Княжий остров - Юрий Сергеев

— Попа-алась! — крикнул он.

Вася видел согнутое в дугу удилище, леса брунжала по глади озера и металась кругами. Он увидел сквозь воду на глубине что-то желтое, и длинное и испугался. Борьба шла долго, и наконец Егор подвел к траве добычу и сам, как мальчишка, прыгнул на нее в веере брызг и выкинул на берег большое ротастое полено крупной щуки. Она мощно билась и выгибалась, трясла раскрытой пастью, силясь освободиться от крючка, змеей ползла к воде, но Вася, едва сдерживая страх перед ее зубами, кинулся на щуку и обнял руками с громким криком:

— Батя-а, ну чего же ты смотришь, убежит сейчас!

— Не убежи-ит, — Егор отцепил рогулькой крючок в ее пасти и насадил новую рыбешку, опять забросил удочку в озеро. Только живец плеснулся по воде, как лесу рвануло, и Егор с трудом вывел огромного черного окуня, страшного и горбатого коряжного злодея…

Вася же был полностью увлечен щукой, переворачивал ее тяжелое тело на траве и бормотал:

— Фу-у, какая злая и холодная… хлаже ужа… как дьявол!

— Господи, — перекрестилась испуганно Ирина, это кто же тебя такому научил?

— Я сам… — не открылся Васенька, боясь, что попадет за него дедушке Илию…

Ирина с восторгом глядела на увлекшегося рыбалкой Егора, и казался он ей мальчишкой, и шептала как молитву слова давние своей бабушки, памятные с детства: «Девонька… вот вырастешь и станешь женой… матерью… у тебя будет муж… И не хвались всуе, мол, вот муж у меня… Утром вставай затемно и осторожно, чтоб муж не слыхал, как встаешь… А с вечера и одежда и обувка у нево должны сиять чистотой… Он проснется, а у тебя вкусно на столе все уготовлено… Не груби, вежливо улыбайся, тешь его и корми с великой радостью… Он сильный, но все одно до смерти дитем любит быть… Не заставляй его лазить в чашки и черепушки самому за едой, позорно это для бабы… все подмети и замети, в чистоте и опрятности дом содержи, блюди себя и наряжайся пред ним, румянься ликом и лаской гляди… Не ревнуй и не упрекай зазря, скверными словами не обливай при нем никого, а мужа в особенности… А он на другой раз подумает, ибо он непрестанно будет тебя сличать с другими женами и в добре семейном усвоит и затвердит навек: «Вот у меня жена, так жена!..» Сама хороша и муж хорошим будет… Терпи и все горести его лечи своей любовью, не раздавливай умом его своим, не перечь, и он, милой, никогда к чужому подолу не прибьется… от чистоты семейной и душевной брезговать станет чужими бабами, с лету примечать станет недостатки в них, сварливость и опущенность, да и от людей стыдно будет ему шаг в сторону делать… от добра добра не ищут… Вот какая порода наша! Наш женский род лебяжий: если кого полюбим, друг без дружки не живем… Жертвоприношение себя любимому человеку — есть высшее женское счастье… и муж твой возвысится, он тут же поймет, что должен нести в себе такой же свет любви и добра… и когда он принимает этот лад, находит силы ответные к тебе, это и есть домашняя семейная церковь… где согрешить и обидеть нельзя, приходят душевный покой, божеская благодать… вот так-то, девонька…»

Истухала вечерняя заря. Наливной ягодкой светилась Ирина перед глазами Егора. Дубравушка зеленая подступала к берегу озера, осыпанная спеющими желудями и давая воздуху особый, — терпкий запах листа и коры дубящей, сохраняющей… Благоговение засыпающей природы объяло их, пахучее и живое, отрадное душе до щемящей слезы сердечной. Природное утешение благостно, как и непрестанная молитва, ломоть хлеба неиссякаемый для человека, для плоти его и души. Ежели в сердце его есть умиление природой, то и Бог бывает с ним, ибо уединение в пустынь природы, как и в келью схимнику, позволяет сверяться с нею, очиститься по ее образу и подобию от всего грешного и неразумного, позволяет неотвлеченно мыслить о вечном и нетленном мире земном и божественном…

Тысячи поклонов бью тебе, природа русская!!! Тысячи дней готов отстоять на твоем камне твердом библейском столпником, всю жизнь готов питаться травами твоими постными, цветами твоими медовыми, водами твоими сладкими, ветрами твоими святыми-целебными, ради сохранения тебя в девстве и непорочности от злых людей и помыслов, в молитве охранной готов быть до конца дней своих, милая и богородичная Краса Земли Русской…

