Казнить нельзя помиловать - Дас Шохом

Я решил, что у меня нет другого выхода, кроме как прямо связаться с судьей Уитакер и предупредить, что ей грозит опасность. У меня возникло некоторое искушение посоветовать судье посадить Ральфа в тюрьму до суда и, возможно, подумать о том, чтобы арестовать и его отца по обвинению в угрожающем поведении. Мои доводы подкрепляла и сканированная копия манифеста Ральфа, полного угроз. Но у судьи был другой план, более здравый и честный. Она составила список ясных и четких условий, при которых Ральф будет отпущен под залог, и в этом списке был пункт, согласно которому ему запрещалось так или иначе контактировать с судьей Уитакер и со мной и угрожать нам. Ральф был обязан подписать документ, а если он нарушит условия, его немедленно арестуют и отправят в тюрьму. Это распространялось и на любую литературную деятельность, от веб-сайта до любых листовок с угрозами, – что мешало маниакальному отцу взять бразды ненависти в свои руки. Хотя я подозревал, что он вряд ли способен самостоятельно обновить сайт или напечатать листовки, судя по его преклонным летам и растрепанному виду. Опыт учит меня, что перчатки без пальцев и владение высокими технологиями редко сочетаются у одного человека. Должно быть, план сработал, поскольку, к великому моему облегчению, больше я ничего не слышал ни от отца, ни от сына. Их солиситоры сообщили, что впоследствии Ральфа поместили в психиатрическую больницу – это было в числе рекомендаций, которые я дал в своем отчете. Представляю себе, сколько хлопот он доставил несчастному судебному психиатру, который вынужден был лечить его там. Бредовое расстройство, увы, славится тем, как его трудно лечить и как плохо справляются с ним антипсихотические лекарства – гораздо хуже, чем при родственных диагнозах, например, при шизофрении. Правонарушители, страдающие психическими расстройствами и направленные на реабилитацию, довольно часто не осознают своего положения и не желают участвовать в терапии. Но чтобы при этом у них было столько ненависти и презрения к врачебной профессии – такое все-таки редкость.

Хотя первоначально я отреагировал на Ральфа и его отца, вероятно, несколько ребячески, жизнь напоминает мне, что иногда судебные психиатры становятся жертвами недовольных пациентов. В Скоттсдейле, в штате Аризона, с 30 мая по 4 июня 2018 года серийный убийца разыскал и застрелил шестерых человек. Оказалось, что стрелок – 56-летний Дуайт Ламон Джонс, который покончил с собой при приближении полиции. Одной из его жертв стал 59-летний доктор Стивен Питт, известный судебный психиатр, который обследовал Джонса в связи с тяжелым разводом и был убит на пороге своего кабинета 31 мая. В число остальных жертв входили два сотрудника суда и психолог-консультант; все они погибли в радиусе 10 миль, и промежуток между смертями составлял не больше суток. Еще две жертвы были обнаружены 4 июня. Размышляя об этой трагедии, я понял, что Ризма права (как обычно). Мне и правда стоило сразу сообразить, что дело это нешуточное.

Глава двадцать третья. В стороне, но не совсем

Разумеется, я не всегда отношусь к своим пациентам совершенно бесстрастно. Скорее я держусь от них в стороне, но не совсем. Если иногда мне и случается ощутить, что то или иное дело затронуло во мне чувствительные струны, обычно дело не в чудовищной природе преступления, а в симпатии, которую я чувствую к обвиняемому. Я не хочу сказать, что не жалею потерпевших и их родных, и я осознаю, какая страшная катастрофа их постигла, но у меня, как правило, нет с ними прямого контакта. Я почти никогда не общаюсь с ними лично – такое бывало разве что во время моей работы в больнице, когда родственники больных участвовали в жизни и лечении преступников, например, брат Ясмин, который вместе с ней ходил на семейную терапию, или мать Джордана, сыгравшая одну из главных ролей в нашей первой (неудачной) попытке его выписать. Но работа свидетеля-эксперта не требует от меня взаимодействия с жертвами. Разве что опосредованно – через заявления потерпевших (или их близких, если произошло убийство) и через фотографии травм в материалах дела.

