Избранные произведения в 2-х томах. Том 2 - Вадим Собко

И тут же мгновенно, как-то особенно ярко и живо, Роман словно даже не вспомнил, а увидел себя ещё мальчишкой в том невозможно далёком теперь, мирном году, когда он, возвращаясь поздним летним вечером с «улицы» шёл «к себе», в маленький сарайчик, сбитый на скорую руку им же самим. Он любил этот сарайчик, рождавший в нём, Романе, непривычно сладостное ощущение его мальчишеской независимости и взрослости. В сарайчике было всегда темно, прохладно и сухо и пахло высохшими снопиками мяты и ромашки, подвешенными по углам, и яблоками. Яблоки были всюду: на полу, под кроватью, в корзинах и вёдрах. И он, Роман, лёжа на своём топчане и укрывшись лёгким лоскутным одеялом, любил грызть ароматную и сочную мякоть и слушать тишину посёлка, сонную мирную тишину, наполненную запахом мяты и яблок…

«Господи, — потрясённо думал Роман. — Неужели это правда?» Ведь только что, какие-то полчаса назад, его руки сжимали оружие, и смерть шла за ним по пятам, как старая гончая по следу загнанного зайца. А сейчас… Сейчас он счастлив. Вот уж действительно, не знаешь, где найдёшь, а где потеряешь. Случай иногда, как хозяин, распоряжается судьбой человека.

Нет, странно ты рассуждаешь, Роман! При чём тут случай? Хозяйкой твоей судьбы была Жаклин. Её находчивость, её смелость. Да, да, отчаянная смелость, на которую отважилась она, спасая человека. Ведь Жаклин не знала вначале, что на её дворике прятался от немцев именно Шамрай! Просто она шла на смертельный риск, потому что иначе не могла поступить: её расчёт оказался точным. А то, что произошло между ними, не могло не произойти: ведь в их жилах текла кровь, а не вода, а в сердце жила любовь…

Теперь Роман поражался удивительной находчивости Жаклин, её женской предприимчивости. Да, она была настоящей француженкой. Только она, отлично знавшая психологию французов, могла найти выход из безвыходного положения. И этот выход был единственно возможным.

— Слушай… — прошептала Жаклин.

Лейтенант прислушался. Где-то далеко раздались очереди автомата, возвращая его к действительности. Кто-то вёл бой. Кто? Неужели Ганковский? Нет, он был мёртв, Шамрай видел это. Неужели ошибся? Мог и ошибиться, разве это трудно, когда смерть простёрла над тобой своё багровое, чадное крыло, свистела над головой пулями.

— Что же теперь делать?

— Не знаю. Подожди, до рассвета ещё много времени.

— А утром?

— Посмотрим.

— Утром я должен быть в шахте.

— Подожди, об этом подумаем потом. Если б ты только знал, как я тебя люблю, давно люблю, с того дня, как ты появился в шахте. Люблю твои глаза, твои волосы, губы… — Жаклин провела тёплой ладонью по щеке Шамрая, коснулась бровей, глаз. — И я сейчас счастлива, очень. Даже не страшно умереть…

— Нет, — Шамрай взял руку Жаклин, прижал к губам, долго дышал её нежным, еле уловимым запахом. — Мы должны жить. После войны мы поженимся…

— Мы уже поженились, — Жаклин улыбнулась.

— Да. В моей жизни не было большего счастья.

— Правда?

— Правда.

Осторожные шаги послышались в садике. Шамрай вздрогнул, сжал автомат.

— Это отец, — сказала Жаклин.

— Что же делать?

— Ничего. Одевайся!

— Ты скажешь ему?

— Не знаю. Одевайся быстрей.

— Вот у меня появился командир. То раздевайся, то одевайся.

— Это хорошо, что ты ещё можешь шутить.

— А ты?

— Сейчас увидишь…

Шлёпая босыми ногами по полу, она подбежала к столику, щёлкнула выключателем. Ярко засветился аккумуляторный фонарик.

— Какая ты красавица… — восторженно сказал Роман.

— Правда? — Жаклин запахнула лёгонький халатик.

Одеться Шамрай не успел. Скрипнула дверь, и на пороге вырос Морис Дюрвиль. Свет падал прямо на его лицо. Лейтенант видел, как нижняя губа Дюрвиля беспомощно отвисла, он дико повёл глазами, взглянул на Жаклин, на её второпях запахнутый халатик, скрипнул зубами, проговорил:

— Ты?

— Я, — ответил Шамрай.

Больше папа Морис не сказал ни слова. Наклонив голову и выставив вперёд тяжёлые кулаки, он бросился на Шамрая. Сначала тот растерялся, потом попробовал защититься, но напрасно — жестокий удар кулака где-то ниже солнечного сплетения сбил его с ног, дух захватило, и в глазах поплыли то яркие, то тёмные круги.

— Подлец, — хрипел Дюрвиль. — Когда же ты успел… Там люди гибнут, а ты…

Жаклин бросилась к отцу, схватила за плечи, откинула в сторону, откуда только сила взялась.

— Не смей! — крикнула она. — За ним гнались, я его спасала.

— Я вижу, как ты его спасала… Я ещё доберусь и до тебя, бесстыжая… Счастье, что мать твоя не дожила до такого срама!

