Проклятая книга - Дарья Иволгина

— Что и произошло, — вставила Наталья, очень довольная. Она уже избавилась от санбенито и позорного шутовского колпака и жалела только об одном: фотографии на память не останется!

Подобные роли на играх всегда удаются. Миледи, которой перед «мушкетеровкой» шариковой ручкой рисуют на плече клеймо; еретичка, которую секут в застенках почти по-взаправдашнему; процессия полуголых ролевичек в мешках из-под картофеля, украденных на ближайшей овощной базе (со штампом «СОВХОЗ РУЧЬИ» на подоле), с плетками флагеллантов в руках… Такие вещи всегда украшают действо.

Прибавилось бы еще «Гвэрлум в санбенито».

— Но все-таки она могла смолчать, — настаивал Харузин. — А вот когда в тебя полетели цветы…

— Кстати, это я придумала — чтобы розы были привядшие и наполовину ободранные, — вставила Наташа ревниво. — Очень экзистенциально. Ни одна ведьма по жизни такого не выдержит и потребует воздания почестей лично себе. Ведьмы ведь очень гордые!

— Ты — умница, — признал Натальины заслуги и Тенебрикус. — Настоящий знаток. Нет лучшего союзника в нашем деле, чем бывший противник.

— Я никогда не была… — запальчиво начала Гвэрлум, но тут Флор и Харузин хором произнесли:

— Ну, конечно!

И все трое рассмеялись. Конечно, Наталья Фирсова, ныне Флорова никогда не была настоящей ведьмой!

Улыбнулся и Тенебрикус.

— Все получилось как нельзя лучше.

— Неужели ее действительно пару раз протянут плеткой и отпустят? — спросила Гвэрлум, чуть раздувая ноздри.

Флор поглядывал на нее озабоченно. Он не любил, когда его жена становилась вот такой — прежним «темным эльфом». В ипостаси «Гвэрлум» Наташенька казалась ему странно чужой и даже неприятной.

— Милагросу мы предоставим ее собственной судьбе, — сказал Тенебрикус. — Она в любом случае скоро умрет.

— Как?

— Такие женщины обычно кончают с собой. Если я не ошибся, то в зале суда ей явился дьявол, которого она называет своим отцом. В самое ближайшее время она захочет увидеться с ним снова, и он больше не выпустит ее.

— А Фердинанд?

— Этот старик уже умер. Его нашли в камере бездыханным.

— Его убили тайно? — спросил Флор. Его мысли были уже о другом: он прикидывал, как много времени займет дорога до дома. Справляется ли там Вадим? Что Настасья, дети — все ли хорошо?

Тенебрикус покачал головой.

— Вовсе нет. Тайные убийства — редкий способ расправляться с неугодными. Святая инквизиция предпочитает устраивать из своих процессов настоящие театральные действа. Посмотрите, кстати, как будут сожжены книги, указанные Милагросой. Устроят грандиозную церемонию. Испанцы на это мастера. Нет, нет, Фердинанд просто умер, сам по себе. Впрочем, я бы не назвал эту смерть естественной. Напротив, я думаю, что он сделал это нарочно. Такие люди, как он, в состоянии управлять своим сердцем.

— У него остановилось сердце? Просто само собой взяло и остановилось? — недоверчиво переспросил Харузин.

— Да.

Все помолчали, как будто отдавая дань памяти старому мориску, но на самом деле задумавшись каждый о своем.

Гвэрлум вдруг поняла — вслед за Флором — что довольно с нее приключений. Она страшно скучала по Ване, по его теплым шершавым ручкам, по хитрой мордашке, измазанной вареньем или чем-нибудь сладким. Ей хотелось в Россию.

— Хороша страна Испания, — вздохнула Гвэрлум. — Но Россия лучше всех.

Флор улыбнулся и прижал ее к себе. «Ты — мой дом», — хотела сказать ему Наталья, но вместо этого вдруг длинно, протяжно всхлипнула.

Заключение

Книги горели. Отчаянно сопротивлялись, из последних сил выделялись на фоне охваченных пламенем страниц буквы — как будто тщились вылезти из хрупкого материала, на котором они были написаны. «Будто тараканы из духовки полезли, когда включат плиту…» — подумал Харузин, которому доводилось видеть такое во время нашествия на их квартиру тараканьего племени. Изводили супостатов долго, истратили тысячи рублей на импортные средства и в конце концов одолели напасть дешевым ядом российского производства — разработкой военных ведомств.

Буквы извивались в безмолвной боли. Постепенно они серели и осыпались пеплом. Почему-то в этот момент Наталья произнесла:

— Теперь я, кажется, понимаю, почему для колдовства стремились взять пепел из костра, на котором сожгли либо колдуна, либо запрещенную книгу…

— Причем книга даже опаснее, — живо отозвался Харузин.

— Именно, — проговорил Тенебрикус, не поворачиваясь. — Это то, о чем я вам говорил с самого начала. Книга опаснее человека.

Тенебрикус оказался совершенно прав, когда говорил о склонности инквизиционного трибунала к устройству пышных, запоминающихся действ. Возможно, поэтому святые отцы и пользовались поддержкой народа.

— Совершенно как товарищ Сталин, — заметил Сергей. — Помнишь, Наталья, все эти шествия?

— Ты мне льстишь! — фыркнула Гвэрлум. — Хоть я и прожила четыреста лет, но вот при товарище Сталине меня жить как-то не угораздило. Я живу при Иване Грозном. Вероятно, будет нечто похожее.

— Иван Грозный был репетицией товарища Сталина, — сказал Харузин. — Но ты поняла, о чем я говорю. Кино-то смотрела? Парады спортсменок, роскошная ВДНХ, фильм «Свинарка и пастух» и «Широка страна моя родная»… За это его и любили.

— Здесь все выглядит менее оптимистично, — проговорила Наташа, указывая на аутодафе книг. — Впрочем, ты прав. Грандиозность и зрелищность налицо.

Книги не просто снесли на костер и спалили, как заурядные дрова. Нет, сначала их судили. Одну за другой тома, переплетенные в кожу, вносили в зал суда и клали на стол перед комиссией трибунала. Зачитывалось обвинение. Затем вопрошалось: не хочет ли обвиняемый раскаяться и примириться с Церковью хотя бы и на пороге смерти? Однако обвиняемый хранил молчание и не решался отказаться ни от одной из написанных на его страницах букв. И тогда на книгу натягивали мешок, разрисованный языками пламени и чертями, и откладывали в сторону, где обреченной на костер книге надлежало ждать завершения своего жизненного пути.

— Раньше я думала, что сожжение книг — это варварство, — говорила Наталья, когда они возвращались к себе, в гостевые покои инквизиционного дома, размещенные над тюрьмой. — А теперь вот сильно сомневаюсь. Все эти гримуары, с миниатюрами, с чертежами пентаграмм… Заманчиво выглядят, пока не начнешь в них разбираться.

— А ты в них разбиралась? — ужаснулся Флор. Он впервые слышал от своей жены подобное признание и благословил небеса за то, что Наталья говорила об этом практически без свидетелей.

— Ну конечно! — сказала Наталья. — В наше время… Я хочу сказать, в Петербурге, где я жила, такие книжки продавались на каждом углу. «Великие тайны вселенной» огромным тиражом. Целые магазины забиты подобной литературой. Но это же скучно! Это абсолютно бессмысленно! Ну, начнет человек считать, что надо дышать особенным образом, считать зеленых чертиков и сидеть в центре пентаграммы… Может быть, даже что — то ему и явится… В общем, в большинстве случаев это просто пустая трата времени и денег. Только вот бедняга вообразит себя кем-то «великим», «достигшим вершин духовного развития»…

— Лесть — одно из орудий дьявола, — вставил Харузин благочестивым тоном.

— Угу, — сказала Наталья. — В общем, Флорушка, эти книги пережили все аутодафе и были напечатаны. И стали общедоступны. И явили свою никчемность.

— Значит, мы плохо старались и не все пожгли, — засмеялся Харузин. — А что? Было бы неплохо избавить грядущие издательства от необходимости печатать разных там Папюсов. Пусть лучше бы «Дядю Степу» печатали…

— При чем тут «Дядя Степа»? — не поняла Наталья.

— А, — Харузин махнул рукой, — было дело… Искал как-то в подарок двоюродному племяннику «Дядю Степу» — у него папа огромного роста, и он почему-то переживал, — и вот не нашел. Зато Папюсов и Блаватских видел просто вагон.

— Ты не в том отделе искал, — съязвила Наташа. — Ты смотрел «Эзотерику», а надо было — «Детскую литературу».

— Вот оно что, — сказал Харузин, делая сконфуженное лицо, — а я не разобрался…

И они засмеялись.

Флор тоже улыбнулся. Он радовался тому, что «темный эльф» исчез, и у Натальи хорошее настроение.

— Но все-таки самые страшные книги преданы огню, — проговорил вдруг Тенебрикус. Было очевидно, что он размышляет об этом постоянно, пропуская веселый разговор о «Дяде Степе» мимо ушей. — У нас в Ордене есть список. Свой список, не те глупые перечни Индексов инквизиции… Большая часть по-настоящему опасных книг хранилась в Александрийской библиотеке. Там находилась подлинная рукопись, принадлежавшая перу Гермеса Трисмегиста. Для того, чтобы уничтожить ее, пришлось несколько раз спалить дотла весь город, но все-таки мы добились своей цели… То, что осталось, и то, о чем говорила Наталья, — это лишь попытки восстановить утраченное, предпринятые безумцами и невеждами в последующие века. Поэтому эти книги в большинстве своем безопасны. Они — выхолощены. И холостили их мы.