Испуг - Владимир Маканин

Я объяснял стражам, что там, на высоком этаже, осталась молодая женщина и что ей плохо, что больна – надо ее забрать! Я уйду – и с ней же сюда вернусь! Сразу же ее приведу!

Но все слова – впустую.

– Мы не командиры. Мы не решаем! – так мне отвечали.

У каждой лестницы стоял рослый вооруженный мужик. И выкрикивал, едва я приближался:

– Куд-да-аа?

Никто из них перерешить приказ, конечно, не мог. Я лгал им насчет потерянного пропуска. Что толку!.. Мазнув фонариком (не вверх, а под углом в сорок – сорок пять градусов), мне снова и снова показывали осевшую от канонады мрачную лестницу. Мол, там опасно!.. Смотреть (вверх по ступенькам) и впрямь было страшновато. Пейзаж фантастический.

А командиры, как считалось, сидели сейчас в штабной комнате цокольного этажа и решали, как завтра поутру сдаваться. К ним не пускали. Ни на минуту… Людское скопище могло им помешать… Ни по какому вопросу!.. Больная бабенка наверху – семечка… Они заняты… (Здесь не потерпят провокаций.)

Они решали, кому и за кем поименно выйти к прессе. С какими лицами. С какими словами для телекамер. Быть может, просто молча. (Такие мгновения навсегда. Для летописей. Для веков.) И, само собой, не оробеть под дулами танков, по-прежнему наставленных на них в упор в эти (самые-самые исторические) минуты… Разумеется, много чего важного у них сейчас решалось – при всем том, что начальники и командиры, запершись, конечно же, ели, пили, ходили по нужде… и все прочее.

И тут, вдруг вспомнив, что полдня не мочился, я по-стариковски, скорой трусцой побежал поискать. Где-то здесь была она… Мелькнувшая (при свечах).

Подморгнувшая мне (да, да, при свечах!)… Она… Ни при каких режимах и ни при каких бунтах не меняющаяся буква «М».

6

– Что тебе, отец? Зачем тебе наверх?.. Небось пострелять сверху хочется? – спросил один из охранявших лестницу, и рослые стражи разом захохотали. Ну, ржачка. Ну, весело!.. Им было забавно, почему я так рвусь вверх.

Я тоже смеялся с ними вместе. Я старался быть своим. (Почему не потешить вооруженных людей?.. Я будил их убогое воображение.)

А меж тем снаряды что-то прожгли. На верхних этажах… Все это чувствовали. Где-то что-то дымило! Еще как!.. Вонь паленой бытовой пластмассы. И там Даша!.. Вяло сгорающий пластик – это же как химоружие! Клубы сизой вони!.. Даша… Лежащая в отключке… Много ли надо, чтобы ей задохнуться.

Но вдруг мне помог случай. Женщину выручила женщина.

Не знаю, как она здесь (когда весь люд в цоколе) появилась. Откуда?.. Однако это был факт, что женщина уже здесь и что с ней истерика. Она рыдала в голос. «Коля! Коля!» Кричала, что Коля на втором этаже… И качала какие-то нелепые права: «Серебрянкин звонил – ему можно, а мне нельзя?.. Нельзя-ааа?..» – вопила, и к ней на голос сразу заспешили со светящимися фонариками.

Хотели увести. Но, взвинченная, она уже хлопнулась на пол. Вся в бегающих лучах… «Коля! Коля!.. Серебрянкин звонил!» И давай биться головой! Как деревяшкой… Дык! Дык!.. Страж, что как раз у лестницы, метнулся к женщине. Сказав мне кратко и приказным тоном (велев мне сменить его): Присмотри, отец! На пару минут!

У самого входа на лестницу… Он присел возле упавшей. И я видел (успел увидеть), как страж подставляет обе свои ладони под ее подпрыгивающую голову. Очень вовремя. И очень мягко приняв ее затылок… Зато теперь впал в тряску его автомат. Дык!.. Дык!.. Дык!.. «Калашников», висевший у него за спиной… Женщина билась. Страж ее держал. И его автомат хочешь не хочешь синхронно бил дулом в пол.

Так я оказался сам по себе. И по-стариковски (и одновременно по-мальчишески) нашел стопроцентно правильный ход. И не пришлось придумывать. Мне сказали эти слова – и я их только повторил. Этакий конвейер взаимных просьб. Я обратился к тому, кто рядом… Я изменил соответственно лишь возрастное обращение (и ни на чуть интонацию). Присмотри, сынок! На пару минут! И едва только ближайший ко мне мужик с автоматом изобразил согласие (занять сторожевое место у лестницы) – я шагнул в сторону. Я шагнул в темноту как в свободу. Движения совпали: он кивнул – а я уже шагнул и исчез.

Первые лестничные шаги в темноте были нетрудны – по памяти фонариков, плясавших на ступеньках. Это когда стражи показывали мне опасный путь наверх: мол, не рыпайся, старикан, куда тебе!.. Но я знал куда.

Полуразрушенная лестница – как слалом, финт направо – и подняться. Налево – и еще подняться. Но всюду гармошка битых ступенек… Я шел и оступался. Перила попросту вдруг исчезали… Нет перил… И тогда я впустую махал руками в темноте, хватаясь за воздух… Хотелось к стенам… Только в темноте понимаешь, что такое стены.

Как пройти с поворотом на третий этаж – это удерживалось памятью цепко. Памятью волочимого нами Славика. Здесь мальчонка угас. На этих ступеньках. Уже во тьме… Однако на четвертом я сбился.

Дверь была заложена наскоро кирпичом (готовились к долгому бою? или такой крупный обвал?..). Обнаружился некий боковой ход, а уже за ним ступеньки… Лестница, чрезвычайно узкая и с поворотами – почти винтовая. (Это вроде бы она. Здесь мы тоже помучили Славика.) Но я сразу ткнулся в перегораживающий деревянный щит.

Обход ничего не дал. Нет обхода… Лестничную площадку в другом конце коридора я кое-как в темноте обнаружил… Но оказалась вдруг дверь. Тупиковая… Дверь заколочена. Я дергал и дергал за ручку! Бессильный и злой!..

Пробовал вникнуть в замок, но куда там! Дверь заколочена здоровенными гвоздями, двадцаткой. Я только водил пальцем по их могучим металлическим шляпкам…

Еще одна бессмысленная тупиковая дверь. Прибитые доски крест-накрест…

Я так и привалился к двери. Старикашка сник… Устал. Все-таки уже ночь.

Как вдруг близко (шагах в десяти слева от меня) послышался говор, похожий на шепот. Там шли очень медленно. Медленно, но уверенно. Как-никак в полной темноте… Шли без фонарика.

Судя по голосам, идущие осторожничали – состорожничал и я. Я мигом снял ботинки. В носках, как балерун, легко приблизился к шепчущимся… Нет, не шепот. Но все-таки негромкий и осторожный (это чувствовалось) говор двоих – они поднимались наверх и слегка спорили. Один говорил, что «уже пора!» – а второй настаивал, что «уже пора… но надо убрать из обоих».

Речь шла о двух портативных компьютерах. Возможно, не «убрать из» и не «стереть», а «заменить»… Или, напротив: «что-то вписать», «вставить». Я не уверен. Уже не помню. Я всего лишь предполагаю и домысливаю (синдром ночного сговора), что здешние люди на случай поражения могли хотеть что-то слегка подправить. Что-то убрать-стереть. Замести следы. И похоже, что мелькнуло слово «списки»… Но мне-то что! Мне было важно, что они знают путь наверх.

И первая моя мысль была мысль ясная и детская – просто красться за ними, за знающими. Идти за ними – и все. Однако мелькнула опаска: а если их дело серьезное?.. Хорошо, если эти двое предусмотрительные чиновники (или политики), а не профи с пистолетом под мышкой. Опаска вполне в духе новейшего времени. Профи, они ведь и пристрелят. Возьмут недорого. Если дело ответственное… Если ставки крупные.

Серьезным парням (голоса молодые! свежие!) совсем не до озабоченного старикашки!.. Запросто пристрелят. (Как хорош в темноте молчаливый свидетель.) Я испугался всерьез. Хорошо помню. Это был страх.

Я так и видел, что с простреленной башкой останусь лежать на вот этой подванивающей порохом лестнице. И Даша, спускаясь вниз, пройдет мимо тела. Завтра поутру… Обязательно пройдет – других лестниц здесь нет. И, увидев старичка, присядет на ступеньку. И еще как всплакнет! (Это я иронизировал. Меня лежащего Даша даже не узнает. От лежачих мертвых отворачиваются… Поторопится!.. Сбегая в спешке пролет за пролетом.) Зато я стал подбадривать себя эпитафией. Кадры фильма… Надгробие… Бегущая строка… Старикашка, мол, шел ее выручать. ОН ШЕЛ ЗА ЛЮБИМОЙ ЖЕНЩИНОЙ И ПОГИБ – ЧТО МОЖЕТ БЫТЬ ПРЕКРАСНЕЕ.

А кто-нибудь юный припишет мелом: НО ТАК ЕЕ И НЕ ТРАХНУЛ.

Страх страхом, а меж тем в полной тьме я уже вышел на лестницу (к движущимся молодым голосам)… Заговорил… Открыто и по-товарищески сказал-спросил:

– Можно ли с вами вместе подняться?.. Мне на девятый.

Их голоса на миг замерли (не ждали, что кто-то их слышит) – а затем из темноты мне этак спокойно, этак с легкой смешинкой:

– С нами до седьмого… Можно!

То есть оба идут до седьмого, но никак не выше. У них свои дела! И никакой для меня иной помощи, конечно… Так что поспешай, заблудший!

Один из провожатых врубил свой фонарик и все-таки мазнул по мне лучом. А затем недоуменно воткнул луч в мои ботинки, что на весу. (Я так и держал их в руках, не успел надеть.) Засмеялся:

– Что это у вас? С мертвяка сняли?

Я не знал, что сказать, и коротко бросил:

– Жмут.

Он опять засмеялся:

– С мертвяка всегда жмут. Поначалу.