Кормилица щедрая, неиссякаемая, поилица живоводная, утешительница премудрая лада великого… Прости за грехи чад твоих неразумных и нерачительных, губящих твои пространства и леса, воды твои замутняющие, силу свою ж отнимающие, дьявольским злом покорителей тело твое охламляющи… Реки ли вспять поворачивать, едкой отравой замачивать, грязью и дымом завешивать, землюшку с кровию смешивать… Это ль зовется наукою?! Нет! Сатанинскою мукою… Злым и похабным насилием губят природу красивую… Девицу ладную, светлую, в шелк трав цветастых одетую, с русыми косами-верьвями, свитым священною верою, глазоньки ясные-звездушки, груди — молочные реченьки… сытость испей же извечную, хлеба отведай печеного, от пирога нареченного… русской природы отрадушкой — ты наживись и порадуйся, внукам оставь поле спелое, сини моря, солнце белое, шумны леса, реки чистые, им подари и попристальней им накажи все присматривать, как за любимою матерью… дом свой хранить обережностью дел своих мудрых полезностью… Гой, да природушка русская! Стеженька в жизни нам узкая… короток век и стремителен… Все, что дано, сохраните вы… Что наши деды восславили, нам ли над этим забавиться, нам ли судить их судьбинушку, нам ли рядить про старинушку… в поле зерно не кидавшие, так, как они, не страдавшие, в лени и смуте завьюжены, смертной тоскою остужены… Грянем же удалью ратною! Солнышко взрадуем красное, поле запашем и высеем, аспида слуг злобных высекем, вновь соберемся дружиною… Или напрасно и жили мы? Али мы трусы-предатели, что преклонились пред татями… Нет же! Изы-ыди, враг!

ГЛАВА III

Тоску Мошнякова приметила Марья Самсоновна. Иссушила его печаль, и сам в себе он стал отличим от остальных. Норовил уединяться в свободные минуты и сидел отрешенно в саду на похилившейся скамейке, устремив взор свой поверх крон обвешанных плодами яблонь. Тут и нашла его бабушка Ирины и подсела рядышком, пробуя разговорить. Диковато поглядел на нее казак и отвернулся, гоняя по скулам желваки печали своей. Мария же не отступалась, поведала о своей деревне, об оставленном без пригляда домике, много разных случаев потешных рассказала, но ничем не проняла снулого человека. Тогда она напрямик спросила:

— Говори свою печаль, легше станет…

— Зачем…

- Сказано, говори; иль убитый кто, иль ладушку свою утерял, ведь нельзя так изводиться, я уж коий день гляжу на тебя и страдаю… что же так тебе душеньку изломило, горемышный мой…

— Беде моей не помочь…

Так ли? А ну ведай и потом поглядим, кто прав-виноват…

Мошняков долго молчал, смолил цигарку махры и щурился от яда дыма ее, сомневался и думал. Не хотелось ему никого к себе подпускать, к мыслям своим и печали… Но сама собой открылась душа, и он глухо промолвил, глядя в сторону:

— Хочу знать, жив ли отец мой…

— На позициях он?

- Нет… Пропал без вести в гражданскую, мне всего два года в ту пору было. Но вот накатило, и хочу знать о нем…

- Ой, дело-то сурьезное… греховное для меня, но благо церква есть и отмолю как-нибудь… Вот што, сокол ясный, в монастыре это делать нельзя, и Бог меня накажет за такие гадания… Но помочь тебе надобно — слухай и исполняй… Отпросися у начальства и сходи в деревню, тут верст десять будет… Выкупи, а лучше выпроси парного молочка половинку кринки и скорей назад, а я тебя у озера буду поджидать перед рассветом. Никому ничего не говори, не сумлевайся и верь, что истину скажу тебе непременно…

— Правда?

- А вот поглядишь… Ступай и обернись к утру, а я пойду в храм загодя молиться и просить прощения… Ой, накажет Боженька, да не могу не помочь тебе, страдалец… Так уж и быть… Приму на себя боль твою… Иди-иди, при такой печали, как у тебя, и умом можно тронуться. Иди поскорей, уж вечереет, не успеешь к удою… надо брать прям из-под коровы парное молочко. Прикроешь его лопушком, и гляди не разлей…

— Не разолью, — Мошняков встал и ушел обрадованный.

Отмолившись, Мария Самсоновна поспешила в луга с угашенной ею тонкой свечкой, взятой от святых образов. Привычные к ее походам охранники выпустили, и она скоро пошла к озеру, что-то выискивая глазами на траве и деревьях. Оглядывала сухие бугорки без трав, кочки и уже в сумерках напала на то, что искала. Перед ее глазами была маленькая норочка. Марья осторожно засунула в нее конец нагретой рукою свечки и достигла чего-то мягонького и трепещущего. Медленно вынула тварь Господню, завязшую членами в воске и посадила ее в уготованную баночку. Баночку увязала тряпочкой и поставила на приметном месте у пенечка. Крестясь и оглядываясь в сутеми вечера, поспешила в монастырь. Душа ее стенала и боялась, не дай Бог, старец перевстренет, и все пропало, не сможет она утаить, и проклянет он ее за такие дела…