Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров) - Генрик Сенкевич

Пан Скшетуский, который вызвался идти добровольцем, возвратился первым, перед утром, и направился прямо к князю.

— Что там? — спросил Еремия.

— Князь, леса горят.

— Подожжены?

— Да. Я схватил несколько человек; они признались, что Хмельницкий послал казака, который бы шел за нами и поджигал бы лес в случае, если будет благоприятный ветер.

— Вот как? Он хотел нас спалить живьем, не вступая в битву. Привести сюда этих людей!

Привели трех чабанов, диких, глупых, перепуганных донельзя. Они тотчас же признались, что им поручено поджигать леса.

Они сообщили, что против князя и войска высланы, да те шли к Чернигову иной дорогой, ближе к Днепру. А тут подоспели и другие разведчики, все с тем же известием, что леса горят.

Но князь не особенно сильно этим тревожился.

— Это варварский способ, — сказал он, — но вреда нам он не принесет. Огонь не перейдет речек, впадающих в Трубеж.

Действительно, в Трубеж впадало столько речек, а между речками лежали такие болота, что особенно опасаться было нечего, разве только леса будут поджигать после каждой речки, каждого болота.

Разведочные отряды вскоре удостоверились, что именно так и делается. Каждый день находили нескольких поджигателей.

Огонь распространялся с удивительной быстротой, но скорее к западу и востоку, чем к северу. По ночам яркое зарево освещало все небо. Женщины с утра до ночи распевали духовные песни. Перепуганный лесной зверь бежал из своих чащоб на дорогу и смешивался с домашним скотом обоза. Воздух был пропитан гарью и дымом; войска продвигались среди густой, непроглядной мглы. Нечем было дышать, едкая гарь ела глаза, а ветер приносил все больше и больше дыма. Ночью было светлей, чем днем. А лес все тянулся, и, казалось, конца ему не будет.

Вот в таких условиях пришлось князю Еремии вести свои войска. К тому же, еще пришли известия, что неприятель идет другою стороною Трубежа.

Однажды ночью в княжеский лагерь прибыл пан Суходольский с противоположной стороны Десны. Он потребовал, чтоб его немедленно провели в княжескую палатку, и о чем-то долго совещался с князем. Потом князь собрал всех своих офицеров и объявил им горестную весть, что король Владислав умер.

Офицеры, словно по команде, обнажили головы. Лица всех сделались важны и серьезны.

Ксендз Муховецкий запел "Dies irae", и среди этих бесконечных лесов щемящее чувство сиротливости невольно объяло всех. Стало ясно, что последняя надежда рушилась, что теперь они остались одни-одинешеньки, лицом к лицу с грозным неприятелем, и нет у них никого на свете, кроме князя.

В тот же день князь нарочито громко, чтоб все слышали, сказал Зацвилиховскому:

— Нам нужен король-воин, и если Бог дозволит нам принять участие в выборах, мы подадим голос за королевича Карла, у которого рыцарского духа более, чем у Казимира.

— Vivat Carolus rex [48]! — крикнули офицеры.

— Vivat! — повторили гусары, а за ними и все войско.

Князь-воевода не знал, что эти крики из глухих заднепровских лесов донесутся до Варшавы и вырвут из его рук великую коронную булаву.

Глава IX

После девятидневного похода и трехдневной переправы через Десну княжеские войска достигли Чернигова. Князь отправил вперед пана Скшетуского, чтоб тот мог разузнать о княжне и Заглобе. Но и тут, как в Лубнах, ни в замке, ни в городе о них никто не слышал. Они канули без следа, словно камень в воду, и рыцарь теперь не знал, что ему и думать. Куда они могли деться? Ведь не в Москву же пошли, не в Крым? Оставалось предположить, что они перебрались через Днепр, но в таком случае они сразу очутились бы в самом центре бунта. Там резня, пожары, пьяные толпы черни, запорожцы и татары, от которых Елену не сохранила бы даже и ее одежда. Пану Скшетускому приходила даже мысль о том, что Заглоба нарочно повел Елену в ту сторону, чтоб продать ее Тугай-бею, который мог наградить его щедрей Богуна. Мысль эта повергала его в совершенное безумие. К счастью, пан Лонгинус Подбипента знал Заглобу лучше пана Скшетуского.

— Ты выкинь это из головы, милый друг, — говорил он. — Пан Заглоба этого не сделает. И у Курцевичей было немало добра, а Богун охотно уступил бы ему все. Если б он хотел погубить девушку, ему незачем было рисковать своею жизнью.

— Правда, — соглашался наместник, — но зачем же он убегает за Днепр, а не в Лубны, не в Чернигов?

