Напряжение - Андрей Островский

— Давно ждешь?

— Нет, только что… — ответил Бенедиктов, пожимая руку и присаживаясь у стола на железный табурет. — Вырвал зуб-то?

— Тогда же… Ох эти зубы — заболят, так сразу маму звать станешь… Так вот какая петрушка с твоим делом. Задал ты мне работенку, удружил. — Посмеялся, перешел на полушепот: — Кладовщица — ты ее видел — пистолет продала: учет какой у них, ты сам знаешь, тем более, что владелец умер. Продала одной нашей санитарке, за стакан рису. — Для наглядности Кочемазов нарисовал на лежащем перед ним листе квадрат, вписал в него «к», протянул линию, закончил стрелкой, в другом квадрате поставил «с». — Санитарка, молодая баба, работает у нас всего два месяца, перешла из госпиталя на Васильевском. В том госпитале у нее остались-знакомые, и среди них некто Маньков Тимофей, у которого с ней вроде бы шуры-мурные отношения были. — Поиграл пальцами, соединил новый квадрат стрелкой с «с», написал «Т. М.».

— Ага, понятно, — сказал Бенедиктов, следя за карандашом Кочемазова, — пистолет попал к нему.

— Да, санитарка якобы действовала по его наущению.

— А рис чей?

— Его рис…

— Богато живет. Для чего ему пистолет, он ей не говорил?

— Говорил… Для друга своего, а тому якобы для самообороны… Что еще может сказать?…

— Что там делает в госпитале этот Маньков?

Вставая, Кочемазов разорвал бумагу с квадратиками на мелкие клочки, достал из сейфа потрепанную папку-скоросшиватель.

— Вот его личное дело, из него узнаешь все, что тебя интересует. Ты тут посиди, а мне надо смотаться минут на десяток. Я скоро…

«Четкий парень», — с признательностью подумал Бенедиктов, которому старший лейтенант нравился все больше и больше. Он по себе знал, сколько мороки у оперуполномоченного, сколько узлов приходится за день развязывать ему. И в этой изнурительной повседневности не каждый мог сохранить обыкновенную человеческую отзывчивость. В конце концов никто не требовал от него ходить в чужой госпиталь: все, что его просили, он у себя сделал, а там — поступай как знаешь…

Разбираясь в анкете, автобиографии, характеристиках и справках, сколотых жестянкой, Бенедиктов уяснил, что Манькову двадцать шесть лет, он холост и беспартиен, образование незаконченное среднее: судя по дате, он был на последнем курсе исключен из электромеханического техникума в связи с осуждением на три года за кражу. Служил на флоте, был ранен, получил инвалидность и теперь работал в госпитале электриком. Еще одно обстоятельство заставило насторожиться Бенедиктова: среди длинного перечня мест работы упоминалось, что до войны Маньков в течение восьми месяцев был выездным фотографом в бытпроме…

— Ну, изучил? — весело спросил Кочемазов, внося две мелкие тарелки с жидкой горячей сечкой. — После трудов праведных неплохо пообедать, как ты считаешь?

Запах пшенки так дразнил ноздри, что у Бенедиктова заурчало в животе и он не в силах был отказаться, даже на словах. Кочемазов с удовольствием зачерпнул полную ложку каши и с набитым ртом сказал, кивнув на скоросшиватель:

— Это официальные данные. А неофициальные — я переговорил с уполномоченным — мнение о нем не очень… Тугрики любит, выпить тоже, аполитичен, работает кое-как… Ничего серьезного за ним не замечено, кроме вот твоего сигнала. Теперь его пощупают как следует, не сомневайся. А ты свяжись с уполномоченным, я тебе дам его координаты, и там посмотрите, куда этот пистолет дальше пошел… Вот все, что я мог…

— Немало. — Бенедиктов соскреб с тарелки все видимые остатки каши, облизал ложку. — Родина тебя не забудет, но кроме шуток — спасибо.

— Да брось ты, — сверкнул зелеными глазами Кочемазов.

У себя в отделе на Литейном Бенедиктов, не раздеваясь, сразу позвонил оперуполномоченному в госпитале на Васильевском.

— Капитан-лейтенант Бенедиктов из особого отдела флота. Слушай, с тобой Кочемазов говорил по поводу одного интересующего меня человека? Так вот, личное дело его у меня, но мне необходимо с тобой встретиться и заодно на него посмотреть, издали.

— Давай через пару деньков, — растягивая слова, басом проговорил уполномоченный. — Я тут наведу кое-какие справки, и он сам, может быть, к тому времени появится.

— А где он?

— Приболел, наверно. Два дня его нет. Он у нас инвалид, часто пропускает.

