Русские старожилы Сибири: Социальные и символические аспекты самосознания - Николай Вахтин

Походчане в этой схеме займут позицию ближе к «реализуемому» концу шкалы, марковцы – ближе к «заявленному», русскоустьинцы расположатся где-то между ними. Те результаты, которых походчане достигают за счет своей географической изолированности, марковцы получают путем постоянного «заявления» своих культурных особенностей. При этом русскоустьинцы успешно реализуют обе стратегии: «реализуемые» культурные практики составляют важную часть их существования, притом что «заявление» остается на долю внешних сил: телевидение, радио и газеты успешно выполняют эту роль, декларируя особую «исконную русскость» этой группы.

Необходимо еще раз подчеркнуть, что такое распределение ни в коем случае не является оценочным: эта схема просто помогает нам описать различные реакции культуры на изменение внешней среды, различные стратегии, помогающие культуре самовоспроизводиться.

Являются ли старожильческие группы изолированными явлениями, свойственными только России и только данному региону? Не углубляясь в подробное сопоставление, следует подчеркнуть, что этнический ландшафт Сибири и Дальнего Востока изобилует сходными случаями. Несмотря на очевидные региональные отличия (в особенности между районами Западной и Центральной Сибири, с одной стороны, и малонаселенными просторами тундры на северо-востоке – с другой), общая картина кажется сопоставимой: между русскими и коренным населением расположен целый спектр смешанных групп, характеризующихся разнообразными наборами этнических маркеров). В таких параллелях между старожильческими общностями северо-востока и других частей Сибири нет ничего необычного, поскольку в основе их появления лежат одни и те же колонизационные процессы.

Одно явление, впрочем, стоит особняком: так называемые креолы Русской Америки, которые составляли особую этническую и сословную категорию, введенную, чтобы отличить их и от русских, и от коренных. Тем не менее, в отличие от алеутов, креолы не сумели сформировать долговременной этнической общности, хотя и создали (на острове Медном) собственный «смешанный язык».

На более высоком уровне анализа можно утверждать, что в процессе русской колонизации государство довольно терпимо относилось к появлению смешанных групп, хотя и, оставаясь приверженным бинарной этнической классификации, пыталось приписать их или к одной («русские») или к другой («коренные») группе населения. Напротив, британская колониальная политика в Америке не только строилась на четком противопоставлении «белых» и «небелых», но, как кажется, сумела вообще не допустить появления смешанных групп. Если вспомнить французскую колонизацию Севера американского континента, то перед нами оказывается третья из возможных моделей: случай с группой метис (Métis) подтверждает, что смешанные общности здесь возникали, однако терминологически их стремились противопоставить группам, на базе которых они формировались.

Здесь не место для тщательного анализа упомянутых случаев. Мы коснулись их лишь для того, чтобы показать, что старожильческие группы северо-востока Сибири – не единственные примеры такого рода, а также чтобы подчеркнуть насущность анализа различных способов ведения колониальной политики на Севере.

Рассмотренные нами случаи показывают, кроме того, что самоопределение этнических групп никогда не бывает независимо от того, как эта группа (или этот индивид) воспринимается другими. Это не значит, что то, что люди думают о себе, неверно или не важно: напротив, представления людей о себе определяют не только их мысли, но и их поступки. И тем не менее осознание взаимозависимости между определением других и определением себя важно для того, чтобы пересмотреть роль социальных наук в области этнической политики. Уже давно признано, что попытки внешнего определения того, кем является другой индивид или другая этническая группа, являются пережитком колониального мышления. Противоположная позиция, согласно которой задача социальных наук – донести голос тех, кого эти науки изучают, выявить, что эти люди думают о себе, – важна, но также не является истиной в последней инстанции. С учетом различных взаимодействующих факторов мы попытались в этой книге, рассматривая проблемы этничности старожильческих групп, соединить подход с внутренней точки зрения (взгляд группы на себя) и подход, признающий важную роль внешних сил (в нашем случае – государства). Это не значит, конечно, что мы пытаемся, сопоставляя внешние классификации и самоопределения, получить истину в чистом виде – это вряд ли возможно. Мы можем лишь очертить ту сферу, в которой разворачиваются современные процессы взаимодействия между группами и индивидами и которая, в свою очередь, представляя собой результат их исторического взаимодействия, никогда не остается статичной и зависит от постоянно меняющегося характера этого взаимодействия.

