Княжий остров - Юрий Сергеев

Стар-медведь от овсяного поля углубился в крепь леса и вышел набитый им за долгие годы тропинкою к светлой полянке, с развалившейся в центре ее избушкой и огромным валуном, вросшим в землю долгим телом, спящим века… Он взошел на прохладный от ночи обросевший камень и со старческим вздохом улегся на нем, свесив лапы в травы некошеные…

В келье своей молитвенной вдруг почуял Илий тоску по простору, желание выйти из монастыря к озеру Чистику, побродить лугами и полями, испить глазами окрест обители… Он собрался, взял свой старый посох дубовый и в саду встретился с Марьей, собирающей в корзины яблоки. Поздоровался с ней и ласково пожурил за гадание и покаяться велел…

— Покаюсь нынче же на вечерне, — с готовностью молвила она и обеспокоен но спросила: — ~ Куда же ты собрался, батюшко? Кабы плохо не было в полях тебе, пойду и я с тобою…

- Не след, Марьюшка, за мной ходить, хочу побыть один, проведать места приметные, водицы из озера чистого испить, дубравушку вдохнуть и дали озрить, сокрытые стенами. Испечалилась душа, нахлынуло однораз… Вот и вернусь скоро, ты уж не ходи, не утруждайся…

— А я вот яблочки сбираю, насушу и звару-канпоту сварю ребяткам, усердствуют они все в учебе и работе своей военной, вот канпотик им сладок будет вечером. Сколько добра пропадает, яблочек… Мы с Аришей много насушили припаса…

— Святое дело, собирай плоды, — он вышел из ворот монастыря и спустился к озеру.

Озеро сие звалось Чистик, почиталось святым и целебным. До того чиста вода у него, что налитая в стакан невидимой была и стакан казался со стороны пустым… Старец почерпнул дланью водицы и испил ее сытость прохладную… Видели его глаза трав донных шевеление и рыб лениво кормящихся, у самого берега бисер малька шелестел и взблескивал серебром. Долго стоял Илий над водою, опершись на посох свой, истертый руками до темного зеркала. А потом потянуло его проведать свою пустыньку отдельную от монастыря. Еще до затворничества в келье он с благословения настоятеля, в год первого сотрясения Державы и революции первой, уединялся в крепи леса в молитвах и обет исполнил там особый и тяжкий для плоти его страстями уязвленной… Надумал сходить туда и решительно направился к лесу заросшей тропиночкой заветной…

Марья Самсоновна подняла яблочко с земли и затомилась беспокойством за старца: вдруг убредет куда-нибудь и вновь хворь одолеет, где искать потом его и обихаживать… Она поспешила за монастырь, отвлекая уговор старца — не ходить следом — причиною сбора травок целебных. Только она вышла, растерянно оглядываясь, и увидела согбенную спину его, скрывающуюся в дубраве. Поспешила следом, сорвав пук травы в оправдание укора старинушки, ежель он узрит ее… Скоро догнала, но не приближалась, держала взором своим меж деревьев и кустов, тихо кралась следом тропкой мягкой, едва приметной.

Илий шел погруженный в думы молитвенные. Узнавал деревья возросшие и постаревшие с ним вместе, и они угадывали его, шумом крон переговаривались радостно, ласкали его дых ладанным смольем и дубовой терпкостью, липовой нежностью белотелой, горькостью рябинушки, грибной крепостью… прелью листа палого, силой побега малого… Брел Илий в лесном мире и мыслил русский мир.

Солнце просвечивало лес насквозь, столпами огненными касалось земли, проникало меж крон густых, как меж туч темных.

Открылась глазам его избенка порушившаяся, раскатившаяся по бревнышку, а камень вроде бы возрос и стал более прежнего. Старец перекрестился на свою разваленную келью и слеповато щурясь пошел к камню заветному и обмер сердцем, не доходя его. Слившись с темным гранитом, спал на нем сном праведным огромный медведь, раскинув лапы до земли. Круглые уши его во сне подергивались, дыхание слышалось прерывистым и стонливым, что-то виделось во сне ему жалкое и печальное… Старец пригляделся и увидел, что камень вокруг истоптан торной дорогой, только из-под валуна травы лезли, а сам камень был истерт изблескан, как посох его, и шерсть в трещинах набилась многолетняя, и понял Илий все, что было тут, и потрясенный перекрестился, вобрав боль ту нечеловечью и тоску звериную… Тихим голосом дрожащим позвал:

- Ники-итушка-а… милый ты мой старинушка, как же ты убивался… как же ты исстрадался…

Дрогнул зверь всем телом могучим и стоном долгим изошел, не открыв глаз, сильно лапы напряг, обнимая камень до скрежета когтей по нему… облапил и стонал во сне мучительно…

