Княжий остров - Юрий Сергеев

Когда притихли тяжкие мужские слезы и гость успокоился, Илий, заставил его наклонить голову, возложил на нее конец епитрахили и сверху правую длань свою, велел повторять за собой покаянную молитву: «Согрешил я, Господи-и, согрешил душею и телом, словом, делом, умом и помышлением и всеми моими чувствами: зрением, слухом, обонянием, вкусом, осязанием, волею или неволею, ведением или неведением…»

— Согрешил я, Господи-и… — вторил исповедуемый.

А потом старец вознес молитву разрешения от грехов: «Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатию и щедротами человеколюбия Своего, да прости ты, чадо Георгия, вся согрешения твоя: и аз, недостойный схиигумен Илий, всластию Его мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь…»

Он крестообразно помазал чело пришедшего елеем от святой иконы и дал испить из старинной серебряной чаши богоявленской воды, дал вкусить освященной антидоры, потом поцеловал благословляемого в уста и дал приложиться к образу Божьей Матери и положил ему в ладонь три маленьких ржаных сухарика, со словами общехристианского назидания, а о сухариках сказал так:

- Первый съешь и запьешь святой водою при битве скорой за Москву… второй при битве за Царицын, а третий… Встань с колен… и выслушай стоя путь свой… Ты будешь иметь жизнь вечную за подвиги своя и причислен будешь к лику святых в новой, победившей тьму России… через много лет. Третий сухарик ты съешь сидя на белом коне… принимая великий парад… и по воле Господа крест возложишь, упомянув день сей и убогого старца… И не убоишься ты осенить себя крестным знамением, сняв фуражку, ибо радость будет народа такая… и глаз тыщи будут на тебя устремлены… и глаз вражьих ненавистных мгла… Державный путь твой, сын мой, но не забудь Бога и не возгордись, ибо есть в каждом человеке сей грех, но не позволит тебе сделать самый великий подвиг твое исконно русское благородство, после победы над еще более злыми ворогами, чем германцы…

Но помни и возрадуйся, что не пропадут дела твои ратные всуе и жить позволишь новым спасителям России… Грядет скоро битва одна страшная и неприметная в коловерти войны… Город Воронеж будет злыми силами порушен до основания, истреблению лютому враги подвергнут жителей и даже приюты умалишенных, ибо знает диавол, что должен родиться в сем граде святой человек. Яко Библия речет об убиении всех младенцев, дабы убить совместно Христа…

Но родится он, и тщетны их потуги алчные… Явится на свет младенец на двенадцатом году после кровавой войны в древнем казачьем роду, стоящем на рубежах Руси от времен Золотой Орды…

Пользуя благородство твое, отстранят тебя, радость моя, от дел, и в великой печали пребудешь, но духом не падай и в отчаянье с собой не сотвори убиения… Хоть править станет Русью на твоих глазах новый лютый порушитель церквей, в коровники их и свинарники по напущению переделывающий, лысый и бесноватый правитель…

В тот миг страшный — Русский Мастер явится в колыбели на землю нашу, послом Бога приплывет рекою времени наперекор всему… Возмужает вельми в гонениях властей и бесов падших, но тысячам церквей вдохнет голос руками своими… отольет церквам колокола, и голоса божествейные истоков Дона разбудят Русь спящую… И звать его будут Валерий, сын Николая… и обретет он жизнь вечную вместе с тобою в победившей России, заговорившей Правду его колоколами…

И последнее, самое нежное мое слово… и утешение тебе в бедах грядущих… Через семь лет… на каторжанском Сахалине, обихаживая зловонную колхозную свинарню… почует женщина русская себя матерью… в тяготах бремени… Бесы нашепчут ей зло сотворить, ибо нужда велика и тягости давля ия, муки телесные и душевные… и решится она на грех непрощенный… Ведьматая старуха надоумит ее лес рубить и непосильным трудом надорваться, извести себя до исхода плода… И выйдет она в лес благоуханный и сверкнет топор палаческий-бесовский и падут деревья, как сыны ия в дрожи смертной… И повалит лес она в омрачении душевном вельми много, но стомится и выпадет топор у нее из дланей от испуга… ибо услышит из чрева своего божественную музыку… Струны России воспоют ангелами… Привольна и широка хлынет песня струн сия над павшими деревами… моря замрут стеклом, внимая, небеса умилятся плачем дождевым, леса и сопки воспоют следом, кости каторжан ворохнутся в тверди рыдом и стоном…

И восторгнется женщина удивленная величием своим материнским и родит вскорости дитя светлое, могучее, Юрием наречет…