— Какого срама? — удивлённо спросила Жаклин. — Так знай, это мой муж, я его люблю…

Услышав эти слова, Дюрвиль вдруг поник, ступил тяжело три шага до стола, сел на стул, опустил голову на сложенные руки. Широкие плечи его вздрогнули.

Жаклин подбежала к нему, обняла.

— Отец, что с тобой?

Но Дюрвиль овладел собой. Встал, кулаками, как малый ребёнок, вытер слёзы, пальцем расправил усы, взглянул на Шамрая, уже одетого и готового ко всем неожиданностям.

— Автомат твой где?

— Под одеялом, — ответила Жаклин.

— Самое подходящее для него место.

— Я точно выполнил приказ командира, — сказал Шамрай. — Моего напарника убили, а я держался больше, нежели пятнадцать минут.

— Знаю. Всё верно. — Лицо Дюрвиля потемнело, словно над ним прошла грозовая туча. — В одном лишь ты ошибся, товарища твоего убили только что, всего несколько минут назад. А тогда он был ещё жив.

— Откуда вы знаете?

— Это только кажется, что Терран спит, ничего не видит и не слышит. А на самом деле каждый дом имеет глаза и уши.

Он перевёл взгляд на дочь, и снова губы его горько искривились, задрожали.

— Как ты могла, Жаклин?

— Другого выхода не было…

— Как же так?

Рассказ занял минуту, не больше.

— А потом?

— Что потом?

— Потом ты…

— Потом я стала его женой, — уже с вызовом, готовая до последней капли крови защищать свою любовь и своего любимого, ответила Жаклин.

Дюрвиль хорошо понял её настроение.

— Что ты нашла в нём? — почти с отчаянием вырвалось из его уст.

— Ты хочешь знать, что я в нём нашла? — Глаза Жаклин сверкали. Казалось, они мечут искры. — Хорошо, я тебе скажу. Мы все что-то делаем: выпускаем листовки, слушаем Лондон и распространяем новости о событиях на фронтах, изредка подорвём немецкую машину. Это всё хорошо, конечно. Но, скажи мне, почему, когда понадобилось разгромить гестапо, то попросили советских парней?

— Они умеют воевать. Они много воевали…

— Вот за это я его и люблю. Понял?

— Ты несправедлива, Жаклин, — включился в разговор Шамрай. — Без французских товарищей мы ничего бы не сделали…

— Знаю. Я хочу, чтобы отец понял, почему я люблю тебя.

— Не исполнил я волю твоей матери, — Дюрвиль сокрушённо взглянул на дочь, горько сказал: — Не уберёг тебя до счастливого венца.

— А мне кажется, что всё получилось как нельзя лучше. — Жаклин счастливо улыбнулась. — Отец, подумай, это же чудесно! Гестапо сгорело, твои товарищи на воле. Нефтехранилище взорвано. И я вышла замуж. Разве не достаточно всего этого для одной ночи?

— Для моей старой головы — даже слишком много, — ответил Дюрвиль, — Но ночь ещё не окончилась. До утра далеко. Нужно подумать, чтобы в эту же ночь ты не стала вдовой.

Лицо Жаклин сделалось серьёзным, она прижалась к Роману.

— Не смей так говорить. Беду накличешь.

Дюрвиль взглянул на часы и, не поднимая глаз на

Шамрая, пробурчал:

— Скоро три. Часок нужно подождать. Пусть боши успокоятся. Потом поедешь на «Сан-маре». Я знаю, где твой велосипед.

— Вы думаете, на шоссе нет патрулей?

— Не думаю, а знаю. Выставить патрулей на всех шоссе — значит распылить силы, а их в комендатуре Террана и без того кот наплакал. До утра они будут сидеть, притаившись, как мыши. Будут разглядывать тело вашего товарища, гадать, кто он, откуда появился. С ним нет ничего, что могло бы выдать?..

— Нет, мы переоделись в «Сан-маре».

— Хорошо, — Дюрвиль взглянул на Жаклин и снова нахмурился. — Вот никогда не думал, что такой будет твоя свадьба. — Он горько усмехнулся. — Но всё-таки свадьба есть свадьба. Мы пока все живы. И у нас есть полчаса свободного времени. Сейчас я отыщу бутылку вина…

Рыданья перехватили ему горло. Дюрвиль с трудом проглотил горький ком, стиснул зубы, отвернулся, чтобы не видели его лица, и твёрдой походкой вышел из комнаты.

— Безумно жалко его, — сказала Жаклин.

— Ты раскаиваешься?

— Нет, зачем же… Я люблю тебя, и теперь сильнее, нежели прежде… Но это очень страшно — видеть слёзы отца…

Роман Шамрай не ответил. Противоречивые чувства теснили его душу. Но над всеми чувствами, как огромный факел, разгораясь с каждой минутой всё жарче, пылала любовь к Жаклин. Мысль о будущих лагерных днях, смерть Ганковского, собственные страдания — всё отодвинулось, заслонилось ликующим, всеобъемлющим счастьем. Жаклин была рядом, его Жаклин. Вот она наклонила голову, и волосы тяжёлой волной упали ей на плечи, заслонили щёки, вот она подняла руку, откинула их и, посмотрев на него, улыбнулась. Ему улыбнулась! Он может дотронуться до неё, погладить плечо, щеку… И это возможно… За что ему такое счастье?..