Тропою волка - Михаил Голденков

— Вы, наверное, слышали ту дерзкую песню ирландцев? — вновь повернул Карл Густав к Богу славу свое лицо с ироничной улыбкой на губах, отвечая вопросом на вопрос.

— Да, Ваше величество, слышал, — Богуслав стал ждать гневной тирады в адрес ирландцев, но ошибся.

— Проблема несчастной Ирландии в том, что она геройски бьется с англичанами, не объединяясь с сильным союзником. Через четыреста лет, как бы там ни пели ирландцы, думаю, англичане перебьют их всех.

— А я-то думал, вы, мой король, благоволите англичанам, — Богуслав почти испуганно посмотрел на Карла.

— Так, мой друг, англичане мне симпатичны. В конце концов, они тоже мои земляки, точнее, были ими тысячу лет назад, пока не уплыли на кельтский Британский остров. И они полностью не правы по отношению к ирландцам. А все потому, что Британскую империю начали создавать воины, а Швецию создавали в первую очередь торговцы. Нам, шведам, было выгодно мирно сосуществовать с народами, живущими по пути из Швеции в Грецию. Мы строили Ладогу, Выборг, Туров, Смоленск и другие города по Днепру не только для себя, но и для местных финнов, балтов и славян. Мы всегда знали, что нам хорошо никогда не будет, если не будет хорошо от нас местным туземцам. Англичане просто поколотили всех, кто оказался вблизи на их острове, и думают, что обеспечили себе мирную жизнь? Кромвель молодец, что узурпировал власть и всех прижал своей могучей рукой. Но… Надолго ли это все? Вдруг и у ирландцев появится свой Кромвель? И обратись к нам ирландцы за помощью, мы бы ее им оказали. И поверьте мне, мой милый друг, Швеция в отличие от Англии нашла бы общий язык с кельтами. Хмельницкий, пусть и думал больше года, но также принял правильное решение.

— Натравил на нас московитов этот правильный Хмельницкий, — проворчал Богуслав, — в тюрьме его место.

— Зачем же так! — усмехнулся Карл. — Поимейте выгоду с Хмельницкого. Раз он натравил на вас московитов, значит, он ваш должник. Учтите это на переговорах.

— Постараюсь, — Богуслав помялся, но все же спросил:

— Скажите, мой король, вот вы все правильно рассудили. Но в таком случае я все равно не понимаю вашей авантюры с Польшей! Зачем было проливать столько крови поляков и солдат Его величества?

— Польша — это наша защита в виде нападения, — спрятался на миг Карл за полой своей черной шляпы, — нужно было наказать дерзновенного Яна Казимира, набравшегося наглости претендовать на корону Швеции. Я не хочу вашего варианта с наглыми царями. Я хочу видеть свою страну защищенной. Никто не должен претендовать на наш трон кроме тех, кому он принадлежит по праву. Моя кампания в Польше — это всего лишь урок, урок жестокий, но призванный отбить в будущем у поляков всякое желание тянуть свои ручонки к шведскому трону. Вы московитам такого урока не преподнесли. Зря. Московиты целовали крест перед покойным Владиславом, царствие ему небесное, которого сами же призвали, а позже сами же и оттолкнули. Вы это легко проглотили. Вы легко позволяете московским царям называться государями всех русских людей. Опрометчиво, мой милый друг! Я же подобного не прощаю.

Слуцкий князь глубоко вздохнул.

— Вы чертовски правы, мой король. Но что мне сейчас делать? Как выходить из всей этой ситуации моей истерзанной стране?

— Берите власть в свои руки, Богуслав, — продолжал король, оборачиваясь на колонну своих солдат, — вы здраво мыслящий человек, не в пример вашему юному кузену Михалу. Думаете, мне не жаль тех литвинских гусар, что понапрасну сложили головы под Варшавой? Лучшая христианская конница! Жаль, особенно если учесть, что их подвиг был совершенно не нужен Польше и Яну Казимиру. Берите власть в Литве в свои руки. Не допускайте ошибок ваших шляхтичей!

И Карл Густав, ткнув шпорами коня, помчался в голову колонны, давая понять, что разговор окончен.

