиситор прислала мне письмо с инструкциями, она предупредила, что Арнольд общается при помощи планшета, на котором набирает текст. Однако она не упомянула о том, как медленно он это делает. Думаю, у фермеров редко бывает рекордная скорость машинописи. Прошла целая вечность, пока он неуклюже печатал одним пальцем, после чего он показал мне экран с ответом на мой первый вопрос: «Неплохо. Честно говоря, то так, то сяк».

Поскольку метод коммуникации у Арнольда был тектонически медленный, а характер в целом неразговорчивый, мне быстро стало понятно, что нужно адаптировать беседу, чтобы выяснить все, что мне нужно, как можно экономичнее, и при этом не торопить пациента, чтобы не разрушить взаимопонимание. Хотя солиситор запросила двойной визит, в сумме два часа, я видел, что времени у нас в обрез. Значит, придется в первую очередь сосредоточиться на главном: на психическом состоянии Арнольда в момент совершения убийства. Это позволит установить, соответствует ли Арнольд критериям для ограничения ответственности, что позволило бы переквалифицировать обвинение в преднамеренном убийстве в обвинение в убийство по неосторожности. А когда мне удастся это выяснить, я вернусь и расспрошу Арнольда о его прошлом, если останется время.

Арнольд не отрицал, что виновен, и явно сожалел и хотел оправдаться. Правда, думаю, это мало утешало его тестя и тещу. Не было никаких сомнений, что злодеяние было запланировано. Арнольд открыто говорил на допросах в полиции, что считал, что жена, которая отдалилась от него, завела любовника. Несколько свидетелей подтвердили, что всего за два часа до трагедии у него вышла шумная ссора с женой и ее новым любовником в ресторане. Он прямо говорил, что за неделю до этого заставил общего знакомого выдать ее новый адрес, подъехал к дому, спрятался за забором с дробовиком и долго сидел там, бурля от подавленного гнева. Криминалисты, исследовавшие место преступления, подтвердили свидетельские показания сына Арнольда: Арнольд подбежал сзади к жене, которая шла по подъездной дорожке к дому с сумками, которые забрала из своего «ленд-ровера», и выстрелил ей в спину почти в упор. Потом извинился перед сыном, который стоял одной ногой в машине, застыв от ужаса. После этого Арнольд вложил дуло дробовика себе в рот и нажал на спуск. Он очнулся в больнице через четыре недели, весь утыканный трубочками и без нижней половины лица.

Фактологическая картина убийства не вызывала никаких вопросов. Вопросы были только к психическому состоянию Арнольда. Направляясь на обследование, я понимал, что найти основания для ограничения ответственности я едва ли смогу (хотя и исключать такое нельзя). Судя по истории болезни и моей переписке с его лечащим врачом, а также по свидетельским показаниям, которые я проштудировал, клиническая картина была вполне ясна. Депрессия и алкогольная зависимость на уровне психиатрических диагнозов. Разрыв отношений, чувство отверженности, растущее одиночество, растущая тяга к бутылке, ревность и ярость – на уровне контекста. Главной моей задачей было выяснить, каковы были мыслительные процессы Арнольда в момент убийства. И установить, можно ли считать его симптомы аномалиями психического функционирования, а если да, в достаточной ли степени, чтобы повлиять на его действия и его фатальное решение. К чести Арнольда надо сказать, что он взял на себя всю ответственность. Не пытался хитростью и увертками добиться смягчения наказания, преувеличив симптомы психического расстройства, и ни разу не намекнул, что не контролировал себя. Более того, он говорил о смягчении наказания со своими солиситорами и настаивал, что виновен в «полномасштабном убийстве», как он выразился в беседе со мной. Изучив юридические критерии, я с ним согласился. Сформировать мнение было просто. А вот выстроить на этом судебный отчет и при этом перечислить все существенное и вплести весь нужный судебный лексикон с учетом мельчайших подробностей, как полагается во время процесса по обвинению в убийстве, было задачей куда более обременительной.