Пока подружка в коме - Дуглас Коупленд

Условия моего с ними общения установлены очень строгие. Приходится быть кратким, особо не наговоришься. На каждую встречу мне выделяется «X» времени, и за этот промежуток я должен достичь определенного результата.

Результат – слово, которое больше подходит какому-нибудь старшему смены в «Макдоналдсе», который воспитывает своих подчиненных. Но, сами понимаете, жизнь – она ведь такая и есть. Мы все время добиваемся каких-то результатов. Каждую секунду мы пересекаем очередной финиш, забиваем очередной гол под рев трибун, приветствующих наше очередное достижение. Перешел улицу, почистил яблоко, поздоровался с девушкой «Мисс Январь» этого города – всякий раз мы будто рвем финишную ленточку на олимпийском стадионе под гром аплодисментов. Вселенная хочет, чтобы мы побеждали. Она делает так, что, даже проигрывая, мы побеждаем. Эх, жаль, что я не могу всю жизнь бежать себе нагишом по улицам рано утром, на рассвете!

Впрочем, чего это я? Разговорился. Мне ведь к Лайнусу пора. Вон он куда забрался – на самую высокую точку в окрестностях, откуда видно далеко вокруг: граница с Соединенными Штатами, Олимпийский полуостров. Небо чистое, прозрачное, как линза. На востоке, милях в ста, возвышается Маунт Бейкер – Фудзияма американского континента, прочная как свинец, белая как свет.

Лайнус думает обо мне и одновременно о времени – о смерти, бесконечности, о том, что есть выживание и жизнь, о том, что такое время. В общем, вернулся к тем же вопросам, на которые уже искал ответы в юности. Он вообще был единственным из нас, кому приходило в голову задавать себе вопросы более серьезные, чем «где мы собирались сегодня посидеть?». Я всегда с уважением относился ко всему, что он говорил.

Он сидит на еще теплом капоте машины, припаркованной на той самой площадке, где год назад они снимали кино. Фургоны и трейлеры так и стоят на улице. Перед ним раскинулся безмолвный неподвижный город, изуродованный ожогами, ссадинами и лишаями.

И вот посреди всей этой тишины слышится нарастающий шум, и вдруг: ба-бах! – в памяти Лайнуса мелькает: пьяный отец грохнул кулаком по столу. Земля гудит, на востоке видно, как Маунт Бейкер выбрасывает из своего жерла струю лавы, которая, клубясь, превращается в подобие атомного гриба над Нагасаки. Вскоре ударная волна проносится по окрестностям. Лайнуса валит на землю. В окнах ближайших домов лопаются стекла.

– Ни хрена себе!

Зрелище величественное, роскошное и печальное. Печальное потому, что столь немногим дано созерцать его и сохранить о нем память. Лайнус даже не мог бы сказать наверняка, является ли это извержение новостью. «Новостей» больше как таковых не существует. Маунт Бейкер с таким же успехом мог извергаться где-нибудь на Юпитере. Тут-то я и появляюсь.

– Лайнус, привет.

– Джаред! Здорово, что пришел. Смотри, что творится! Блин, понимаю, конечно, что фигню говорю, но хоть с кем-то поделиться надо. Красиво ведь.

– Согласен. Красиво так, что даже жуть берет.

Маунт Бейкер прекращает извергать лаву, но из жерла по-прежнему поднимается столб дыма и пара. Этот столб ветер рвет на облака, которые не торопясь уносит на восток – в сторону Альберты, в Айдахо, Монтану, к обеим Дакотам. Лайнус разрывается между созерцанием этого зрелища и желанием пообщаться со мной.

– Знаешь, старик, я так по тебе скучал, – он пытается дружески обнять меня; его руки при этом проваливаются в пустоту.

Я парю над землей – светящийся, искрящийся – как обычно.

– Джаред, ты такой молодой, совсем мальчишка.

– Ты и сам был таким когда-то.

– Давно это было.

– И не говори.

Лайнус рассматривает меня повнимательней.

– Слушай, Джаред. Тут столько всего происходило, уже без тебя. Ты в курсе, что и как тут творилось?

– Да, в общих чертах. У меня, правда, и там дел хватало.

– Мы развеяли твой прах над океаном. Твой отец взял напрокат яхту. День был ясный – как сегодня. Там, на борту, мы и помолились.

– Я был там.

– Хорошо все прошло. Родители у тебя были замечательные. – Снова пауза, взгляд на вулкан. – А знаешь, мы ведь так и не свыклись с мыслью, что тебя с нами нет. В первую очередь Ричард. Потом Карен впала в кому, и это Ричарда просто добило. У него вся жизнь наперекосяк пошла. Сдается мне, что между тем, что случилось с тобой и с Карен, есть какая-то связь. Не просто так все это. По крайней мере, вы оба снова здесь, с нами.

– Ну, это ты правильно заметил.

– Объяснил бы, какая связь между всем этим? Между тобой, Карен и концом света?