— Что у него за ранение такое?

— Шут его знает, я не врач. С ногой что-то…

— Он на костылях ходит?

— Когда как… Иной раз совсем без костылей, а обострение начинается — на костыле, а то и на двух.

— Вон оно что… — сказал Бенедиктов, теребя шнур телефона. — Давай договоримся так: как только он появится, позвони мне, ясно?

Этот разговор привел Бенедиктова в возбуждение. Шагая с поджатыми губами из угла в угол, он восстановил его в памяти и понял: ждать несколько дней — бессмыслица, не исключено, что звонок вообще не последует…

Он сбросил шинель на стул и по указанному в анкете адресу Манькова, живущего на Петроградской стороне на Кронверкской улице, позвонил в жакт.

Трубку сняла дежурная, по голосу немолодая женщина. Бенедиктов, намеренно заискивая и представляя, будто разговаривает с девушкой, сделал ей несколько комплиментов и попросил узнать, тяжело ли болен Маньков Тимофей и когда он сможет выйти на работу. Однако комплименты, кажется, особого впечатления не произвели.

— Дежурная я, отлучаться не имею права, — скрипуче проговорила женщина, — а рядом никого нет, некому ходить.

— Я вас очень прошу, милая, может быть, подойдет кто-нибудь, — жалостным голосом заговорил Бенедиктов, опасаясь, как бы дежурная не повесила трубку, — нам без Манькова никак…

— А кто эта говорит-то?

— Да из госпиталя, где он работает. Он электрик, а у нас авария, движок испортился. Вы же понимаете, что такое госпиталь — раненые, больные, операции надо делать…

По-видимому, Бенедиктов достиг своей цели. На другом конце провода наступило молчание, затем последовал вздох.

— Беда с вами, не знаю, что и делать… Давайте ваш телефон.

Бенедиктов своего номера не дал и, не скупясь на похвалы и благодарности, сказал, что позвонит сам через полчасика.

«Полчасика» казались бесконечными. Заставляя себя сосредоточиться над актами экспертизы, поступившими только что, и не смотреть поминутно на часы, он тем не менее невольно косил глаза на стрелки.

Вскрытие трупа позволило определить примерный возраст ракетчика — от двадцати пяти до тридцати пяти лет; ранение, которое он перенес, относилось к области голени, и пользование костылями не исключалось. Зато потертость полупальто под мышками это утверждала.

Осмотр костылей показал, что они были типовыми, изготовлены на одном из заводов Наркомата здравоохранения и отличались от других лишь степенью износа в соответствии с индивидуальным способом обращения. В результате просвечивания их рентгеновскими лучами пустот внутри и вложений каких-либо предметов обнаружено не было. Отпечатки пальцев соответствовали отпечаткам пальцев неизвестного, следовательно, имелось полное основание утверждать, что костыли принадлежали ему. То же самое относилось и к ракетнице.

Другая бумага, в которой подводились итоги сравнения отпечатков пальцев ракетчика с обнаруженными на посуде в квартире Лукинского, свидетельствовала об их идентичности. И хотя большой неожиданности для Бенедиктова тут не было, он все же потер удовлетворенно руки, пробормотав: «Вот и убийца Лукинского… Посмотрим, кто же он?»

Прошло полчаса. Выждав для верности еще десять минут, Бенедиктов позвонил. Ответил тот же голос:

— Это вы про Манькова?.. Нету его дома, ходила наша дружинница, узнавала.

— Как нету? А где же он? Вы точно записали его адрес?

— Точно, точно… Квартира там большая, но опустелая. Один старик остался, сосед, и тот еле слышит, — объяснила дежурная. — Он-то и сказал, что Маньков там не живет.

— Его нет дома или он там не живет? — уточнил Бенедиктов.

— Я же вам сказала: не живет. — В голосе появилось раздражение. — Он живет с матерью в другом месте.

— Где?

— Сосед не знает, а я и подавно. — Раздражение нарастало, в него вплелась подозрительность. — Гражданин, я не понимаю, почему вы спрашиваете, где он живет. Вам, наверное, лучше знать где, если вы с ним работаете…

«Что правда, то правда», — невольно подумал Бенедиктов, прекращая разговор.

Пришлось вернуться к анкете. Мать Манькова носила другую фамилию и, как было там указано, жила вместе с сыном по адресу, куда только что звонил Бенедиктов. Должно быть, анкета устарела.

Оставалось справочное. Девушка, как показалось Бенедиктову, слишком долго искала адрес. Наконец она сказала:

— Запишите, пожалуйста: Малая Подьяческая, семь, квартира тридцать шесть.