Тени сумерек - Берен Белгарион

— А медведи об этом знают? — подковырнул Нэндил.

Набрали сушняка в кустах, развели огонь и испекли рыбу на камнях. А тем временем солнце скрылось и заметно похолодало, так что они поспешили снова выехать.

Они ехали в тумане облаков, и Гили скоро порядком подмерз, но почему-то ему было радостно. Когда они поднялись над облаками и оказались на каменистом склоне, слегка присыпанном снегом — а выше по склону, всего в трехстах шагах, был вообще сплошной снег. Гили засмеялся — так красиво было кругом. Странно складывалась жизнь: он очень мучился во время болезни и очень горевал по погибшей семье, но если бы не оспа — может быть, он никогда бы не покинул родной край и уж точно не увидел бы всей этой небесной красоты, и не узнал бы, как это — ехать по колено в облаках…

Они шли по насыпи — ледник сносил сюда камни, и оставлял, а сам бежал вниз ручейком. За тысячи лет камней набралось много. Солнце било со всех сторон, и очертания белых вершин были так остры, что, казалось, можно порезаться.

— Смотри! — Берен показал рукой на склон ближайшей к ним горы. Гили глянул — и застыл, изумленный кипением снежной пыли: словно бешеный белый конь летел по отвесному склону… через миг-другой до них донесся грохот: лавина!

— Ух ты! Сила! — сказал он. Эльфы засмеялись.

Ближе к вечеру они достигли места, о котором упоминал Финрод, Талат Главар, Солнечного Склона. Здесь был последний рубеж владений Солнца — едва они перебрались через перевал, как над отрядом сомкнулись сумерки. Они снова вошли в облака, и почти сразу же пошел снег. Никого не нужно было подгонять: Финрод сказал, что до темноты следует сбросить не меньше двух тысяч футов высоты. У Гили начала болеть голова, но жаловаться он находил неуместным. Кроме того, его тошнило: то ли рыбина попалась какая-то нехорошая, то ли он заболел. Последнее серьезно его обеспокоило: а вдруг Берен оставит его, больного, у этих своих родичей и тогда что? Конец всем приключениям, конец едва начавшейся интересной жизни… И эльфов он больше не увидит…

Радость, распиравшая его до звона, исчезла — теперь он казался себе похожим на лопнувший рыбий пузырь. В глазах темнело, если он делал резкие движения, и весь он как-то ослаб, словно налился тяжестью. Наверное, устал… Отдохнет — и все пройдет… Да, но какой это отдых — в таком холоде, на голых камнях…

Он не заметил, как по сторонам потянулись горные луга. Кроме травы, здесь еще ничего не росло, да и трава была низкая, хоть и густая. Снег сменился мелким дождем, моросью оседавшим на волосах, одежде и гривах коней. Облака над головой поднимались выше, выше… Да нет, это они спускались… Далеко-далеко впереди, внизу, чернели леса. От этих лесов их отделяло четыре часа пути — и один сложный спуск, который не стоило делать в темноте. Привал устроили в камнях у ручья, костер развести было не из чего. Одна надежда — на эльфийский напиток. Гили спешился — и, чтобы не упасть, постоял немного, вцепившись руками в седло и упираясь в него лбом. Головокружение вроде бы прошло — и паренек, расстегнув подпруги, потянул седло на себя…

…И рухнул под его весом без сознания.

Звезды…

Крупные и мелкие — словно рассыпали соль…

Гили проморгался, прокашлялся — он очнулся от терпкой сладости-горечи неразбавленного эльфийского вина. Сел. Голова кружилась, но не болела. Лоб еще хранил тепло чьей-то ладони, Гили был уверен — Финрода.

— Ну, слава Единому, — Берен взъерошил рыжие кудри оруженосца, рассыпая синие, с радужным отблеском перья селезня. — Что ж ты молчал, что тебе плохо?

— Я… заболел?

— Нет, — ответил Эдрахил. — Разница высот. Ты вырос на равнине. Высота этих гор — десять тысяч футов, мы перевалили через них на пяти с половиной тысячах.

— Ага, понятно, — сказал паренек; хотя ничего ему не было понятно. Но раз он не заболел — уже хорошо.

Он полулежал на плаще и седле, эльфы сидели кругом, здесь, в чем-то вроде неглубокой пещеры… Двоих не было — видимо, стерегли снаружи.

— Ни шиша тебе не понятно, — сказал Берен. — Это и мне не понятно. Воздух здесь редкий. Чем выше, тем реже. Есть высота, куда даже птицы не поднимаются — воздух не держит и нечем дышать. Почему так — один Манвэ знает.

— А какие горы — самые высокие в мире?

— Пелори, — ответил Финрод.

— Сорок тысяч футов, — прикрыв глаза, улыбнулся Эдрахил.

— А в этой части света — Тангородрим, — добавил Берен: словно крышка гроба захлопнулась.

На следующий день они спускались по крутому склону, с одной стороны — стена, с другой пропасть. В некоторых местах коням заматывали головы плащами, чтобы те не боялись идти. Кошмарный этот спуск завершился в зеленой долине горной речки, впадающей, как сказал Эллуин, в озеро Линдавен. Собственно, это уже и был Дор Ломин, Сумеречная Земля, где жил народ Хадора. Эту ночь, пообещал Берен, они проведут под крышей.

Совершенно неожиданно для Гили, в предгорьях эльфы с ними попрощались.

— На три дня, — объяснил горец. — У нас — свои дела, у них — свои.

В первой же хижине он купил молока, сыра и хлеба. Поели они на ходу. Мысль о близкой крыше над головой и горячая ржаная лепешка вселили в Гили новые силы.

Берен не надевал свой горский плащ, хотя и так было видно, что он не здешний — от местных он разнился и темным цветом лица, и статью, и покроем одежды: эльфийский наряд тут носил далеко не каждый первый. Гили заметил, что и сам отличается от здешних соломенноголовых поселян: солнце за дни пути от Таргелиона до Бретиля окрасило его кожу в темный оттенок, так что даже конопушки стали почти незаметны, а волоски на руках выгорели до золотого. Видно, солнце в этом краю показывалось не особенно часто — здешние были намного светлее.

Там, где кончались предгорья (здесь, в Дор Ломин, холмы тянулись гораздо дольше, чем по ту сторону Эред Ветрин) в холмах их остановил конный разъезд.

— Кто такие? — спросил старшина, бородатый дядька в кожаном панцире с нашитыми бляхами.

— Гонцы к эарну Хурину и госпоже Морвен, — ответил Берен. — Меня зовут Эминдил, а это мой слуга и оруженосец, Гилиад. Вот знак, — распахнув ворот, он достал висящий на шнурке перстень Фелагунда. — Буду заранее благодарен, если мне покажут дорогу в Хеннет-Аннун.

Старшина смерил его подозрительным взглядом.

— От кого гонцы-то?

— Ты не узнал перстень?

— Перстень-то я узнал, да вот лицо твое, парень, мне незнакомо. А я думал, что всех гонцов знаю. Думается, вы не прочь будете в компании прокатиться, а? В Хеннет-Аннун, честь по чести. Там и посмотрим, какие вы гонцы.

— Согласен, — Берен спрятал перстень и зашнуровал ворот. — Думаю, в Хеннет-Аннун меня узнают в лицо, госпоже Морвен и госпоже Риан я прихожусь дальним родственником.