Пока подружка в коме - Дуглас Коупленд

– Пойдем, прошу тебя.

Внутри время словно остановилось.

– Бог ты мой! Ричард, да ведь здесь ничего не изменилось с того дня, когда я тут был – в последний день перед тем, как в последний раз попасть в больницу. Врачи мне мясо есть запрещали, а отец нарезал кусок индейки – мелко-мелко – и сказал, чтобы все шли к черту со своими запретами. Потом меня стало рвать – сначала обедом, а после кровью. Пришлось вызывать «скорую». Родители и сестра так перепугались! Зрелище действительно было не для слабонервных.

Ричард ждет в гостиной, я осматриваю дом. Вот новый телевизор, вот микроволновка на кухне, на холодильнике – новые магнитики. А в остальном – все так, как в тот день, когда меня увезли. Я направляюсь к лестнице; Ричард, внимательно глядя мне в глаза, спрашивает:

– Джаред, ты точно хочешь туда подняться?

– Все будет в порядке. Если, конечно, ты не уйдешь. Поднимемся вместе?

Ричард идет вслед за мной. Мы подходим к моей бывшей комнате – в последние годы там стояла швейная машинка. Я заглядываю в ванную, в комнату сестры. Вот и спальня родителей.

– Пусти меня первым, – требует Ричард.

Я говорю, что такие предосторожности излишни, но он непреклонен. Он приоткрывает дверь, заглядывает в комнату, лицо его бледнеет, и он возвращается на цыпочках.

– Протёчники. Поверь мне на слово, смотреть на это тяжело.

– Мне нужно, – говорю я и захожу в комнату.

Ричард заходит следом за мной. На кровати останки моих родителей. Мумии среди матрасов и одеял.

– Сочувствую, дружище, – говорит Ричард.

– Нет-нет, все нормально. Так задумано природой.

Я оглядываю комнату. На стене мои фотографии. Родители так и не сняли их. След детской ручонки на гипсе – это тоже напоминание обо мне, со времен детского сада.

– Ричард, а твои… где они?

– Они в своей «тойоте-камри», неподалеку от пограничного поста Дуглас. Мы с Лайнусом как-то летом доехали туда, разыскали машину. Мы вообще-то хотели похоронить их, предать земле останки, но это оказалось… ну, в общем, не получилось.

Я молча продолжаю осматривать комнату. Ричард говорит:

– Темнеет уже. Я все-таки хочу еще на вулкан посмотреть. Пойдешь со мной?

– Я тут побуду, со своими. Слушай, надо бы тебя чем-нибудь порадовать. Ну, чудо какое сотворить, подарок сделать. Говори, что тебе нужно. Может быть, я смогу это сделать.

Ричард уже снаружи оборачивается и говорит:

– Спасибо, не надо. Звучит это, конечно, смешно, но у меня действительно есть все, что мне нужно. Ты точно решил побыть здесь еще?

– Да. До свиданья, Ричард. И спасибо, что согласился проводить меня сюда, к моим.

– Не за что. Это тебе спасибо за то, что Карен вылечил. Ты когда вернешься-то?

– Через пару недель.

– Ну тогда, старик, до скорого.

– Пока.

31. Останется только одна идея

Когда я был молод и жив, меня не считали особо разговорчивым. В большинстве жизненных ситуаций мне хватало улыбки и пожатия плечами. А чтобы с девчонкой познакомиться, вполне достаточно посмотреть ей в глаза и выдержать, не моргать. Этот способ меня никогда не подводил. Зато теперь я обрел ясность мышления и умение ясно формулировать то, о чем думаешь.

Что такое ясность мышления?

Попытайтесь вспомнить то забавное чувство, которое возникало у вас в голове при попытке решить слишком сложную математическую задачу. Легкое жужжание в ушах, тяжесть в висках, ощущение, что ваш мозг дергается в черепной коробке, как рыба, выброшенная на берег.

Так вот, это – чувство, противоположное ясности. И тем не менее, для многих людей моей эпохи, по мере того, как они взрослели, оно становилось основным в восприятии жизни. Получилось так, что обычная, повседневная жизнь в двадцатом веке стала похожа на неразрешимое алгебраическое уравнение. Вот почему Ричард стал пить. Вот почему мои старые друзья хватались за все лекарства и снадобья – начиная с сиропа от кашля и кончая все тем же чистым спиртом. Все, чтобы хоть немного унять это жужжание.

Прошло две недели с моего предыдущего появления. Опять ясный день, вот только дымом попахивает да откуда-то с неба сыплются серые снежинки – пепел. На кухне сидят Венди и Пэм, каждая за своим компьютером; раскладывается очередной пасьянс. Компьютеры работают благодаря генератору. У обеих грязные волосы. Лайнус, зрение которого еще не восстановилось полностью, никак не может наладить водяной насос. Голоса и у Венди, и у Пэм хриплые – это от неустойчивой погоды и от «эпидемии» простуды, которая регулярно вспыхивает даже в отсутствие населения. Они закутались чуть ли не в дюжину всяких кофт и свитеров, украшенных сотнями дорогущих брошек от Булгари.

– Разве Ричард не говорил, что к обеду доведет до ума насос и водонагреватель? – интересуется Пэм.

Венди отрицательно качает головой; Пэм продолжает:

– У меня волосы уже как пучок соломы. Пойду возьму содовой. Тебе принести?

Венди отказывается и выходит во двор, где Лайнус сидит, запеленутый в плед – как в каком-нибудь швейцарском туберкулезном санатории.

– Лайнус, ты достаточно тепло одет? Не замерзнешь? Выглядишь ты сейчас, кстати, как Багс Бани в Палм-Спрингс.

– Кхе-кхе.

Лайнус постепенно очухивается от жуткой простуды, свалившей его после трехдневного – на ощупь, вслепую – путешествия с холма, где я показал ему сияние небес.

– Бр-р, холодно тут, – говорит Венди. – А небо красивое.

– Слушай, Венди, я ведь по голосу чувствую, что ты от меня что-то скрываешь, – говорит Лайнус. – Подожди, дай попробую угадать… ты, наверное, счетчик Гейгера смотрела, да?

– С первой попытки! Трещит твой счетчик, как угорелый.

– Вот уж сюрприз так сюрприз.

Пауза. Затем Венди говорит:

– Джейн плохо ест. Мне тоже что-то нехорошо.

– По голосу не скажешь, – подбадривает ее Лайнус. – Ничего, сегодня придет Джаред, расскажет нам, как дальше жить, что делать.

Из гостиной доносится голос Гамильтона. Проклиная холод, он швыряет в камин «Желтые страницы» – ради жалкой толики тепла.

– Ой, смотри! – восклицает Венди. – Белоголовый орлан. Надо же – жив еще. Летает.

– Поверю на слово, смотреть не буду, – отшучивается Лайнус.

– Извини. Знаешь, он такой большой, у него белая голова, желтый клюв. Даже отсюда все видно, такой он здоровенный.

– Ладно, переживу как-нибудь, что не увидел. Пойду-ка я в дом.

Дверную ручку Лайнус находит с некоторым усилием. Пробираясь через гостиную, он застает там Гамильтона.

– Что почитываем? – интересуется Лайнус.

– Да вот, пользуюсь свежестью и восприимчивостью сознания. Устраиваю пробные заезды в разные стороны. Это, например, «Промышленность и империя». Эрик Хобсбаум об английской промышленной революции. А вот еще одна. Называется «Еще раз, сначала». Кэрол Барнетт. Телеведущая и актриса вспоминает, как начиналась ее карьера. Эта книга стала бестселлером по всей стране, от океана до океана; ею согреты миллионы сердец.

– Нас, пожалуй, этим не согреешь. Нужно будет подыскать другой дом, поменьше. Этот трудно протопить.

– Вот еще! Предлагаю лучше начать с того, чтобы топить камин, разбирая этот дом по частям. Вот когда он кончится, тогда и подберем себе другой, но тоже большой.

В этот момент в спальне Меган начинает на всю катушку орать музыкальный центр. Звучит какой-то хит 1997 года.

– А, блин горелый.

Гамильтон подпрыгивает в кресле, а затем решительно направляется к дверям комнаты Меган.

– Эй, Меган, выключи эту хреновину! Ты нам думать мешаешь.

Ни ответа, ни результата. Гамильтон открывает дверь и входит в комнату. Меган и Джейн валяются на кровати – с этого лежбища они не сходили чуть не все эти две недели. Пейзаж состоит в основном из россыпей баночек с недоеденным детским питанием, окурков, компакт-дисков и батареек. Гамильтон делает музыку тише, сердито смотрит на Джейн, которая во все глаза таращится на него. У Гамильтона возникает жутковатое ощущение, что Джейн куда больше всех остальных понимает, что, как и зачем происходит в этом мире.

– Обедать с нами будешь? – спрашивает Гамильтон у Меган. – Воскресенье, праздничный обед светит.

– Приду, наверное. А откуда ты знаешь, что сегодня воскресенье?

– У Венди есть Волшебная Тетрадочка. Ежедневник называется.

– Ясно.

Меган выключает музыку, берет на руки Джейн и подходит к окну. Сквозь стекло им видно, как Ричард, подогнав машину к дому, выгружает из багажника и таскает на крыльцо коробки с консервами.

– Ох-ох-ох, – вздыхает Меган, – опять консервы! Впрочем, вон сколько там разноцветных коробок, на скудость и однообразие меню жаловаться в ближайшее время не придется.

Ричард замечает ее в окне и машет рукой. Меган вдруг становится перед ним неудобно: Ричард ведь один из всех них пытается хоть как-то сохранить подобие цивилизованной жизни. Меган открывает окно и спрашивает:

– Пап, тебе помочь?

– Да нет, Меган, спасибо. Я почти закончил.