Творческий отпуск. Рыцарский роман - Джон Симмонс Барт

Но дело он сделал. Я люблю его за это. Вот бы нам еще и Джули[125] полюбить.

Лучше б нам этому научиться. Вновь на Карибье на наш медовый месяц! Улыбчивый, увешанный цветами Барбадос! Ты прекращаешь частное преподавание старшеклассникам ради работы в колледже. Больше денег, которые очень нам нужны.

Минорные аккорды: чилийские генералы при легком содействии их друзей свергают и убивают Сальвадора Альенде Госсенса и чилийскую демократию. У Гаса и Манфреда случается эпическая последняя ссора из-за роли Компании в этом деле. Ты начинаешь писать свою книгу.

Вода уходит. Двинемся прямо вверх по проливу острова Тополиный, свернем влево в Тополиную гавань у Черного Цилиндрического Три. Затем самым малым – и следи за глубиномером. Из Управления официально уходит в отставку Джон Артур Пейсли. В Вене исчезает капитан Шадрин.

Бедный капитан Шадрин. Меня повышают до адъюнкт-профессора.

Это не минорный аккорд.

Как и твоя публикация «КУДОВ». Но Гас уходит из сантехников в подполье, работать с тем, что осталось от МИР, а Мими связывается со своим вьетнамским другом-поэтом.

Самый малый ход. Я подготовлю якорь. Исчезает Мандангас. Мы с Графом сражаемся из-за «КУДОВ». Принимай левее при входе, к острову Тренерский; потом разворачивайся к правому. Якорь бросим между Тополиным и Джефферсоном[126].

Карта говорит нельзя.

Но мы сумеем. Исчезает и вновь всплывает мистер Пейсли. Исчезает и больше не всплывает Граф; да и Гас тоже.

Мимси рожает второго ребенка. У тебя случается сердечный приступ. Мы только что коснулись дна.

Эхолот говорит ноль, но мы еще движемся. Еще чуточку левее, может. Вот так. Оррин и Джули беременеют.

Манфред мертв, Фенн?

Ох, надеюсь, что нет. Хотелось бы, чтоб нет. Я б лучше воевал со своим братом, чем оплакивал его. Но думаю, что он мертв.

Шесть лет пролетели со свистом. Мы старая женатая пара! Шесть лет преподавания и письма, чтения и плавания, путешествий и ебли, стряпни и порой ссор, но это не часто. Раз в семестр?

Трижды за учебный год и раз в лето.

Раз в жизнь для нас слишком часто. Эй, мне полагается творческий отпуск в Семьдесят девятом – Восьмидесятом!

Ты не слышишь меня сейчас оттуда сверху из-за шума двигателя. Давай же возьмем этот отпуск, дорогая Сьюзен. Мы на развилке нашего фарватера. Нам нужно уладить вопрос о заведении детей. Я должен решить, попробовать ли мне преподавать и снова писать художку. Тебе нужно хорошенько подумать, переезжать ли в Суортмор и становиться серьезным ученым, а также хорошим преподавателем для студентов. Ладно, задний ход на якоре. Еще, еще. Вот так. Глуши мотор. Глуши.

Я не слышала ничего, что ты там говорил. Ну какое же место зловещее, а? Обожаю.

Я люблю тебя, Сьюзен. Р. А. Секлер. Я говорил, что нам нужно выбирать между тем, чтобы провести «Поки» по Межпобережному, поплавать по Карибью и сделать океанский переход домой – или посвятить наш творческий отпуск попыткам выяснить, что случилось с Гасом и Графом.

Дуг говорит, мы души себе надрываем на пустом месте.

Но альтернатива, Сьюзен: играть.

Подведение итогов не игра. Прокладка нашего курса на годы вперед. Я люблю своего брата и люблю твоего брата, но самое главное – я люблю тебя.

Нас.

Я говорю: давай так и поступим. Посвятим наше лето детективной работе и планированию. Если ничего не раскопаем к сентябрьскому равноденствию, якорь встал.

Готово и готово. Приехали.

Уютно.

Если жизнь подобна странствию, читатель, странствие может быть как жизнь. Если хорошие истории напитаны снами, некоторые сны бывают подобны историям. После этого дня спокойного плавания под всеми парусами мы и впрямь под вечер уютно устроились на якоре, хоть между нашим килем и жестким песчаным дном Тополиной гавани меньше фута воды. Легкий ветер стих; воздух сух, прохладен и без мошкары; вода чиста, но купаться нас не соблазняет. Хотя до заката еще далеко, поблизости на пирсе одинокого домика на острове Джефферсона горит фонарь. Больше там никаких других признаков жизни. Домик – обычное с виду бунгало, обшитое вагонкой, вполне привлекательное; лишь несколько массивный пирс отличает его от уединенной летней дачи. Фенн праздно вопрошает, не конспиративный ли это дом Компании под прикрытием Смитсоновского института: местоположение у него идеальное.

Мы гребем на шлюпке на сам Тополиный остров – длинные штанины, длинные рукава, лодочные мокасины, чтоб защититься от прохладного воздуха, и разминки ради прогуливаемся по песчаному пляжу, взявшись за руки, опасаясь змей, которых, как мы слышали, тут полно. Ни одной не видно: лишь воро́ны, чайки, цапли да время от времени скопа – и мелкая рыбешка, прыгающая в гавани над водой, чтобы спастись от рыбешки покрупнее. Мимо по Заливу скользят сухогрузы. К западу громоздятся облака, закрывая уже низкое солнце; все остальное чистое небо над головой исчерчивают реактивные следы. Похоже на конец сентября, когда мы в последний раз тут останавливались.

Острова вполне в нашем владении, и они, как и сказала Сью, место зловещее. Оттого что раньше были намного больше и населены, а теперь нет. Оттого что лежат у одинокого побережья на водном просторе, ныне стеклянно спокойном. Оттого что в гавани, которую они окружают, – несколько мини-островков, некоторые размыло до травянистых кочек в ярд шириной: мультяшные необитаемые острова, на которых Фенвик некогда стоял с голым задом и провозглашал птицам свою любовь к Сьюзен, а мимо скользили белые суда из Исландии, с Крита, из Японии. Наконец, оттого что, в отличие от любой типичной чесапикской бухты, Тополиная гавань зрительно открыта всему Заливу, словно лагуна кораллового рифа.

Мы делаем вид, будто ищем бойну Фенна. Ближе к сумеркам возвращаемся, приятно напуганные хожденьями вокруг да около – и уютно утишенные воспоминаньями дня. Потягиваем «Сент-Эстеф» и готовим себе великолепный ужин из наших свежих припасов: отбивные из филея барашка, поджаренные на углях в жаровне на корме, салат со шпинатом, бри и виноград. Затем слегка предаемся любви в прохладной каюте, расходимся по своим отдельным койкам и читаем на сон грядущий – расслабились, вероятно, не меньше, чем когда бы то ни было после выхода из родных вод девять месяцев назад. У Сьюзен «Нью-Йорк ревью ов букс», купленное, как это ни невероятно, на Соломоне; у Фенна – «Буря» Шекспира уже в сотый раз. Мы в разумных пределах здоровы, в разумных пределах преуспеваем, в разумных пределах зажиточны, сыты, потраханы, нас не преследуют, не угнетают, и мы все еще любим друг дружку после семи лет брака: