Смерть мелким шрифтом - Светлана Чехонадская

— Ну, было… — неохотно согласился Ивакин, тоже остановившись. — Но потом я понял, что совсем от старости того: с ума сошел.

— Кошмар! — Семеныч разволновался не на шутку. — И чуть меня в это дело не втянул! А я-то, дурак, думал: чего он сам в овраг полез, чего милицию не позвал? Поверил в болтовню твою о том, что никто ничего искать не хочет. Да они и не знают ничего!

Из ближайших ворот вышел человек в камуфляже и подозрительно посмотрел на них.

— Тише ты, развыступался! — Ивакин взял Семеныча под локоть и потянул за собой. — Мы с тобой неудачно остановились. Смотри, домина какой. Пошли отсюда, а то еще стрелять начнут. Да, в прокуратуре, где дело Лапчинской находится, о пистолете не знают, я им еще не говорил, но я ведь носил им патроны на экспертизу.

— Ну не им, положим, а в экспертно-криминалистический отдел. А они замотанные такие, ты же знаешь! — зашипел Семеныч, оглядываясь на человека в камуфляже. — Чего ты — экзаменатор, что ли? Нашел улику, поделись с коллегами. Ну нет, Ивакин, ты сильно пал в моих глазах. Ты прекрасно знаешь, что заказчик — это не убийца! И если его можно наказать, его надо наказать, но ведь не так, чтобы обвинить в убийстве! Это совсем разные вещи! Ох, я аж вспотел. Как представлю, во что ты меня собирался втравить!

Мысль подбросить пистолет, действительно, появилась в голове Ивакина, когда он узнал о смерти Олейникова, но только на секунду и совсем по другому поводу. Он просто подумал: а не решит ли Грибов, что он, Ивакин, на это способен? Не захочет ли он сам откопать этот пистолет? Даже спал плохо, представив себе такой поворот событий. Даже решился на эту поездку, чтобы успокоиться. Но там, в овраге, он вдруг понял: нет, Грибову незачем это делать. Он неуязвим. Даже если Миша начнет давать показания против него… да разве он их начнет давать, умный Миша? Ведь и Миша понимает, что Грибов неуязвим. Семеныч сделал паузу в нытье.

— Ну перестань! — сказал Ивакин. — Нормально у них все идет. Ни в какой помощи они не нуждаются. Они бы вообще быстро эту Леонидову вычислили, если бы Миша не вмешался. Это он, гад, все запутал из-за своего желания получить наследство. И пистолет они быстро найдут. Чего ты? Хочешь, позвоню им завтра, все о нем сообщу?

— Да мне-то какая разница? Можешь продать его на рынке.

Ивакин засмеялся.

— Он ведь ничего не решает, этот пистолет! — произнес он. — Убийца Лапчинской наказан — более сурово, чем заслуживает. Убийца Леонидовой наказан — и, может, тоже более сурово. Странное дело какое-то, тебе не кажется?

— Это ты странный.

— А мне сейчас объяснять им все, молодым этим… Неудобно. Скажут: Эркюль Пуаро нашелся. Пусть сами ищут. Буду как Ирина Федоровна. Что должно произойти — произойдет. Как Миша решит, так и будет. Ты глубоко закопал? Дети не найдут?

Семеныч чуть не заплакал от обиды.

…Пока они ехали в Москву, пока мелькали за окнами деревья, поля, машины, дома — все выше, все ярче, все шумнее — Семеныч сердито молчал, а Ивакин размышлял. Идея, появившаяся в его голове еще до последнего разговора с Грибовым, неотступно мучила его.

Она уже не казалась ему невероятной. Она все больше, все жарче манила, обещая не только облегчение, но и некие авансы на будущее. Его пенсионное будущее.

Ивакин достал мобильный телефон, на днях подаренный сыном. Семеныч глянул искоса. У него мобильного не было. Ивакин протянул ему трубку: «Набери, пожалуйста. У меня руки заняты». Семеныч фыркнул, но трубку взял. Ивакин продиктовал ему номер. Этот номер был прямой — в обход секретарши.

— Кому звонишь? — спросил Семеныч.

— Брату.

— У тебя брат есть?

— Двоюродный. Да и не один, между прочим. У меня, знаешь, сколько в Москве родственников?

Это было правдой. Семеныч завистливо вздохнул. Его братья жили в Барнауле.

— Але, — вальяжно сказал брат. — Слушаю вас.

— Ну чего? Отошел после дня рождения? — поинтересовался Ивакин.

— Ты? — брат повеселел. — Да вроде отошел. Перебрал я чего-то. Ничего не уронил, никому морду не набил?

— Да нет! Все было прилично. Потом ты не самый пьяный был.

— Ну слава богу!

— Как дела вообще? — спросил Ивакин. — Как работа? Много денег возвратили сегодня государству?

— Нормально возвратили, — довольный, отозвался тот. — А ты, гад, на пенсию пошел! Слушай, иди к нам. Нам тоже следователи нужны.

— Да у вас в экономике надо разбираться. В налогах. Я уже старый для этого дела. Я чего звоню. Помнишь, ты на дне рождения рассказывал, что вы издательство одно прижали.

— Еще жмем.

— Много на них нарыли?

— Ну, неприятности у них будут. Хотя… Смотря как повернется. А что?

— Хочу детектив опубликовать.

— Детектив? Какой?

— Свой.

— Свой?! — обалдел родственник. — Под нашей родной фамилией? Ты что, сам пишешь?

— Ленка поможет. У меня тут дело одно было интересное. Согласится издательство?

— Не засудят вас потом?

— Это ж литературное произведение. Главное, чтобы издательство согласилось.

— Под нашей фамилией! — Брат одобрительно цокнул языком. — Заманчиво… Что ж тебе ответить-то? Думаю, согласится, если я попрошу. — И начальник налоговой полиции засмеялся. — А ты как думаешь?

ЭПИЛОГ

…В последнее время он все больше подумывал о переезде за город. Еще несколько лет назад один только намек на мысль об этом привел бы его в ужас. Этот известный всей стране человек был городским жителем.

Но, видимо, сказывались годы.

Его просторная двухэтажная квартира была надежно изолирована от шума улицы; машина, подаваемая прямо к первой ступеньке, ведущей в подъезд, никогда не позволяла определить даже примерную температуру воздуха; везде, где он находился, работали не просто кондиционеры, но кондиционеры, производящие горный воздух (он, впрочем, в это не верил). И вдруг всего этого стало не хватать.

Этот известный человек всего только пять минут поразмышлял над причинами странных изменений в себе. Причины чего бы то ни было вообще редко интересовали его — именно в этом он видел одну из главных составляющих своего успеха. В последние годы он увлекся Кастанедой, особенно его мыслью о том, что наши размышления только забирают и распыляют энергию, которая, будучи сконцентрирована и послана в нужном направлении, способна творить чудеса. Способна и обеспечить бессмертие.

В общем, известный человек просто принял решение переехать за город.

Он выбрал это место не из-за его престижности. Подобно тому, как царь Павел считал, что дворянином является только тот, с кем он разговаривает, и только пока он с ним разговаривает, известный человек был уверен, что престижно там, где он в данный момент находится. Если бы он купил дом посредине аэропорта Быково, это стало бы престижно. Он любое место превращал в престижное, как царь Мидас, который превращал в золото все, к чему прикасался.

Известный человек сам не замечал, что все чаще сравнивает себя с царями. Но причины его небывалого взлета, вопреки принципу не интересоваться причинами, все-таки интересовали его.

С немного брезгливым любопытством он читал различные версии своей жизни, а также книги и статьи, посвященные и более общей теме: какие качества характера, какие страсти двигают такими, как он, что приводит их к успеху.

Большинство исследователей склонялось к тому, что это были страсть к деньгам и любовь к власти. Если книги были критические, то в них говорилось об отсутствии стыда, о холодном равнодушии убийцы, о способности к предательству. Если автор был настроен критически, но не очень, он сравнивал известного человека с пиратами эпохи Великих географических открытий, и все те же отсутствие стыда, холодное равнодушие убийцы, способность к предательству приятно окрашивались в морские тона: пренебрежение моралью делало возможным обман наивных племен во имя золота для Империи, равнодушие вешало на рее неудачливых и глупых предателей, смутьянов-недоучек, презираемых им не из-за предательства, а потому, что в их деле, основанном на грабеже идущих мимо кораблей, предавать можно, но нельзя при этом проигрывать, нельзя, ни в коем случае нельзя самому болтаться на рее.

Появлялись и совсем восторженные исследователи. Загипнотизированные его богатством, они считали, что оно оправдывает все: ведь было время, когда все были равны, но выбился только он, значит, он заслуживает своей судьбы.

И это тоже было правдой, как и предположения других, настроенных менее дружелюбно. Все было правдой, и главной правды нигде не было.

Он сам не смог бы найти и описать тот момент, с которого все началось. Точнее, найти-то его он мог, но не видел никаких предпосылок для его возникновения. Это была чистая удача. И вопреки расхожему мнению известный человек не считал, что был по-настоящему достоин ее. Просто слепой рок ткнул в него пальцем и ласково погладил по голове.