Мне довелось лично обследовать сотни правонарушителей, но, конечно, самое сильное впечатление на меня оказало дело Ясмин. Такой острой жалости я не ощущал с тех пор много лет. А потом мне повстречался мистер Четин Бурак. Мне поручили обследовать его в начале 2020 года, месяца через два после знакомства с отцом и сыном Рейли; к этому времени я уже пришел в себя после той диковатой беседы и подходил к порогу собственного дома без особого душевного трепета, уже не ожидая найти там клеветнический памфлет. Обследование Четина запросил не уголовный суд, а иммиграционный трибунал первого уровня – сфера, в которую я как раз разведывал через свою фирму Sigma Delta Psychiatry Expertise. Обычно меня просили оценить общее психическое состояние заключенных, которые готовились к депортации – либо потому, что прибыли в страну нелегально, либо потому, что были иностранцами, у которых заканчивался тюремный срок на британской почве. Меня просили высказать мнение, не слишком ли они больны и беззащитны, чтобы их перемещать. Такие учреждения, строго говоря, не считаются тюрьмами, а у некоторых заключенных нет никакого преступного прошлого. Однако большие запертые ворота и ограда из колючей проволоки делают эту разницу для тех, кто за ними содержится, чисто академической. Обычно я проводил обследования в центрах временного содержания нелегальных иммигрантов возле аэропорта Хитроу, где они располагаются кучно. Очень удобно с точки зрения транспортировки преступников-иностранцев, сущий кошмар с точки зрения пробок.

Четин был юноша лет 25, родившийся в Турции. Он был молод, спортивен, с детским лицом, безупречной турецкой бородкой и мягкими глазами, которые сводили на нет и стиснутые зубы, и суровое выражение лица. Он прибыл в Великобританию в 11 лет вместе с матерью – они приехали к отцу, который уже наладил здесь жизнь. Родители Четина работали в полиции, отец был полицейский офицер, мать занималась делопроизводством. Он был талантливым футболистом и в школе играл за сборную графства. Первый год в Великобритании дался трудно, нужно было приспособиться к культурным различиям и преодолеть языковой барьер.

– Я был просто в ужасе, когда видел, как здесь дети ругают родителей плохими словами. Дома нам бы влепили пощечину, не дав договорить фразу, – сказал он мне.

Футбол помог ему влиться в общество, а благодаря мастерству он быстро добился популярности. Школу он не окончил, пошел учиться на автомеханика, раза два пытался попасть в профессиональные футбольные клубы, но не прошел отбор. Когда Четину было 17, его очень близкий друг, у которого оказался недиагностированный порок сердца, внезапно потерял сознание прямо во время матча. Через три дня его не стало.

Это запустило цепочку катастрофических событий, которые в конце концов привели Четина в тюрьму, и теперь ему предстояла депортация. Четин так горевал по другу, что скатился в депрессию, которая лишила его сил, так что он каждый день плакал. По-видимому, отец такого не приветствовал и постоянно ругал его, мол, настоящие мужчины не плачут. Четина преследовали навязчивые мысли о смерти друга, и он начал принимать кокаин, чтобы отвлечься. Упадок сил сказался на всех сферах жизни, и вскоре Четин перестал общаться с друзьями и бросил футбол. Изменилась и его личность – из души компании он превратился в раздражительного затворника. Чем глубже Четин погружался в пучину скорби, тем больше употреблял кокаина – это было как две чаши одних весов. Кроме того, он стал выпивать со своими приятелями из автомастерской – они каждый день после работы заглядывали в паб, и вскоре Четин заметил, что всегда уходит последним. По выходным он пьянствовал беспробудно, это сказывалось и на рабочих днях, и в результате на неделе оставалось всего один-два дня, когда он был трезвым, да и тогда ему нужно было приходить в себя после возлияний накануне.

– Под кайфом мне все было неважно, – говорил он. – А когда наставало похмелье, все становилось важно. Но так или иначе его смерть отходила на второй план.