Сильнее ветра 2. Горизонт свободы - Лия Аструм

меня, как на гончую лошадь. –  Будь хорошей девочкой, Эм, и я благородно не трону твою узкую задницу… – насмешливо прошептал Уайт. – Сегодня. – И смело потянул за концы.

Моя голова откинулась назад. Ткань врезалась в кожу, и я, машинально вцепившись в неё пальцами, попыталась отодрать, но новый грубый толчок выбил все мысли. Лишил воли. Максвелл неторопливо набирал скорость, и чем глубже и быстрее становилось скольжение, тем сильнее полоска впивалась мне в шею.

Напряжение нарастало. Сердце норовило пробить себе путь на выход. Тактическое попадание по одной точке пускало по нервам наркотический коктейль, готовый вот-вот довести до полной отключки. Стёртые до ожогов колени горели огнём.

Ещё.

Мужская ладонь без предупреждения хлестнула раненную ягодицу, и я, вздрогнув, проткнула зубами губу. Из груди вырвалось сдавленное шипение, кровь заполнила рот, потекла по подбородку.

Сильнее.

Натяжение бинта достигло предела. Выгнутый дугой позвоночник хрустел, не выдерживал натиска, угрожал рассыпаться в крошки. Зрение смазалось, голова будто раздулась и, казалось, лопнет из-за нехватки кислорода… Перед глазами замелькали чёрные кляксы.

Глубже…

Уайт вогнал член до упора и внутри что-то с оглушительным треском разорвалось. Понеслось по лабиринту вен сумасшедшим экстазом. Я хотела закричать и не смогла. Гланды словно изрезали, превратили в ошмётки. Из распухших глаз брызнули слёзы. Тело колотило как от дикой лихорадки, и я, жадно хватая губами воздух, никак не могла насытиться.

Крепкие руки рывком перевернули меня на спину. Жестокие губы требовательно впились в мои. Съели каждый хрип, слизали кровь. На мой живот западали горячие капли спермы. И мне захотелось коснуться их пальцем. Размазать. Попробовать на вкус.

Безумие передаётся через поцелуи.

Вокруг резко стало тихо. Звуки смолкли. Осталось лишь моё судорожное, смешанное с чужим дыхание.

 Тело будто распалось на куски; каждую кость ломило, как при тяжёлой простуде. Мне не представлялось возможным собрать ноги, не то чтобы встать и пойти. Медленно поднесла руку к шее, растёрла ноющий отпечаток, чувствуя, как по стенкам поднимается сиплый кашель. Сглотнула. Пошевелила пальцами на ногах и не обнаружила обуви.

Я больше не ощущала давления чужого веса. Но я чувствовала присутствие. Медленно моргнула, пытаясь вернуть себе зрение, настроить сетчатку. Ещё раз. Получилось. Сначала расплывчато, будто по контуру, а затем более чётко, в полном фокусе внимания.

Максвелл неподвижно стоял прямо надо мной и сканировал взглядом моё замершее в одной позе тело. Зачем? Оценивал последствия? Искал раны? Не найдёт. Потому что ничего не осталось. Внутри меня было до странного безмятежно, словно безлюдно.

Обсидиановые глаза столкнулись с моими, и непроглядная чернота без отражения звёзд и сожалений пронзила толстыми иглами сердце.

Чувствуя себя последней шлюхой самого грязного борделя, я мечтала потерять сознание прямо на этом ринге, впитавшем мои слёзы, пот и кровь. Застыть статуей, бездушно изломанным манекеном.

– Я тебя ненавижу, – разлепив непослушные губы, прошептала я, чувствуя, как всё ещё подрагивают измученные мышцы вокруг… неправильной пустоты.

Горькая радужка Уайта дрогнула. Зрачок хищно сузился, зажигая взгляд нездоровым блеском, и вкрадчивый голос с оттенком болезненной одержимости заморозил время:

– У любви есть пределы. Ненависть безгранична. Я предпочту её.

Глава 18.

Эмили.

Подкрутив объектив фотокамеры, я поймала фокус и, расслышав короткий щелчок затвора, отстранила устройство от лица, чтобы рассмотреть получившийся кадр. Вышло довольно неплохо, но до оригинала всё же не дотягивало. В моём воображении пейзаж выглядел по-другому: более динамично, более глубоко. То, что пару секунд назад застыло во времени, больше напоминало неудачный слепок фантазии, чем невероятной красоты каньон в лучах заходящего солнца.

Я приехала к оврагу с целью сделать красивые снимки, но, наверное, какая-то наивная часть меня надеялась встретить здесь его.

С моего падения прошли ровно сутки. И за эти двадцать четыре часа мою голову посетили десятки… нет, сотни мыслей. К концу дня мне начало казаться, что измученная черепная коробка взорвётся от зудящей путаницы эмоций. Чувство вины, обида, обвинения и догадки – всё это друг за другом текло по извилинам и ни в какую не находило логического объяснения. Даже успокоительные, всегда имеющиеся у меня в аптечке, не спасали ситуацию. Я злилась, но как-то апатично, словно неумело.

Я не могла уснуть, потому что стоило мне прикрыть веки, как перед глазами тут же вспыхивали смоляные бездны. Мозг самопроизвольно стопорил короткий отрезок памяти, на котором Уайт величественно возвышался надо мной и вскрывал больным взглядом моё выжатое досуха тело. В этом воспоминании Максвелл виделся мне демоном, вылезшим из преисподней. В сказках эти существа наслаждались человеческими грехами и никогда не испытывали угрызений совести. Чемпион идеально вписывался в это дьявольское амплуа.

Но что делать с фактом, что вместе с ним наслаждалась и я?

Абсурдное чувство, не поддающееся объяснению.

Выговорив ту высокопарную фразу, Уайт просто развернулся и ушёл в душевую. Не было утешающих слов, не было предложений о помощи. Мне пришлось собственными силами соскребать себя с пола.

Я смутно помнила, как вышла на улицу, как села в такси, как, выпив таблетки, упала на кровать и провалилась в сон. А спустя двенадцать часов с неподъёмной головой проковыляла в ванную и не испытала и толики брезгливости от спермы, стянувшей кожу живота.

Между ног до сих пор саднило, поясница ныла, а шея… На шее осталась сине-фиолетовая полоска, которую пришлось намазать охлаждающим гелем и обмотать шёлковым шарфом. Не хватало ещё, чтобы Кэти увидела отметину; тогда обвинений в изнасиловании точно будет не избежать.

Изнасилование… Я поморщилась.

Это не изнасилование. Это последствие провокации Максвелла Уайта. Я действительно его спровоцировала. Задела, причинила боль. И он танком проехался по мне в ответ. Я понимала, что его реакция не являлась нормой: большинство среагировало бы по-другому. Но он – не большинство. Он другой.

И что самое жуткое – я была готова принять своё наказание, если чемпион не ушёл бы, не оставил бы валяться в одиночестве на том грязном полу. Если бы он позвонил, написал, обозначил хоть как-то своё присутствие. А он молчал.

Я не нуждалась в доставке плюшевых зайцев с открыткой «прости», но банального сообщения с вопросом о моём самочувствии и парой слов о том, как он перегнул, – ждала.

А перегнул ли?

Может, в его понимании это был скучный обыденный перепих и ничего более.

«А тебе не приходило в голову, что я просто хотел тебя трахнуть?»

Сомнения. Очередные сомнений. Что если и правда так?

Потому что я не могла найти объяснения этой удручающей тишине. Мне не позволяла звонить гордость. А ему? Что не позволяло звонить ему? Отсутствие желания? Стыд?