В нужде и труде непосильном весь путь его ляжет, как и должно великомученику Руси… Егда время придет и струны России вплетут свой голос целительный в каждую душу страждущую, в целительные звоны колоколов, ноты для них создадут, печалию светлой воспаряя людей и побуждая к подвигу духовному…

Создаст композитор сей искусный Гимн России победный… Встанет необоримая рать при звуках песни сей на оберег Родины, смоется пелена с глаз людских слезою радостной… А сладкопевец, сладкозвонец сей балалаечный струнный из рода русского древнего — бысть… И дед и прадед и щур и пращур… лепотой музыки тешили мир…

Слушал Скарабеев Илия и глядел на икону и весь свет вбирали его сияющие утешением глаза. Но не от радости снятия грехов своих, а от предсказания победы, и он верил, верил свято этому схимнику, забыв о должности ответственной и всех своих партийных долгах… стояла в глазах деревенька родная, окруженная простором полей и перелесков, матушку свою видел и церковь, где с нею бывал и причащался… И праздником пасхальным пело у него все внутри и ликовало… Чередою бежали лица погибших друзей, расстрелянных и убитых теми врагами, намек на которых сделал Илий и остерег его… И он помнил другов всех, молился за их погубленные души, печалился за разоренную Россию, коя в прозорливости старца обязательно воскреснет и утвердится своим умом, на своих огромных пространствах богатых, чего душа его тоже желала пуще всего на свете… На любые муки была готова она, лишь бы это свершилось.

Старец все говорил и говорил, прозрение его и предсказания стали настоль ясны и пронзительны, что с точностью до года и часа называл Илий страшные предстоящие битвы с врагом, исход их и меры спасения в глубокой обороне под Курском. Вся будущая великая война распахнулась на карте пред внимавшим, он потрясен был ее невиданными масштабами и жертвами… И представить не мог ту самую радость победы для истомленного народа, ибо подобного терпения и геройства не ведала мировая история…

— А теперь гряди с Богом, — промолвил Илий, — я буду молиться за тебя… — он позвал и благословил Лебедева.

Егор нащупал в то время орден на трухлявом пне, подал притихшему гостю.

— Возьмите, у вас выкатился из кармашка, когда поднимали старца с колен.

— Спасибо, — сунул небрежно награду в карман и промолвил убежденно, — знать не пустил… его… Бог в келью к святому.

Когда вышел Лебедев, вдруг за садом у собора полыхнули огни и раздался слаженный рев сотни молодых глоток. Слов было не разобрать, низкий рев и топот набирали силу, а когда они поспешили от кельи туда, то застыл он в недоумении перед храмом…

Раскачиваясь телами и слаженно топая ногами, словно вбивая их в землю и вбирая из нее силу, вся дружина белых монахов кольцом шла вокруг собора во главе с могучим Солнышкиным, потрясая факелами горящими над головой, в такт раскачки и топота в один голос взревела мощно рать: «Быть России без ворога!» Обережный горящий круг протрагивался по ходу солнца, и все мощнее и мощнее наливался силой голос един: «Быть России без ворога!» Топот, качание, вскинуты огненные жезлы в тренированных сильных руках и холодящий, остужающий кровь вопль до самого неба: «Быть России без ворога!!!» Сами ратники казались горящими свечами, озаряя бликами огня храм древнокаменный, и он шевелился, мерцал живыми зраками окон, в воинском шеломе купола чудился головою Свято гора проснувшегося, внимавшего заклинанию старорусскому… И гудела земля, разверзаясь и выпуская рать необоримую во поле бранное…

— Что это?! наконец опомнившись, прошептал гость Лебедеву.

— Да это русский «Скобарь», обычные занятия проводит Солнышкин…

После завтрака, когда совсем рассвело, Скарабеев и Лебедев собрались уезжать. Тут и выкатился Васенька к ним с ружьем деревянным за спиною и с радостным криком:

- А мне дяденька Мошняков голубушку дал подержать, — он бережно нес в своих ручках присмиревшую молодую голубку, — она такая теплая и красивая, посмотрите, дяденьки, — он протянул ее гостю, и тот осторожно потрогал нежное перо, — а ты, дяденька, на войну идешь?

— На войну, — улыбнулся Скарабеев.

— А чего же у тебя ружья нету?

— Там дадут… большо-о-ое ружье…

Васенька вздохнул и задумался, а потом радостно решился и стянул одной рукою свор ружье из-за спины. Крепко прижимая левой ручкой к груди голубушку, он протянул свою драгоценность ему и сказал: