Испуг - Владимир Маканин

Но, конечно, не это меня обидело. Подумаешь, оставила спать на жестком. Подумаешь, голый спал на полу! (Прижимая к груди собственные носки, набитые осколками бетона…) Да я же был счастлив! Еще как! Я мог спать где угодно… на той темной балке, что выставилась ночью в пролом стены…

8

Вялая самодвижущаяся колонна – вот как это было. Разбухший людской ручей.

Проще сказать – очередь… Очередь на выход… Мы ведь не отталкивали один одного, мы шли, жмясь друг к другу. Все тесней и тесней. Впритирку… Нам хотелось выглядеть плохо. Нам хотелось выглядеть измученными и желательно голодными, истощенными.

И чем ближе к выходу – тем мы тише. Здесь мы шли совсем тихо. И прятали глаза. Мы сдавались.

И справа, и слева смотрели, пялились вовсю… На нас… Люди, что справа, что слева (победители), сильными и уверенными голосами кричали нам: «Топай, топай! Выходи!» – И нетерпеливо-ерническое громкое подбадриванье: «Шевелись! Шевелись, родные!» – было первое, что нами от них услышано. Их было много. Победителей всегда много.

К нам сразу приблизилось оцепление (и стало теперь нашей охраной). Нас ждали. С наставленными автоматами. И с кулаками.

Мы, впрочем, уже знали, что их кулаки страшнее их автоматов, так как стрелять в нас не будут. Ни в грудь стоящему, ни в спину уходящему. Конечно, солдаты и поодаль БТРы… И автоматы в упор, всё так. И толпа нас ждала. И зрители ТВ ждали. А все же три-четыре человечка из обеспокоенной родни (молча затесавшиеся среди победителей) тоже вытягивали шеи – и тоже нас ждали.

Но прежде всего эти крепкие парни с кулаками. Их кулаки были историей уже оправданы. По-своему честны… Не вы ли, мол, сверху стреляли в людей! Бунтари сраные!.. Не вы ли затевали войну – своих против своих. Прохожие гибли! ни захер!.. Отпускаем вас ради общего мира – исключительно ради мира. Но уж пинка-то ради этого мира мы вам дадим! Хор-ррошего пинка! Еще и кулаком по загривку!..

Очередь сдающихся была на кулак и пинок вполне согласна. Но, понятное дело, на выходе – медлила. Еле двигались… Очередь шла как бы по шаткому настилу. Готовая в испуге тотчас отпрянуть назад, если избиение станет кровавым и пугающим.

Били, конечно же, мужчин. Записывать на пленку «Выход сдающихся» телевизионщикам разрешили попозже. Когда серьезные парни с кулаками как раз ушли на обед. И когда оставшиеся мужички подымали на нас руку уже кое-как. Уже с ленцой… И давали по шее каждому десятому – вялая русская расправа.

В избиваемой очереди мы шли к выходу с ней рядом, совсем рядом, и Даша держалась робкими пальчиками за мою руку. В этих пальчиках, возможно, и вся моя обида. Не держись, отчуждись она сразу, я бы и дальнейшее воспринял по-иному. Но отчуждаться не было и в мыслях. Мы с ней даже касались, бок о бок… По ходу чуть слышно терлись бедро к бедру, но главное – ее пальчики – подушечки ее пальцев – они не переставая ласкали. Поглаживали кисть моей руки… Мою ладонь…

И вот ВЫХОД, и как раз на виду тех парней с кулаками (и с перекошенными злобой рожами), пальчики отдернулись – ласковые пальчики упруго поджались в кулачок… Пальчики собрались, сгруппировались… И этим костистым оружием Даша сама стала меня лупить. По плечам. По башке. Еще по плечам… Еще по башке… Не дожидаясь, пока за меня примутся парни.

Смысл был очевиден: девчонка выволокла оттуда, из огня и обстрела, своего дурака отца (из-за дурацких убеждений полезшего в пекло!). Заблудший, дурно политизированный, а все же любимый папашка!.. Девчонка сама его справедливо наказывает! Пусть все видят – дочь дубасит отца. Она даже подпрыгивала, чтобы мне по башке врезать получше. (А что поделать, если родной папашка такой кретин!..) Так и прошли мы по коридору оцепления. Со стороны мне только разок и дали слегка под зад. Ногой… В рыжем ботинке… И присвистнули!

Коридор победителей… С обеих сторон на нас были наставлены нестреляющие автоматы – и сколько мы мимо вороненых дул шли, столько Даша, пританцовывая, лупила меня. Какой-то дикий пляс! Мумбо-юмбо. Я, щурясь, только и видел – косым взглядом – ее взлетающие кулачки. Да еще подпрыгивающие при замахе (совсем близко) ее груди без лифчика. (Маечка так и пропала.) Автоматчики тоже знали, куда скосить глаза. И парни с кулаками тоже. Как один… Наблюдали ее замечательно подвижные молодые белые груди.