— Ты успокойся, дорогой мой. Я знаю этого Заглобу. Пил он со мной немало и деньги занимал частенько. О деньгах он не заботился, ни о чужих, ни о своих. Есть свои — тратит, чужих — не отдаст, но чтобы он решился на такой поступок, этого я от него не жду.

— Легкомысленный он человек!

— Может быть, и легкомысленный, зато ловок; всякого за нос проведет, из воды сухим выйдет. А как тебе ксендз пророчествовал, что тебе ее Бог возвратит, так и будет. Надейся, как и я надеюсь.

Пан Лонгинус тяжело вздохнул и через минуту прибавил:

— Порасспросим еще в замке: может быть, они проходили тут.

Но, увы! Дальнейшие розыски не привели ни к чему.

Замок был переполнен шляхтичами, укрывшимися здесь с женами и детьми от казаков. Князь уговаривал их идти вместе с ним и предостерегал, что казаки идут по его следам. Они не смели напасть на войско, но было весьма вероятно, что после ухода князя нападут на город и крепость. Но шляхтичи продолжали упорствовать в своем заблуждении.

— Мы тут в безопасности за лесами, — стояли они на своем. — Сюда никто не придет.

— Я же прошел через эти леса, — говорил князь.

— То вы прошли, а разбойничьи шайки не пройдут. Нет, не такие это леса!

Они дорого заплатили за свою слепоту. Вскоре после ухода князя появились казаки. Замок геройски защищался в течение трех недель, но потом все-таки был взят, и все живущие в нем вырезаны до единого. Казаки учиняли страшные зверства, разрывали детей, жгли женщин на медленном огне; заступиться, отомстить за них было некому.

А князь в это время дошел до Любеча, оставил там войско для отдыха и поехал с княгиней в Брагин, лежащий среди непроходимых лесов и болот. Через неделю переправилось и войско. В праздник Тела Господня, в Бабице над Мозырем, наступила для князя минута расставанья с женой. Княгиня должна была ехать в Туров к своей тетке, князь — нести огонь и меч в сердце Украины.

На последнем прощальном обеде присутствовала княжеская чета, фрейлины и избранное рыцарство. Но среди дам и кавалеров не было и тени прежней веселости; не одно рыцарское сердце обливалось кровью при мысли, что через минуту придется расставаться с избранницей; не одни темные или светлые очи наполнялись слезами при воспоминании, что он уходит на войну, уходит… и не вернется, может быть. Когда князь закончил свою прощальную речь, панны разрыдались, а рыцари, как более сильные духом, поднялись со своих мест и, схватившись за рукояти сабель, дружно крикнули:

— Победим и возвратимся назад!

— Помоги вам Бог! — напутствовала княгиня.

В ответ раздался оглушительный крик, так что стены дрогнули.

— Да здравствует княгиня! Да здравствует наша мать!

— Ура! Ура!

Княгиню любили все солдаты за ее привязанность к рыцарству, за ее великодушие, щедрость и заботливость об их семействах, но больше всех любил ее князь Еремия. Это были две души, сотворенные друг для друга, отлитые по одному образцу из стали и золота.

Рыцари поочередно подходили и преклоняли колени перед ее креслом, и для каждого у нее нашлось ласковое слово. Скшетускому она, кроме того, прибавила:

— Здесь не один рыцарь получил на прощанье ленту или какой-нибудь подарок, а так как той, от кого вы хотели бы получить, нет, то примите от меня.

Она сняла золотой крестик, осыпанный сапфирами, и повесила его на шею рыцаря.

Все встали из-за стола. Панны воспользовались примером княгини и начали одаривать своих кавалеров различными подарками. Только Анна Божобогатая, самая красивая из всех, стояла у окна, одинокая, покинутая всеми: ни один рыцарь не обращал на нее внимания. Лицо ее раскраснелось, глаза горели гневом; еще никогда она не чувствовала себя такой оскорбленной. А тут еще, как на грех, подошел изменник Володыевский.

— Я хотел было просить у вас что-нибудь на память, — сказал он, — но заранее отказался от этой мысли, думая, что не пробьюсь сквозь толпу окружающих вас рыцарей.

Щеки Анны вспыхнули еще более ярким румянцем.

— Вы, вероятно, не из моих рук хотели получить подарок, — тотчас же отпарировала она, — и благоразумно сделали, что отказались от этой надежды. Там если не тесно, то очень высоко для вас.

Удар был метко направлен и сразу убил двух зайцев. С одной стороны, в нем был намек на небольшой рост рыцаря, с другой — на его чувства к княжне Барбаре Збараской. Пан Володыевский прежде был влюблен в ее старшую сестру, Анну, но потом, когда ту просватали, погоревал-погоревал да и доверил свое сердце младшей — Барбаре, в надежде, что никто о том не догадается. Бедный Володыевский окончательно сконфузился и загородил какой-то вздор: