Сталь остается - Ричард Морган

— Последнюю лигу я пройду пешком. В знак уважения.

— Это глупо!

Пришлось сделать над собой усилие, чтобы не взорваться.

— Таков обычай.

— Ага, как же. — Она фыркнула. — Когда мой дед откинулся, ничего такого не было.

— Это ведь было недавно?

Сула уставилась на него.

— Что ты хочешь этим сказать?

Я хочу сказать, что помню твоего деда еще молодым парнем. Я хочу сказать, что по годам мог бы быть твоим отцом. Я хочу сказать, девочка, что тебе только шестнадцать, а ты уже сидишь в моей юрте, как будто в собственной. А еще я хочу сказать, что пора бы мне завязывать со всем этим.

— Ничего, — проворчал Эгар. — Я ничего не хочу этим сказать. Но обычаи — вещь важная, и их надо соблюдать. Они-то и держат клан вместе, не дают нам рассыпаться.

— Думаешь, я слишком молодая для тебя, — заныла Сула. — Хочешь выгнать меня, как выгнал ту воронакскую сучку.

— Не собираюсь я тебя выгонять.

— Как же, не собираешься!

Она разразилась слезами.

Пришлось успокаивать. Обнимать. Тереться носом о ее шею. Нашептывать что-то на ухо, как упрямой кобылке. Придерживать одной рукой подбородок и вытирать слезы другой. Пришлось пересилить холодную, стылую печаль, набухавшую где-то под ребрами, растянуть губы в улыбке, когда она перестала плакать, да еще щекотать ее и тискать через красную войлочную поддевку, которую Сула вытащила из его сундучка. И мало того что вытащила и напялила на себя, так еще и разгуливала в ней по всему стойбищу, лишний раз тыча всем в лицо, что она теперь спит в юрте вождя.

Надо будет поговорить с ней.

Когда-нибудь.

— Послушай, — сказал он наконец. — Сейчас уже холодно. В седле согреться трудно. Вот в чем дело. Пойду пешком — согреюсь. Может, как раз с этого обычай и начался, как думаешь?

Сула неуверенно кивнула, шмыгнула носом, потерла глаз. Он едва не застонал — в этот момент она выглядела совсем еще ребенком.

И так всегда. Начинают они все как шалуньи да кокетки, а заканчивают тем, что плачут тебе в рубашку. Как дети.

Разве мало того, что на нем ответственность за весь клан? Разве мало того, что он вернулся, бросил Ихелтет, где у него было все, и приехал домой, чтобы быть со своим народом? Разве мало того, что он и сам сдохнет здесь, как отец, и никогда больше не увидит Имрану?

Ответа Эгар не услышал.

Не скули и не жалуйся, как девчонка. Да нет, ты хуже девчонки — эта-то хоть плачет о будущем, о чем-то таком, что еще, может быть, удастся изменить. Она не проливает горючих слез по прошлому, с которым ты уже ничего не сделаешь.

Возьми себя в руки.

— Послушай, Сула. Я вернусь сразу после рассвета. Как только смогу. А ты меня подождешь. Согреешь постельку, хорошо? — Он состроил шутовскую гримасу, поднял брови, потянулся к ее заднице и груди. — Ты ведь понимаешь, о чем я?

Она хохотнула. Потом приникла к нему долгим, влажным поцелуем. Он поспешил уйти, чтобы не остаться. Марнак уже приготовил коня и ждал — со щитом, копьем, топориком у седла, парой одеял, лучиной для растопки и всем прочим, что могло понадобиться в пути. Держался он на почтительном расстоянии от юрты вождя и, коротая время, вел какой-то серьезный разговор с лагерными караульными. Увидев вышедшего из юрты Эгара, он сразу же подъехал к нему.

— Все в порядке?

— Бывало и лучше. Не передумал?

— Прогуляться с тобой, когда ты в таком настроении? — Марнак пожал плечами. — Будет весело.

Настроение, впрочем, улучшилось, как только они отъехали от лагеря, и чем дальше в степь, тем легче становилось на душе. Косые лучи низкого зимнего солнца заливали траву обманчиво теплым румянцем, и казалось, вечер будет таким всегда. Небо оставалось чистым и голубым, Обруч пересекал его наклонной, искрящейся под стать закату аркой. Налетающий с севера ветерок пощипывал натертые жиром лица. Лошади шли бодро, резвой рысью; время от времени привычный ритм копыт освежало звяканье какой-нибудь металлической части сбруи или вплетенного в гриву талисмана. Раз или два их приветствовали пастухи, возвращающиеся в лагерь на ужин.

Было во всем этом что-то такое, отчего поездка напоминала побег.

— Скучаешь по югу? — спросил он Марнака. — Вернуться не подумываешь?

— Нет.

Эгар взглянул на спутника, удивленный резкостью ответа.

— Серьезно? Что, совсем не скучаешь? Никогда? Даже по шлюхам?

— У меня жена. — Марнак улыбнулся в бороду. — А шлюхи теперь есть и в Ишлин-Ичане.

— Верно.

— Там даже ихелтетские девчонки водятся, если кого интересует.

Эгар кивнул. Об этом он тоже знал.

Приподнявшись в седле, Марнак сделал широкий жест рукой.

— Я хочу сказать, что еще нужно человеку для счастья? Пастбищ хватит на всех, воды сколько угодно, реки спокойные, никто никому не мешает. Налетов почти не бывает — кому этого хочется, те отправляются на юг. Шакалы так далеко на юг и запад не заходят, степные волки и коты практически не досаждают. Мяса запасено столько, что мы уже не знаем, куда его девать. Клан доволен, кругом все свои. Чем меня может заманить Ихелтет? Что там такого особенного?

Что особенного?

Например, вид на бухту, залитую солнцем, бесконечную, до самого горизонта, переливчатую синюю гладь. Высокие белые башни вдоль мыса. Кричащие чайки над пристанью, стук деревянных молотков — это рыбаки чинят старенькие лодки.

Дворики, выжженные солнцем, устланные шевелящимся, стрекочущим ковром насекомых, название которых он так и не научился выговаривать правильно. Декоративные железные решетки на окнах и дверях, узкие белокаменные улочки, прячущиеся от безжалостного зноя. Укромные уголки с прогретыми каменными скамейками в густой тени и тихой музыкой журчащей где-то воды.

Рыночные лотки с горками ярких, налитых соком фруктов, запах которых ощущается за несколько шагов. Философы и стихотворцы, вещающие тут и там с каждого возвышения на широкой площади. Чайные, из которых то и дело доносятся громкие голоса спорщиков, озабоченных всем, что происходит под солнцем: выгодно ли торговать с западными землями, существуют или нет злые духи, не слишком ли велик городской налог на лошадей.

Книги — теплые, увесистые, в кожаных переплетах, издающие едва уловимый, свой особенный запах, когда подносишь их к лицу. И как вздрогнуло виновато сердце, когда он однажды выронил тяжеленный фолиант, и тот, упав на камень, раскрылся на особенно популярной странице, словно разломился пополам вдоль корешка.

Строчки, строчки, строчки черных закорючек текста, и скользящий по ним палец Имраны с длинным ногтем.

Колыхание полупрозрачной шторы, порыв прилетевшего с моря свежего ветерка, его легкое прикосновение, остужающее капельки пота на ее и его коже.