Генерал Кутепов - Святослав Рыбас

С военной точки зрения в этом плане не было ничего невозможного. К тому же греки обещали поддержку снабжением, перевязочными средствами, проводниками.

Было разведано и самое уязвимое место у Булаирского перешейка, где стоял французский миноносец, — опасались огня его пушек. Но оказалось, что огонь не действителен, так как дорога защищена с моря каменистой грядой.

Все было разработано до мелочей. Юнкера Сергиевского училища должны были обезвредить сенегальский батальон. Семьи офицеров должны были следовать вместе с главными силами…

Судьбе было угодно пощадить галлиполийские войска. Кутепов не прибил щита к воротам Царьграда. Но французы, поняв, что они не в силах мирно вытеснить русских, решили умерить пыл. После подхода к Галлиполи французской военной эскадры полковник Томассен заявил Кутепову, что будет высажен десант для учебного маневра по овладению городом, и натолкнулся на хладнокровный отпор: "По странному совпадению завтра назначены и маневры всех частей моего корпуса по овладению перешейком".

Французы отменили маневры, ночью эскадра ушла.

Галлиполи, ставшее в местном фольклоре "Голым полем", что звучало гораздо роднее, породило целую волну литературного творчества. В машинописных журналах публиковались карикатуры, стихи, рассказы, словно офицеры все поголовно вспомнили, что многие русские писатели носили погоны Державин, Лермонтов, Давыдов, Толстой, Фет, Гумилев…

В одном из самых талантливых галлиполийских журналов "Развей горе в голом поле", редактируемом полковником А. Козинцом, была помещена такая карикатура. Умирающего белого солдата французский генерал, ругаясь, засовывает в коробочку с надписью "Галлиполи" и передает на хранение сенегальцу. Это в ноябре 1920 года, а в мае 1921 он к ужасу собравшихся иностранцев выскакивает оттуда здоровым, в полной форме и с пулеметом.

В журнале "Эшафот", который делали всего двое — Георгий Шевляков и Николай Муравьев, печатался с продолжением юмористический роман "Браслет графини".

Больше мы ничего не знаем о Георгии Шевлякове и Николае Муравьеве. Первый сочинял в "Эшафоте" тексты, второй рисовал. Изображенный Шевляковым поручик Муравьев, бледный, юный, в перешитых из юбки брюках, предстает перед нами с этих страниц. И тут же отступает в сумерки истории.

Много их было.

Шульгин подметил верно: они особые, из них возродится Россия, преодолев красное безумие.

Но — когда?

И словно отвечая, в Софии появляется неожиданный сборник статей Петра Сувчинского, Петра Савицкого, князя Н. С. Трубецкого и Георгия Флоровского "Исход к востоку". Константинопольский альманах "Зарницы" сразу отозвался на его появление, выделив в сборнике главное: "Русские народные массы подвержены были в своем историческом развитии культурному влиянию Запада лишь в хозяйственной, но не в духовной сфере. Культурные верхи в России именно потому и отделены пропастью от ее низов, что источником их культурной жизни является не Восток, которым живут низы, а Запад, с которым низы не имеют ничего общего".

С выхода в свет этого сборника и повело свое начало евразийство.

Вряд ли галлиполийцы могли предвидеть в той небольшой книжке и ее авторах провозвестников своего будущего с указанием сроков избавления России. Но достигнув первой задачи — выжить, белые воины искали путей к возрождению. Путь к Востоку? Что ж, прекрасно! От Запада они уже вкусили за годы Смуты и испытывали к нему непреходящую благодарность.

К Востоку!

В предисловии к софийскому сборнику, однако, говорилось: "Мы не имеем других слов, кроме слов ужаса и отвращения, для того чтобы охарактеризовать бесчеловечность и мерзость большевизма. Но мы признаем, что только благодаря бесстрашно поставленному большевиками вопросу о самой сущности существующего, благодаря их дерзанию по размаху, неслыханному в истории, выяснилось и установилось то, что в ином случае долгое время оставалось бы неясным и вводило бы в соблазн: выяснилось материальное и духовное убожество, отвратность социализма, спасающая сила Религии. В исторических сбываниях большевизм приходит к отрицанию самого себя и в нем самом становится на очередь жизненное преодоление социализма".

Это пророчество евразийцев о самоубийстве социализма было тогда многим понятно, но заключавшееся в нем указание на то, что оно может случиться в далеком будущем, ставило на повестку дня вопрос о смысле борьбы.

Что же делать? Только молиться? Или рыдать? Или просто учиться, сажать огороды, чинить сапоги, задумчиво глядеть на плывущие по проливу пароходы?

Вспомните слова Георгия Флоровского: "Попыткою не считаться с жизнью, попыткою пойти напролом было "белое" движение, и здесь именно коренился его неизбежный неуспех".

Каково было это осознавать рядовым участникам Белого дела? Это была жестокая истина.

С одной стороны, рыцарство Белой идеи было опорой духа, а с другой все больше и больше становился разрыв между мечтами о возвращении в Россию и самой Россией, окутанной красной мглой.

Прогремели отголоски Кронштадтского мятежа, возродили было надежду и быстро затихли. Мятеж был жестоко подавлен, Галлиполи печально опустил голову.

Весна обманула. Цвели шиповник, терн, бобовник, покрывая гористые склоны розовыми облаками. Вокруг города цвели черешни, айва, персики, абрикосы. Буйно зеленели травы — такие же, как на родине — мятлик, клевер, лисохвост, костры.

И чем щедрее распахивалась весна, тем неопределеннее становилось положение русского корпуса.

Полковые церкви всегда были полны.

Французы не оставляли мысли распылить корпус по европейским странам. И рано или поздно это должно было случиться.

Врангеля не пускали в Галлиполи. Он не считал нужным сдерживать свои чувства и на одном приеме в Константинополе не подал руки французскому генералу. Обострение перешло в оскорбление. Вскоре французы объявили, что прекращают довольствие русского корпуса.

Врангель вызвал к себе Кутепова. Генерала провожали невесело, предполагая, что он может и не вернуться в Галлиполи. А не вернется Кутепов, что тогда будет с корпусом?

Впервые мысль о незаменимости сурового безжалостного генерала возвысилась над всеми упреками и обвинениями в его адрес. Неужели без Кутепова им не прожить? Смогут ли другие генералы, Витковский, Туркул, Пешня, Манштейн, Штейфон заменить его?

Кутепов должен был вернуться при любых обстоятельствах.

В Константинополе, объясняясь с французами, он спокойно и твердо сказал:

— Ваше право прекратить доставлять продукты моим войскам, и я не могу входить в обсуждение ваших возможностей, но прошу вас принять во внимание и мое положение. Я не могу допустить, чтобы мои люди умирали от голода или превратились в банду разбойников. Я отдал распоряжение даже в случае моего отсутствия поступить так, как вы сами, генерал, поступили бы на моем месте, имея на руках голодные части и сознавая свою ответственность за них.