Россия вечная - Юрий Мамлеев

— А вдруг случится так, как говорится в одной из ваших замечательных сказок: найдется старичок, подобный тому, кто «заговорил» немецкую артиллерию под Тулой, отведя чудовищную беду, и спасет нас всех, Россию, от сатанизма и разрушительных стихий? Я родом из тех мест, там в существовании этого старичка не сомневались…

— Одних таких старичков маловато будет… Пора обратиться к Церкви… Человек должен быть защищен от «темных сил» духовно.

— Предвижу, в чем нас обвинят. Скажут, вот навыдумывали! Везде проблемы — преступность, забастовки, безработица. Рядом — войны, беженцы. Первооснова — экономика! Нет средств — не будет ни книг, ни газет. Будете сидеть, как «плененые звери, и голосить, как умеете»…

— Да ведь все взаимосвязано. Это наше материалистическое сознание никак рубежа не перешагнет, потому и топчемся на месте. Нужен качественный, духовный прорыв. Тогда и решения в экономике будут найдены. В данный период истории России экономика и политика имеют первейшее значение, не спорю, но как только кризис закончится, никуда нам будет не деться от поисков духовного смысла. Кроме того, духовный момент тоже связан с политическим и даже экономическим. Недаром многие говорят, что наши беды, в том числе политические и экономические, объясняются духовным вакуумом в обществе. Нет объединяющей идеи и объединяющих ценностей, и все развалилось.

— Но ведь так много говорилось о вреде «объединяющих» идей…

— А теперь из разных политических кругов раздаются голоса, что именно в их отсутствии вся беда. Думается, нет сильнее творческой объединительной идеи, чем та, чтобы Россия сохранила свою неповторимую самобытность и величие. Следовательно, для России в данный момент, помимо, естественно, проблемы выхода из кризиса, основополагающее значение имеет отстаивание — всеми силами национальной воли — своей политической, экономической и духовной независимости (а они связаны между собой). «Независимость» не означает, конечно, отказ от сотрудничества с миром, но оно должно быть основано не на подчинении. Есть узкий путь между опасностью изоляции и замкнутости и опасностью рокового подчинения и несметного превращения в колонию.

Если же Россия станет чьей-либо экономической (не важно — страны, блока или «мирового сообщества»), а следовательно, и политической колонией (даже оставаясь при этом формально независимой страной), это будет практически означать по целому ряду причин конец ее существования. С такими предшествующими этому концу явлениями, как беспредельное национальное унижение, гибель собственной культуры, распад страны, оккупация, вымирание народа… Россия — слишком неординарная страна, и поэтому у нее есть только такой выбор: или быть могучей, независимой и самобытной державой, или погибнуть. Иного не дано. Я чувствую всей душой, что у России хватит воли и сил выбрать первое и, главное, осуществить эту цель и опять стать великой и духовно высокой страной, той Россией, которую мы так любим и несем в глубине своего сердца.

Беседу вела

Л. ЛАВРОВА.

РОЗАНОВ СЕГОДНЯ

«Накануне» № 2, 1995 г.

Издательство «Республика» выпустило в 1994 году собрание сочинений В. Розанова в двух томах.

Собрание сочинений вышло под общей редакцией А.Н. Николюкина, им же написано прекрасное предисловие.

Актуален ли Розанов сегодня? При всех его заблуждениях, противоречиях, очевидных при чтении этих сборников, мне кажется, что вполне актуален, по крайней мере в некоторых аспектах, да и время, в котором он творил, — эпоха кризиса в России. Берем почти наугад, из первого тома: речь идет о Достоевском, год написания статьи 1911 — всего три года до мирового катаклизма и шесть лет до братоубийства в России.

И сразу: напоминание об эпизоде из «Подростка» Достоевского — студент Крафт, немецкого происхождения, страстно любивший Россию, застрелился потому, что пришел к заключению, что Россия — «второстепенное место» в истории… Вот уж, действительно, Розанов сразу берет быка за рога… И замечает, что такие «заключения» — для одних смерть, для других — типа небезызвестного Смердякова, отцеубийцы — пир души, предел исторических мечтаний.