- Ники-итушка, аль не слышишь меня грешного… каюсь в грехе своем тягостном, но не по своей волюшке его сотворил… отлучился отсель… Прости меня, милый медведушко… — он опять заметил, как вздрогнул зверь и напрягся, вздыбилась шерсть на холке. Отворились глаза слезливые-замутненные и опять закрылись устало, — Никитушка- а, — старец подошел твердым кругом, избитым за годы разлуки медвежьими лапами, и омочил слезами умиления его широкий лоб и погладил по спине мохнатой…

Рыкнул зверь от ласки и вскинул голову, тягуче озирая поляну, и повернулся к Илию глазами своими… И увидел в них старец поначалу человечье недоумение и неверие, а потом такое глубинное озарение и радость, что пошатнуло Илия у камня от преданности зверя и любви… Взметнулся всей тушей медведь растерянно и сел, как дед на камне, свесив передние лапы на груди, словно для благословения, а потом с ревом страшным и диким облапил старца… влажным языком лизал его лик и бороду, стенал и скулил, и объятие его было нежным, невредительным, и плач его сердца понимал Илий… жалился ему Никитушка, на жизнь свою сиротскую, исскучался, отчаялся так, что вдруг взыграл молодою силою, отпустил тиски и взялся скакать вокруг него и камня, реветь и плакать слезами, катался в траве и вспрыгивал, на радостях люто взрыкивал, стопы языком старцу взлизывал, опять обнимал и вскрикивал, не мог рассказать все горюшко, а все говорил с укорушкой, своею звериной реченькой, не дан лишь язык человеческий…

Приотставшая старуха услышала звериный рев, и сердце у нее зашлось страхом за Илия. Кинулась со всех ног вперед и увидела дерущихся медведя и старца. Медведь ломал его, облапил и ревел пастью раззявленной так, что подкосились ее ноженьки и остолбенела на миг, а потом схватила толстую палку и ни о чем не думая резво выбежала на поляну с воплем и стенаниями, но зверь не слушал ее и продолжал обнимать когтистыми лапами убогого Илия… Она подскочила, вся объятая ужасом, творя заклинания против врага, и с размаху огрела медведя по хребтине палкой, хватая его за лапы и отпихивая от старца, а он хоть бы что, все порыкивает, старика за отлуку поругивает… Била она, колотила и вдруг до ее смятенного сознания дошли слова Илия:

- Не бей его, Марьюшка, и не боись… это мой Никитушка заскучавший, отойди в сторону, дай ему намиловаться сердешному.

Ушам своим и глазам не верила Марья, отступилась, все еще держа палку на плече, и потрясенная глядела, как зверь дикий плакал и рыдал от боли душевной перед человеком.

— Да заломает же он тебя, батюшко!

— Как же ему заломать, ить я его выкормил с детушки. Хватит уж, хватит, Никитушка, больно стомился я радостью, — он погладил зверя, и тот покорно лег у его ног.

— А говорят, что звери людского языка не понимают, — громко прошептала Марья.

— Как же не понимать, понимают… всякая живая тварь разумением живет и душою кроткой. Ты поглянь только, как он встоптал округ камня дорогу круглую, ить двадцать лет ждал меня и маялся… На диво преданность подобная от бессловесного зверя… А на камушке этом я провел тысячу ночей столпником в молитвах святых… плоть укрощая и страсти греховны… Сладкое время общения с Богом… а Никитушка меня караулил и ждал утра, чтоб приласкал я его и поиграл, сухарика дал и хлебушка. Так мы и жили… в пустыньке сей… он не мешал мне молиться…

Старуха только теперь испугалась зверя, и ее заколотило всю, не могла она поверить и осознать это родство, страх накатывал, и рука ее все крестила и крестила себя и Илия…

А он взобрался на камень, оставив прислоненный посох и воздев к небу руки, запел молитву, тянулся вверх, словно намерился взлететь с этого священного камня, и чудился Марье в солнечном облике — столпом светлым Божьим… Медведь на нее не обращал совершенно внимания, глаз не отрывал от Илия и все вздыхал томительно.

Илий сошел с камня не скоро, сотворив, как и прежде, все молитвы Богу и Пресвятой Богородице, истомившись и наполнившись восторгом столпника, молодостью своею воспрянув, дивясь твердостью веры своей в те далекие годы…

Когда они пошли к монастырю, медведь неотступно следовал за Илием, боясь потерять опять желанного человека. Старец уговаривал его остаться, но зверь отказывался понимать и только мотал головой и шел, как привязанный. Марья следовала за ними, видя ладный перекат мышц под шкурой зверя, все движения были мягки и плавны, красив он был и остерегающ силой своею.