Творческий отпуск. Рыцарский роман - Джон Симмонс Барт

Доброй ночи, доброй ночи.

БОЛЬШОЙ БАХ

Бах, большой, пугает нас, едва начинает брезжить заря. Оба мы подскакиваем, но ни один сразу не подымается по замечательной причине, которая вскоре становится ясна:

Сьюзен бормочет со своей шконки: Это как у меня во сне, точь-в-точь! Этот шум аккурат мне в сон вписался!

Осоловелый Фенн садится. Мне тоже.

Тебе тоже вписался?

В точности. Эй! Я во сне только подходил к большому баху, как вдруг бах! Я думал, это мне тоже снится.

И я. Что это было?

Нам обоим непонятно: снова остров Ки? Но этот бах скорее похож на дальний взрыв, чем на близкий выстрел. Уже проснувшись, Фенн считает, что донесся он с норд-веста, от Залива, а не от берега. Абердинский испытательный полигон? Слишком далеко, слишком рано. Гром? Он поднимается на палубу проверить: снаружи моросит, промозгло, но все еще мертвая тишь. Может, отдельный грозовой шквал в верховье Залива; но он не видит молнии, не слышит дальнейших раскатов. На пирсе к востоку от нас по-прежнему горит этот электрический огонь; там все спокойно. Фенвик возвращается вниз, все еще захваченный своим необыкновенным сном, и задвигает за собой крышку трапа, чтобы не так сквозило холодом.

Ну и приснилось же мне, говорит Сьюзен с другой стороны полутемной каюты.

Мне тоже. Ничего не видать. Приходи в гости.

Она приходит; мы возвращаемся ко сну урывками, она ничком на нем. Опять грезы и полугрезы: уже беспокойные, разочаровывающие, бессвязные, как сам наш сон.

Встаем мы в 0830, для нас это поздно, головы чугунные. Снаружи по-прежнему все спокойно, прохладно, душно, то и дело моросит, серо. Еще не вынырнув из прежних снов, мы молча завтракаем: свежая мускатная дыня, мэрилендское пресное печенье из взбитого теста. По своему обыкновению в любую погоду, кроме самой мерзкой, Сьюзен допивает кофе наверху в рубке, завернувшись в легкую штормовую снарягу, а Фенн у штурманского стола вздыхает над сигаретным ожогом, оставшимся от Мириам, и здоровается с судовым журналом «Поки». Вот он подает голос вверх по трапу: Похоже, на Уай мы сегодня пойдем на движке. Два – два с половиной часа.

Сьюзен бормочет: У меня во сне было все.

У меня тоже.

В голове все почти что выровнялось. Боюсь говорить: вдруг растеряю.

Я тоже.

Может, ты свой запишешь, пока не ушел.

Записывать слишком долго. Пока передний конец словами выразишь, задний испарится.

Сьюзен стонет: Мой уходит! Ох, теряю! Фрэнсис Скотт Ки…

Ее муж поражен. И у тебя?

Тш-ш! Ох блин: ушло. Она ставит чашку в держатель на шарнире, закрывает лицо руками. В нем был Гас! Я разговаривала с Мандангасом!

Фенн поднимается из-за штурманского стола. Я тоже видел Гаса! Не разговаривал, но видел. С Графом!

Он прислоняется к трапу, подбородок уперт в предплечья на комингсе. Сьюзен притрагивается к голове супруга и говорит, подавленно, сокрушенно: Гас умер, Фенн.

Ну да. Граф тоже.

Она стонет: они были вместе! Манфред и Мандангас!

В его сне, тихонько отвечает Фенвик, и отец, и сын утонули оба. Точнее, они были какими-то утонувшими пловцами, не моряками, к примеру, и не утопленниками-самоубийцами. На них было плавательное снаряжение – мокрые гидрокостюмы, что-то; оно все время менялось – в общем, не уличная одежда. И это странно, поскольку и Гас, и Манфред к плаванью были равнодушны. Графу нравилось иногда ходить под парусом и ловить рыбу; Мандангасу же вода была совсем ни к чему. Но они, кажется, помирились.

Да! Сьюзен сбрасывает ноги с нераспоротой подушки в рубке. Они обнимали друг друга. Мокрые до нитки!

Фенн берет ее за руку и, чтобы не задеть ее чувств, не спрашивает, не было ли в ее сне, как в его, на ее брате жутких следов пыток, а на его – от бесчинства крабов и прочих морских мародеров.

И вот нам интересно: Могут ли два человека на самом деле видеть один и тот же сон? Сьюзен сообщает, что они с Мириам утверждают, будто такое случалось единожды, когда им было шесть или семь, но признаёт, что одна или другая могла допустить натяжку или неверно что-то припомнить, чтобы сны их совпали, – до того привлекательна для обеих была мысль о том, что у близнецов и сны одинаковые. Как бы то ни было, однажды ночью им приснилась одинаковая разновидность снов, на одну и ту же общую тему, нынче уже позабытую. Как, заключает она, явно забыли и мы с тобой.

Очевидно. Тот большой бах…

Верно. И плавание…

Тот большой бах был Большим Бахом! Мы действительно сплавились памятью вплоть до него!

Сьюзен сжимает ему предплечье. У меня во сне был Папуля! Мы сидели с ним в старом «Театре Чоптанк», в Кембридже, – даже «Т Р» в «Театр» такие же, как у меня во сне, на козырьке, – и Па произносит: Вон плот памяти таки поплыл, Сюзеле.

Глаза у нее на мокром месте, но мы взбудоражены, увлечены. Фенвик неуверенно замечает, что его сон начался сравнительно реалистично…

Так и мой тоже!

Дуг Тейлор в клубе «Космос» объяснял мне, что НИОКР создали для допросов мощный новый наркотик памяти. Все еще экспериментальный: воздействие его непредсказуемо варьируется в зависимости от дозы и от подопытного к подопытному; кроме того, от дозы к дозе на том же подопытном. Но достоинство его в том, что подопытный может бродить по собственной памяти, как в пейзаже; способен сам себя там вести, в определенных пределах, а также его могут направлять доброжелательные допросчики. Моими были сам Дуг и Граф (мы вдруг у меня во сне на этом наркотике, а не в «Космосе»). Я б даже сам мог допрашивать свою память-во-сне, словно Данте, прогуливающийся с Вергилием по Преисподней. Мог бы спросить сцену или персонажа: Ты откуда? Мог бы поговорить с собой в Испании, когда мне было тридцать! Очень реалистичная то была галлюцинация: как будто я сплю на наркотике и это знаю, а не вижу нарко-сон. И я мог справиться у Графа: У меня хорошо получается? Кто это там? Эт сетера.

Сьюзен о таких снах, какой случился у нее, слыхом не слыхивала: он начинался с силлогизма, пусть даже и скособоченного, двусмысленного. Разнополые близнецы склонны к регрессии, беззвучно объявила ее основная посылка. Ты и Фенвик – близнецы, лукаво добавила малая посылка, и разного пола. Эрго, заключили они в унисон… и остальное повисло энтимемой. Логика, замечает Сьюзен, а также говорящие посылки – это из Льюиса Кэрролла.