– Вот ведь заладили все! Поймите вы, я вам еще много чего расскажу, и скоро. Но не сейчас, а когда придет время.

– О Господи! Хороши вы с Карен. К чему вся эта таинственность, намеки? Ты пойми, я ведь уже голову себе сломал, пытаясь разобраться в причинах того, что случилось за прошлый год. Но так ни черта и не понял.

– Скорее всего, разгадка окажется совсем не такой, какой ты ее себе представляешь. Да, кстати, если уж заговорили об этом, – сам-то ты как этот год пережил?

– Было страшно. Одиноко. И до боли пусто! Знаешь, я все время ловлю себя на том, что не перестаю ждать появления людей – или самолета в небе, или машины на шоссе. И все напрасно, как ты понимаешь. А привыкнуть к этому никак не получается.

– Как я посмотрю, ваша компания вполне достойно держится.

– Да это все благодаря наркотикам, в основном. Нет, ну еще видео – здорово помогает. Выпивка, жратва консервированная. Иллюзия того, что жизнь не изменилась. Поначалу мне казалось, что мы все просто ждем смерти. Теперь мне понятно, что мы просто ждем. Ждем – чего? Может, тебя? Столько всего не хватает. Я имею в виду, из той жизни. Знаешь, по чему я скучаю? По зареву, которое стояло над городом ночью. По подсвеченным снизу облакам, похожим на жидкий голубоватый жемчуг. Еще по тому, как суши пахнет, соскучился. По электричеству, холодильникам, хождению по магазинам. По новым идеям. Да, кстати, я ведь женился – на Венди. На телевидении работал, фильмы для них делал.

– Да, это я все знаю.

– Иногда мы себя чувствуем так, будто попали в очередную дурацкую пьесу Нила Саймона. Гамильтон долго репу чесал, как она должна называться. Остановились на его лучшем перле: «Пятеро лохов».

– Гамильтон всегда был юмористом.

– Да ну его, шут гороховый.

– И не говори. Редкий придурок.

– Достал он меня. Как он меня достал… – Лайнус задумчиво смотрит на вулкан, затем вздыхает и спрашивает: – Джаред, скажи честно, время – оно кончилось?

– А? Ты в каком смысле?

– Понимаешь, я много об этом думал. Под временем я имею в виду историю… Наверное, это вообще свойственно людям – путать время и историю.

– Это точно.

– Так вот, слушай. У других живых существ времени нет. Они просто часть мира, и все. Мы же – у нас есть время и история. Вот представь: с миром ничего не случилось, все идет по-прежнему. Ты можешь себе представить, за что дают Нобелевскую премию в 3056 году? А марки почтовые – что на них к этому времени будет? Все уже печатали, осталась хреновина какая-нибудь вроде шпателя штукатурного. Вот его и будут на марках рисовать. А как тебе «Мисс Вселенная» 22788 года? Не представить? То-то же. Мозги зашкаливает. А получилось так, что людей совсем не осталось. Без человечества Вселенная – просто Вселенная. И на время ей глубоко наплевать.

– Лайнус, ты вроде как по свету помотался, всё ответы искал на свои вопросы. Было дело?

– А как же. Один Лас-Вегас чего стоил. Городишко мерзейший. Зато у меня там была уйма времени, чтобы пошевелить мозгами. А вот ты, старик, так на мои вопросы и не ответил.

– Отвечу, отвечу. Додумался ты там до чего-нибудь, в Лас-Вегасе?

– На самом деле – нет. Я думал, что мне удастся Бога узреть, пророчество какое-нибудь заполучить, левитацией овладеть, на худой конец. Ни фига. А я ведь так об этом просил. Может быть, я недостаточно смирился, не в полной мере отказался от себя. Все хотелось на двух стульях усидеть – от этого мира до конца не отрываться. Весь этот год я тоже ждал чего-нибудь этакого – величественного. И опять зря. Вот разве что ты объявился. Так ведь нет при этом ощущения величественного: сидим себе, болтаем, словно просто физкультуру прогуливаем. Нет, появился-то ты очень кстати, другое дело, что нет во мне перед этим фактом должного благоговения. Слушай, Джаред, оставался бы ты с нами, а? Тут у нас так одиноко.

Почва под ногами слегка вздрагивает, и по склону вулкана начинает сползать огромный алый язык лавы. Лайнусу нужно выговориться, и я его не перебиваю.

– Слушай, Джаред, я ведь знаю, что Бог – он может появиться в любой момент, в любом обличье. Я знаю, что этого нужно ждать, всегда. Я знаю, что день и ночь – они равны Богу. И я знаю, что Бог при всем этом неизменен. И все, что мне нужно, – это ключ, подсказка. Джаред, когда мы умираем совсем?

– Во даешь! Не самый простой вопросик. Знаешь, Лайнус, я, пожалуй, тебе и ответить-то так сразу не смогу.