«Берите власть в свои руки, — мысленно повторил слова короля Богуслав с горькой усмешкой на устах. — Надо еще посмотреть, что мне достанется от Литвы после всех этих переговоров с Ракоши и Хмельницким!..» Богуслав нахмурился и, чтобы отогнать дурные мысли, бросил взгляд на темно-зеленый еловый лес, покрывавший склон большой горы…

На ночь войско короля остановилось в трех маленьких деревушках, растянутых вдоль горной лесной дороги, украшенных живописными православными церквушками, вырезанными из бука. Остановились Богуслав и генерал Спинбок в доме местного старосты, мужчины с виду настороженного и не сказать чтобы сильно приветливого. Утром в дом постучался и вошел высокий огромный человек, в белой свитке и в черном отороченном мехом жилете, стриженный под горшок, с черными пышными усами. Лет ему было около пятидесяти. Мужчина поздоровался и по-польски обратился к Богуславу, но Слуцкий князь тут же оборвал человека:

— Пан есть поляк?

— Нет, руський, — застенчиво мял черную каракулевую шапку в руках мужчина.

— Ну так и размовляй со мной по-русски! — гневно блеснули орехового цвета глаза Богуслава. — Я вам не Собесский, не Чарнецкий! И не Юрий Володыевский! Я свои корни, свои язык и веру не продаю в угоду польскому королю! Какого черта Галиция превращается в Польшу?! Почему?

— Звыняйте, пан, — продолжал мяться огромный мужчина на пороге, словно школяр перед учителем, — мы-то, простые люди, помним свои корни и язык, и веру. Мы же не паны, не шляхта. Это у наших шляхтичей родина там, где спать ляжешь. А мы как жили тут, так и живем, как говорили, так и говорим.

Богуслав несколько остыл, понимая, что его претензии к этому человеку явно излишни.

— Вы кто? — запоздало спросил Слуцкий князь.

— Я есть голова из соседней деревни Паре. Пришел вот по какому делу. Тут у нас, вы уж только дослушайте, пан, опыри завелись. Житья от них нет.

«Боже! И здесь нечисть! И здесь какие-то вампиры!» — почти с ужасом подумал Богуслав, понимая, что даже одно название деревни — Паре — звучит более чем странно: так в Литве называли злых духов. Уж не спит ли он? Уж не сошли ли все с ума, включая Карла Густава с его троллями?

— Опыри? Ты говоришь о вампирах, что пьют у человека кровь? — уточнил Богуслав, указывая старосте на стул. Тот перекрестился на икону Божьей Матери в углу хаты, поклонился Богуславу, сел, вздохнул широкой огромной грудью:

— Эхе-хе, пан. Нет. Опыри не кровь пьют. Это все сказки. Они соки жизненные из человека сосут, как мужик горилку пьет из бутылки. Тут вот с чего все началось. Похоронили мы пана Брынзу в прошлом году. Но вскоре он стал являться как видение своей жинке Гануле. Она жаловалась, что часто видит его. Раз и сын его видел. Ни на кого он не набрасывался, никаких острых зубов не показывал. Просто приходил, весь какой-то серый, как через туман, порой ног его не было видно, иногда что-то говорил и потом пропадал. Ганна стала себя хуже чувствовать, зачахла, да и померла вскоре. Но Брынза продолжал приходить, но уже к сестре своей. И вновь его видели несколько человек. И сестра стала жаловаться, что чахнуть начала. Тогда мы пошли, вскрыли могилу, а в ней Брынза как живой лежит, румяный, словно не полгода назад, а три дня назад похоронили. Ну, мы ему кол из осины загнали в грудь, голову отрезали да кирпич в рот вставили. Опырь и пропал с тех пор. Но нас наказали власти. Дело в том, что священник отказался участвовать в этом, как он выразился, паганском деле. Сами вскрывали все, под мою ответственность. Наказали нас, одним словом, за богохульство, за ведьмарство да ворожбу антихристианскую. За глумление над покойником. Семья Брынзы большой штраф заплатила, я штраф как голова заплатил и выговор получил, грозили снять меня. И вот теперь Ганна стала являться по ночам. Дети видят часто ее. То в доме видят, то около. Если и ее не похоронить как опыря, то все повторится. Это ведь как болезнь, ясновельможный пан. Оно вроде как заразно. Как холера, вроде. Но вновь вскрывать могилу мы боимся. А вот при вашем одобрении письменном да при вашем присутствии нас никакие урядники больше не накажут, не оштрафуют. Я им бумагу покажу, мол, при ясновельможном пане Богуславе Радзивилле все это имело место быть да при представителе самого свейского короля. Згодны, пан?