Как только мы отошли достаточно далеко, Даша преспокойно взяла меня под руку. Мы шли через ту самую, что и утром, площадь. Я оскорбленно отодвинулся, а она вскрикнула:

– Что такое?!

Я молчал.

– Дед… Что случилось?

– Ничего. – Не стал объяснять.

Мы вышли к припаркованным машинам. На площади торговала лавка с кока-колой… Зеваки… Авто на месте… Даша шагнула к машине – а я шагнул в сторону.

Она позвала. Но я уже смешался с толпой.

Мелкая дробь ее кулачков (не остаток ли ее ломки) была для старой моей головы куда лучше и куда более щадяща, чем удары справа-слева тех дюжих ребят. И даже чем один их прицельный кулак мне в ребра. Когда мы с Дашей проходили тем коридором, децимация (каждый десятый) еще не восторжествовала. Могли ударить каждого. Любого! ТВ пока что не снимало. Это при ТВ они будут бить кое-как…

Так что, в сущности, я должен был благодарить Дашу за ее ловкую, типично женскую придумку. Ведь мы на выходе их обставили! Как и на входе… Одурачили!.. Парни с кулаками и точно решили, что красотка кинулась спасать. Тряся белыми грудями и вся в слезах, кинулась в самую гущу разборки… В самую свару!.. Чтобы вызволить оттуда глупого политизированного папашку! Себя подвергла, а его вызволила! Во какая!

Саму Дашу, как она после призналась, прежде всего заботило то, что ее имя (в связи со звучным и знаковым именем ее настоящего отца) попадет в газеты – и будет шустрыми политиканами сразу задействовано. Она отца берегла. Она за него болела!.. Однако она слишком уж торопливо говорила мне про это. Признавалась как-то поспешно… Слишком дерганно… Слишком в глаза мне заглядывала… Да, да, ее отец! Такая фамилия! Даша испугалась. Газетчики бы тут же на выходе ее отследили. А то и менты! Эти хуже всего! Отвели бы ее кой-куда проверить… В связи с фамилией… На случай… Да просто из злой придирки проверить! (На алкоголь. На наркоту.) Отец повис бы на крючке…

Обо мне она и думать не думала – просто подставила.

Я не был так уж озлен. Только досада… Я очень скоро оправдал Дашу. Что ей было делать – молодая! Красивая! Вся жизнь еще впереди!.. И, в сущности, это было забавно. Старому козлу по шее!.. Не могла же она допустить, чтобы менты, а то и фээсбэшники по какой-то случайности к ней прицепились. (Проверили бы ее на наркотики. Куда-то бы в комнаты повели одну.)

Да вот и Олежка, мой внучатый племянник, узнав, что я побывал под обстрелом в Белом доме, подсмеивался. Ему смешно!.. Он любит меня. Но ведь веселый, молодой, и как тут не поерничать.

– Дядя. Это про вас. – И он протягивал мне стопку из трех-четырех газет.

Или одну газету, но зато уже развернутую на нужном для чтения месте. Где вовсю обсуждалась осада Белого дома. Разговоры о штурме… Разборка, но непременно с нравственной стороны… Прав ли был вояка Руцкой. Как здорово распорядился силой невояка Ельцин!.. Кто был «за». Кто «против»… Вся эта бодяга. Сведение счетов. Припоминание былых угроз…

Олежка приехал ко мне за город развеяться. По осени он навещает меня чаще… И, конечно, он поволновался за меня, исчезнувшего тогда на двое суток. (Приехал, а старого дядьки нет… А в городе стреляют.) И как же он смеялся, когда узнал, где я был. Он прямо катался со смеху… Спрашивал, почему я так плохо руководил обороной.

В те дни Олежка искал новую работу… По объявлениям. По наводке приятелей… Каждый день рылся в газетах всех направлений. Покупал на станции ворохи. Просматривал… И заодно смеялся:

– Дядя. Опять про вас!

И протягивал мне очередную газету со статьей, где вяло спорили, был ли штурм.

– Дядя. А вот опять…

В статье всё снова… Подсчитывали убытки… На сколько тысяч и тысяч долларов изуродованы внешние стены Дома. Отдельный счет на «внутренние органы» – на ремонт раздолбанных кабинетов… Всякая болтовня… Но однажды! Вдруг!.. Вот оно!.. В протянутой мне племянником какой-то желтой газетенке я прочел о некоем голом человеке на верху Белого дома в ту ночь… Я обомлел.

Защитники Дома, писала газетенка, разделились: одни хотели биться, другие были готовы сдаться. Решение о сдаче на какой-то миг пересилило… Буквально на несколько минут. Но возникла проблема связи: как заново войти в контакт с атакующими… Если Дом обесточен… Теперь известно, что горячая (единственная) телефонная линия по какой-то причине отрубилась. И как дальше?.. Как связаться?

Не могли защитники Дома дать знать ельцинским танкам и знаком – заранее условленной двойной осветительной ракетой. (О том, что готовы сдаться.) Ненадежно!.. Слишком много трассирующих (светящихся) пуль взлетало ночью там и здесь. Стреляли!