Розанов далее пишет, что мучительные сомнения относительно судьбы России закрадывались иногда в душу самого Достоевского. Любопытно, что позитивным ответом на эти сомнения вполне может быть, на мой взгляд, само творчество Достоевского — ибо даже оно одно сразу поставило русскую культуру в первый ряд мировой, и вопрос о величии России фактически был решен одним только творчеством Достоевского, а ведь, кроме Достоевского, Россия дала миру целое ожерелье великих имен и гениев. О Розанове написано очень много, и самое лучшее сегодня — обратить внимание именно на отдельные «актуальные» моменты подобного рода. Вот еще один: Розанов напоминает о словах, которые высказал император Вильгельм: «Славяне — это вовсе не нация, это только удобрение для настоящей нации». Что-то знакомое, не правда ли, и вполне в духе Гитлера?

Розанов, разумеется, пытается возражать не в меру откровенному императору, но в основном упирает на то, что существует русское «авось», «ничего», «вывезем», «нас не завоюешь», — Розанов ссылается здесь на некое таинственное чувство в народе, что все ужасное не будет ужасным до конца и в конечном итоге все «обойдется».

Корень этого чувства с немецкой точностью был выражен уже на метафизическом уровне одним немецким генералом, не помню, кем именно, но слова эти поразили меня, когда я прочел их еще в эмиграции. Их смысл сводился к тому, что России нечего бояться, так как Бог поддерживает ее, ибо в противном случае такая страна не смогла бы просуществовать и одного месяца.

Таков был ответ одного немца другому. Разумеется, при этом необходима воля и активность нации, ибо Бог помогает тем, кто хочет помочь самому себе, но «метафизическая тайна» все же присутствует здесь при всех раскладах. И при склонности Розанова изображать «вечно бабье» в Русской Душе, он признает, что есть и другие примеры, такие, кстати, как Петр Великий и многие другие — борцы и созидатели, именно такие и нужны сейчас России, чтобы она не превратилась в жалкую колонию.

Ответом на утверждение, что Россия не занимает свое великое место в мировой истории, если в такое утверждение поверишь, по Розанову, может быть только одно: «Нет, лучше пуля в висок… Лучше мозги по стенам разбрызгиваются, чем эта смердяковщина…»

Итак, если люди (а Розанов отмечает, что такие примеры не единичны) настолько отождествляют свою жизнь и ее смысл с признанием России, то это может означать только следующее: это внутреннее чувство должно отвечать чему-то реальному, и., следовательно, Россия предназначена к чему-то действительно необыкновенному. Если Россия ее людьми ощущается как «сверхценность» — значит, в ней действительно заложена некая таинственная притягательность, необъяснимая логически, но тем не менее имеющая какую-то историческую обоснованность.

Вот на какие размышления наводит, например, первый том сочинений Розанова.

Во втором томе следуют одни из самых значительных его работ, включая знаменитый «Апокалипсис нашего времени». В этом же томе наглядно видны все противоречия, провалы мировоззрения Розанова. Не раз уже писалось, например, о пристрастии Розанова к «теплому язычеству» и о его критике христианства, которая фактически, я думаю, сводилась к тому, что христианство слишком высоко для человечества и предъявляет таким образом невыполнимые требования к человеку. Отсюда вывод Розанова о том, что христианство ничего не может изменить в мире, что оно не смогло предотвратить, в частности, мировые катаклизмы двадцатого века.

На это, однако, напрашиваются возражения: во-первых, без христианства и без религиозной морали могло быть еще хуже: во-вторых, христианство, как и любая трансцендентная религия, исходит из наличия в человеке реального Божественного начала и на этом строит свои требования, и не вина христианства, что это Божественное начало стало все более и более затемняться в человеке.

…Злым гением России Розанов считал, конечно, Гоголя с его «мертвыми душами». Но Гоголь не клеветал на Россию, им был показан на примере России общемировой объективный процесс превращения человека в духовное ничто, в мертвую душу, и на Западе этот процесс начался значительно раньше и протекал намного сильнее и мрачнее. Гоголь первым в России заметил этот мировой сдвиг (и Розанов вопил, читая Николая Васильевича: «Страшно, страшно!»), а нам теперь вовсе и не страшно: все эти чичиковы, коробочки, маниловы и т. д. очень даже милы по-своему, особенно по сравнению с современными мертвыми душами. На Западе, слава Богу, написано уже много томов о смерти человека в их цивилизации, о превращении его в пустую оболочку, манекена, и весь этот процесс, впервые замеченный Гоголем, уже исследован до конца с пунктуальной точностью социальных труповедов. «Не вы похожи на мертвых, а мертвые похожи на вас», — сказал бы в таком случае Розанов.