В заключение мы хотели бы вернуться к сопоставлению различных колониальных идеологий и политик, упомянутых во Введении. Сейчас уже очевидно, что британский подход к классификации потомков туземного и нетуземного населения, в соответствии с которым полутуземцы считались все-таки туземцами, поскольку смешение влекло за собой потерю статуса англо-американца, отличается от ситуации на арктическом Севере. Даже датская колониальная политика, препятствовавшая союзам между датчанами и гренландцами, породила смешанные общности (Thuesen 1999; Thuesen 2000). Возможно, британская модель отношения к смешению является результатом отторжения земель: включить полукровок в круг колонистов или признать за ними некие особые права означало бы увеличить число тех, кто претендует на землю, – отсюда, видимо, стремление воздвигнуть барьер между чистокровными колонистами и всеми остальными.

Колонизационная модель русских в Сибири, как и французов в Канаде, заметно отличалась от британской. Никаких препятствий на пути возникновения смешанных групп не было, даже если их и не всегда признавали отдельными группами (так, группа метисов – Métis – в Канаде сформировалась как отдельная группа гораздо позже, чем завершилось французское правление на территории Компании Гудзонова залива). И русских, и французов интересовали прежде всего меха, а это значит, что нужно было иметь население, умевшее их добывать и готовое торговать ими с представителями колониального государства. Потомки смешанных браков идеально подходили для этой цели: они считали северные леса и тундры своей родиной и одновременно воспринимали Российское государство как свое – иначе говоря, они умели жить и в той, и в другой культуре.

Ситуация на Аляске во времена русского правления, видимо, соответствовала общей картине русской колонизации Сибири, хотя и с некоторыми существенными отличиями. Российско-американская компания не только ввела социально-юридическую категорию креолов (которая нигде за пределами Русской Америки не использовалась); нужно помнить также, что добыча морских котиков и каланов, составлявшая экономическую основу Русской Америки, осуществлялась только коренным населением (алеутами и кадьякскими эскимосами). Зависимость промышленников от туземной рабочей силы (иногда приводившая почти к рабским условиям труда, см.: Гринев 2000: 79) в Русской Америке была значительно заметнее, чем в Сибири или в Канаде. Не предлагая признать прямую причинно-следственную связь между этими двумя явлениями, мы хотели бы высказать предположение, что существует корреляция между введением статуса креолов и нехваткой рабочей силы в Русской Америке (и шире – между возникновением смешанных общностей и использованием туземного труда).

Особенностям русской колонизации Сибири посвящено много сотен страниц; объяснения выдвигаются самые разные, от географических (Сибирь представляет собой прямое пространственное продолжение Европейской России) до культурных (культурный уровень русских колонистов был якобы ниже, чем европейских) и до особенностей «русской души» и влияния Православной церкви. Однако в контексте арктического Севера старожильческие общности северо-востока Сибири, возникшие в результате колонизации, оказываются не уникальными, если рассматривать их появление как сочетание местного и регионального исторического развития и особенностей того или иного варианта колониальной политики.

Литература

А гафонов и др. 1933

Агафонов И.И. и др . Индигирская экспедиция. М.; Иркутск, 1933.

Азиатская Россия 1914

Азиатская Россия: В 3 т. Т. 1: Люди и порядки за Уралом. СПб., 1914.

Айнана, Зеленский и др. 2000 Айнана Л.И., Зеленский М.А. и др. Отчет о проекте мониторинга морских ресурсов. Рукопись, 2000.

Александров 1964

Александров В.А. Русское население Сибири XVII – начала XVIII века: Енисейский край. М., 1964 [= Труды Института этнографии. Новая серия. Т. 87].

Александров 1973