Долгий сон - Ричард Райт

— Ничего ты не черная, — сказал он, словно обвиняя ее в чем-то.

Дождь все стегал по крыше. Глэдис поднесла ткань к лицу, перекусила зубами нитку и, отмотав с катушки новую, стала вдевать в иголку, держа ее у самых глаз.

— Хорошо хоть здесь мама, есть на кого оставить ребенка. — Она завязала узелок на конце нитки.

— Я бы на твоем месте уехал на Север.

— Это зачем?

— Зажила бы тогда как хочется.

Она взглянула на него, удивленно приоткрыв рот.

— А я так и живу.

У него оборвалось что-то внутри. Значит, она смирилась с тем, что произошло! Она равнодушна к миру белых, не таит на него обиды за зло, которое он ей нанес. Вот он, не столкнувшись еще, по сути дела, близко с этим миром, уже ненавидит его. А может быть, нет? Ненавидит, когда начинает здраво рассуждать, а когда замечтается — любит… Разве он приставал бы к ней сейчас с расспросами, если б не преклонялся перед этим белым миром, не чтил бы его втайне?

— А где живет твой папочка, не знаешь?

Пальцы Глэдис вцепились в материю, она с горечью засмеялась сквозь плотно стиснутые губы.

— Как не знать, только в субботу ходила к ним обедать.

Он невольно рассмеялся тоже, но резко оборвал смех.

— Слушай, этот учитель, Джефферсон, знал, что у тебя отец белый?

— Что отец белый? — переспросила она. — Знал… Скажи, зачем ты все это выспрашиваешь? Может, я не нужна тебе больше?

— Ты же знаешь, что не в том дело. — Он досадливо поморщился.

Ну да, она боится, что не нужна ему, потому что родилась вне брака, потому что обстоятельства ее рождения свели в ней на нет принадлежность к белым. Он потушил сигарету и растянулся на кровати. Он знал, что ее почти никогда не тревожат мысли о мире белых, — зато его они не покидают. А расспрашивал он Глэдис потому, что и она, и ее мать, и этот, то ли существующий, то ли нет, белый мужчина, который ей доводится отцом, вошли смутными образами в его сознание, и он пытался проследить, каковы связи между этими образами и им самим, его жизнью. В тот первый день Мейбелл спьяну говорила, будто бы черные подбирают объедки после белых, которые сходятся с черными женщинами. По цвету кожи Глэдис была такая же, как белые, а между тем ей было до них дальше, чем ему, — так далеко, что она даже не давала себе труда думать о них. И конечно, учитель Джефферсон склонил ее к сожительству потому, что она почти белая и незаконнорожденная и за нее некому заступиться. Белый мужчина сошелся с черной женщиной, у черной женщины родилась внебрачная, почти белая, дочь, и, так как всем известно, что отец у этой незаконнорожденной, почти белой, девушки — белый, за этой девушкой стали увиваться черные мужчины. И у нее, этой почти что белой девушки, тоже родится незаконнорожденное дитя, за которое тоже не вступится ни белый, ни черный. Мужчин такая девушка себе найдет, мужа — едва ли.

— Тебе бы к закону притянуть этого Джефферсона, пусть бы его заставили заботиться о ребенке.

— Пуп, я ведь со многими гуляла, — откровенно сказала она, вздохнув. — Девочка от него, но как докажешь? Похожа на отца как две капли воды, жена Джефферсона и то про это знает…

Он закурил опять. Что-то станется с дочкой Глэдис? Ведь Джефферсон тоже светлокожий. Вырастет еще одна почти белая девушка, затерянная, как Глэдис, в черном мире.

— Верхний свет зажечь, мой хороший?

— Не надо.

Она встала и пошла в дальний угол комнаты — оттуда, из темноты, она казалась совсем белой. Из-за женщины такого цвета, как Глэдис, убили Криса.

— О чем ты, милый, задумался?

— А? Так, ни о чем.

Лицо женщины на снимке, которым он давился в полицейской машине, улыбалось — Глэдис улыбается редко.

— Глэдис, ты никогда не слыхала про парня, которого звали Крис Симз?

— Крис Симз? — медленно повторила она. — Н-нет… А что?

— Его убили.

— Кто?

— Да белые.

— А-а, это тот! — воскликнула Глэдис. — Нет, я его не знала. Слышать слышала, даже видела один раз. Ой, да ведь ты не знаешь! Я же одно время в прислугах служила у женщины, с которой он встречался…

— Что-о?

— Ну да. Это когда она еще была замужем. А уже после занялась ремеслом…

Ух, до чего он ненавидел это слово. Он предупреждал, что не желает слышать от нее слово «ремесло». И как только она может его выговаривать с таким спокойствием.

— Какая она из себя?

— Что значит — какая? На что тебе?

— Фигурой на тебя похожа?

— Нет. Ниже ростом, полней… Волосы совсем светлые. Пила она без удержу. Потому и муж от нее ушел.

— А мужчин у нее было много?

Глэдис криво улыбнулась.

— Когда занимаешься нашим ремеслом, мужчин всегда много… — Она пристально посмотрела на него: — Зачем ты все это спрашиваешь?..

— И с нашими она тоже якшалась?

— С какими это «нашими»?

— С черными, — многозначительно сказал он.

— По-моему, до этого случая с Крисом — нет. Только для чего это тебе?..

— Выходит, она с Крисом зналась из-за денег?

— В нашем ремесле со всяким знаешься из-за денег, — сказала Глэдис.

Рыбий Пуп допил пиво до дна и опять вытянулся на кровати.

— Зачем тебе понадобилось знать про эту женщину? — спросила она. — Обыкновенная шлюха, ничего в ней нет.

— А я и сам не знаю. Взбрело что-то в голову, — негромко, отрывисто сказал он.

Они замолчали. В парном воздухе стоял монотонный стрекот дождя.

— Глэдис.

— А?

— Поди сюда.

Она отложила рукоделье и подошла к нему.

— Поцелуй меня, — сказал он.

Она нагнулась, и, обнимая ее, целуя ее, он яростно, изо всех сил старался заглушить неясный страх, тлеющий в нем. Если уж суждено, чтобы когда-нибудь и его опалил огонь, то, может быть, исподволь приучить себя к его жару, окунаясь в похожее пламя. Напрасно — вынырнув, он был все так же далек от цели и все так же горел в его крови лихорадочный, гложущий, неуемный страх. Ничуть не меньше прежнего был притягателен и страшен белый огонь.

XIX

После школы, а чаще — после затянувшихся на полдня свиданий с Глэдис Рыбий Пуп сидел в конторе у Тайри, отвечал на телефонные звонки, записывал адреса, по которым нужно заехать за покойником, и говорил Джиму, а Джим в свою очередь давал указания Джейку и Гьюку, водителям катафалка, который одновременно служил и санитарной машиной. Он уже знал, как принимать заплаканных посетителей, печально улыбаться, когда того требуют обстоятельства, изображать на лице снисходительное соболезнование убитому горем клиенту, а между тем толковать о своем: