Смерть мелким шрифтом - Светлана Чехонадская

— Чаю бы сейчас горячего, — жалобно сказал он. Ивакин с удивлением посмотрел на него. Обычно Семеныч пил водку. «Напрашивается в гости! — догадался Ивакин. — Зацепила его старуха!»

— А сколько должно пройти времени, чтобы открылась правда о смерти вашего генерала? — спросил он. — Пятьдесят лет — этого недостаточно?

— Вот тебе раз! — удивленно произнесла она. — А вам-то зачем эта правда? Уже не осталось ни одного человека из тех, кого она касалась.

— Ну, один-то человек остался.

— Он тоже скоро умрет. — Старуха поджала губы. — Но вообще-то… Нет никакого смысла скрывать что-либо. И нет никакого смысла что-либо открывать… Этим так интересовались историки времен Хрущева. Но это очень мелкая и неинтересная история.

— Разве? Это ведь была история любви? По-моему, наоборот, превратив эту историю в политическую, ее сделали неинтересной.

— Да, во всем обвинили Сталина, — усмехнувшись, сказала старуха. — Но в этой смерти он был невиновен. Генерал сам застрелился.

— Говорили, от страха.

— Много чего говорили. Говорили, что спасал жену и сына. Уверяю вас, ему было плевать на жену, а сына он ненавидел.

— Вы пели в оперетте в молодости? — прямо спросил Ивакин.

Старуха засмеялась.

— Вот вы о чем! Нет, какая оперетта! Эту легенду придумала его жена. Так было, по крайней мере, красиво: влюблен в артистку. Тем более что был у него когда-то романчик с певицей — бездарной, впрочем, но всю жизнь имевшей хороших покровителей. Не знаю, настоящий ли это был роман или имитация, но она-то в него была влюблена. Ну и он не мелочился: купил ей шубу, помог с квартирой и даже снабжал ювелирными изделиями, которые брал… даже и не хочу знать, где.

— Значит, она все-таки убивалась на его похоронах?

— Да, мне говорили, она сильно рыдала. Сама я на них не присутствовала… Поскольку слухи о несчастной любви все-таки витали в воздухе и скрыть это совсем было невозможно, решили использовать наполовину сыгранное горе этой легкомысленной певички.

— Бедный историк Максим Колесников! — тихо засмеялся Ивакин. — Сколько драгоценных лет своей жизни он потратил на то, чтобы доказать: не было ни артистки оперетты, ни ее слез на похоронах генерала.

— Были, были. Дурак ваш Максим Колесников. Уж не знаю, кто он, но все историки друг друга стоят.

— Итак, жена все свалила на эту певичку, чтобы скрыть правду. Какую, Ирина Федоровна?

Старуха молча пожала плечами.

— Певичка — это по крайней мере красиво. Так вы сказали. А что некрасиво?

— Нянька, — вдруг встрял Семеныч. — Домработница.

— Таежник! — презрительно процедила она.

— Домработница, — повторил Ивакин. — Причем с неясной биографией. Вы ведь, наверное, спасались в его семье, так? Раньше это часто бывало. Неужели из колхоза сбежали? От голода?

— Не из колхоза. Но от голода, — сказала старуха. — Да, я спасалась в его семье. У меня была очень плохая биография в смысле происхождения. Его жена великодушно не заметила этого. Еще раз скажу — они меня спасли. Я, правда, старалась отплатить, как могла. Я была и домработницей, и садовником, и мажордомом, и учительницей музыки, и советчиком по нарядам — да всем.

— И любовницей хозяина? — спросил прямолинейный Семеныч.

— А вот и нет! — надменно сказала она. — Если бы я была любовницей хозяина, разве оставили бы меня в этом доме после его смерти?

— Вот в чем дело! — Ивакин рубанул палкой по кусту. — В вас был влюблен еще и сын генерала!

— Да. Я его тоже любила. И он мечтал жениться на мне. Генерал был категорически против. Вначале я думала, это из-за моего происхождения. И даже не обижалась. В самом деле: он такая шишка, вокруг головы летят, разве я могу требовать от этих благородных людей, чтобы они рисковали из-за меня? Я не упорствовала. Сказала сыну генерала: мне ничего не нужно. Пусть все идет, как идет. Какая разница? Я никогда не придавала значения всем этим формальностям. Тем более, он был даже согласен обвенчаться со мной. Тайно, конечно. Это для меня было намного важнее… Но и этого мы не сделали.

Старуха снова замолчала, нахмурившись. Потом стукнула палкой о землю.

— А потом что-то в поведении хозяйки стало удивлять меня, настораживать. Она словно наблюдала за мной, ожидая подвоха. Думая, что это по-прежнему связано с ее опасениями относительно сына, я решила объясниться. Снова стала говорить, что мне ничего не надо, что я стольким обязана ей… Ну ее и прорвало. «Вот ты куда нацелилась!» — кричала она мне. Это было ужасно. Она потом извинялась… Она была очень, очень хорошая женщина! — твердо произнесла бывшая домработница.

Семеныч толкнул Ивакина в бок, намекая, что пора заканчивать, если они хотят попасть на чай. Но Ивакин сделал вид, что не заметил намека.

— Нам надо было уйти на квартиру, — с сожалением проговорила старуха. — Это было бы правильнее всего. Но я тогда еще ничего не знала об этом доме. Я понимаю, вы про себя смеетесь, думаете, что я выжила из ума. А я не выжила. Можете мне не верить, мне все равно. Но дома, спроектированные лично старым архитектором, убивают. Может, он дьяволу душу продал?.. Так было всегда, но особенно ясным это стало намного позднее, уже после нескольких смертей. Сейчас осталось только два таких дома, и… но я вам уже говорила про это. Так вот, нам надо было уйти на квартиру. Не знаю, ушли ли бы мы от судьбы, но ведь это был бы шанс? — Она посмотрела на Ивакина, затем на Семеныча. — И потом мы бы не раздражали его своим счастьем. Но генерал упорствовал, как сумасшедший, говорил: «Только через мой труп! Зачем это вам по квартирам маяться? Да и что люди подумают!» Я не поверила его объяснениям и стала подозревать, что хозяйка кричала не зря и он действительно в меня влюблен. Он стал придираться к сыну, до нас дошли слухи, что он решил отправить его в какую-то дальнюю командировку. Во Владивосток, что ли. Ну, а потом он решил поговорить со мной прямо и откровенно… И я тоже поговорила с ним прямо и откровенно… Пошли? Семеныч совсем замерз. Это ведь только вас, следователь Ивакин, греет огонь догорающих тайн.

— Я очень понимаю генерала! — интимно прошептал ей Семеныч.

— Этим не шутят! — Она строго ткнула его палкой в поясницу. — Человек умер, между прочим!

Они стали карабкаться наверх к Марининому дому. Какой-то мужчина с собакой, стоявший у края обрыва, напротив свалки, изумленно смотрел на них. «Еще та картина! — подумал Ивакин. — Три сумасшедших старика вылезают из оврага. Мужик, наверное, думает, что мы бомжи со свалки. Размышляет, не спустить ли собаку. Надеюсь, он гуманист». Наконец, они выбрались на ровное место и пошли по тропинке вдоль штакетника.

— Из-за этого дома сыр-бор? — громко спросил Семеныч. — На что он сдался шишке такой?

— Тут рядом река, горнолыжные трассы. Соседи хорошие. Место историческое, — пояснила старуха, тяжело дыша. Она даже остановилась, показывая им рукой, чтобы они не обращали внимания: она их сейчас догонит. Через минуту она действительно поравнялась с ними, так же, как и они, оглядывая архитекторский дом в глубине ельника.

— Владимир Александрович, — сказала она. — А вам-то зачем история про генерала? Он сгнил давно, и сын его. Все, все прошло. Жертва сталинизма — это даже благороднее.

— Ну нет, — не согласился Ивакин. — Наоборот. Я зауважал генерала Неверова. Это раньше, глядя на его портреты у вас в коридоре и в музее, я думал: «Ну что ж ты? Генерал, а застрелился от страха. Что ж ты не унес с собой жизнь хоть одного палача? Начал бы отстреливаться, когда за тобой пришли. Вот это было бы по-мужски. Но теперь генерал реабилитирован в моих глазах. Это благородно — умереть из-за любви. Вот это мотив, я понимаю! И на пистолет я не грешу. Из него никого не убили ради денег или от страха — все умерли от любви. Такая вот судьба у этого пистолета».

— Я очень грубо поговорила с ним, — словно не слыша Ивакина, сказала старуха. — Нет, не хамила, не повышала голоса, но поговорила так, как я могу, — убийственно. С тех пор я больше никогда так не разговаривала. Я ведь думала, что просто окачу его ледяной водой, он остынет, и все будет, как раньше. Я не верила, что этот холодный и высокомерный человек способен так любить. Но ведь сын был в него… Он, наверное, тоже был… из породы Ромео. Выслушав меня, он ушел из дома… Мы ждали его весь вечер, всю ночь, где-то часа в два сын залез на всякий случай в стол — немецкий трофейный пистолет был на месте, и сын немного успокоился. Но ближе к утру он вбежал ко мне в комнату, крича шепотом — именно крича и именно шепотом, чтобы не услышала мать: «Моего пистолета нет!» Ему подарили друзья…

— А зачем он взял пистолет сына? — спросил Ивакин. — Хотел подставить его, отомстить?

— Да нет, что вы. Пистолет нигде не числился. Скорее всего, это было подсознательно. Он, наверное, сам не понял, что это был жест: демонстрация того, что сын убивает отца, встав у него на пути. Я думаю так. Но сын, конечно, испугался. Может, подумал так же, как вы — что отец мстит напоследок. По крайней мере, когда он нашел тело, а рядом пистолет, он его забрал. Мне сказал: «Подумают, что кто-то украл. Экспертиза все равно покажет, что это было самоубийство. Тело пролежало сутки, мало ли кто мог проходить мимо. И потом, если пистолет найдут, мне придется объяснять, откуда я его взял. Людей подставлю. Если не найдут, все будет намного проще». Так и получилось.