Смерть мелким шрифтом - Светлана Чехонадская

— Я никогда не смеялся над Мариной. А когда это делала Алена, я ее осаживал.

— Да, я знаю. Но что-то убедительное насчет вашего отношения к Марине Алена ей все-таки сказала.

— Вот насчет Рубенса и сказала.

— В смысле?

— Ну, Марина мне несколько раз признавалась, кокетничая, — Грибов нервно дернул плечом, — что ее бывший любовник, художник, называл ее Данаей Рубенса. Даже подарил ей двухтомник с его репродукциями. Когда мы были у нее в гостях, она тоже умудрилась похвастаться этим. Открыла книгу, спросила: «Похожа?» Жена потом сказала: «Мне кажется, она сумасшедшая». В общем, я не счел это странным, тем более, что терпимо отношусь и к женской полноте, и к таким формам кокетства. Я как-то проболтался об этом случае Алене, уж не знаю, зачем я это сделал… Алена, как я догадываюсь, передала мои слова каким-то своим подружкам. Вот они и умирали со смеху… Ужасно… Мы так часто болтаем всякую ерунду, даже о близких друзьях…

— Так вот. Когда Лапчинская сказала Леонидовой о Рубенсе, та поняла, что вы на стороне своей любовницы. И ее любовь мгновенно превратилась в ненависть. Я думаю, она сразу начала вспоминать все плохое, что раньше толковала как хорошее. Вспомнила и о доказательствах вашей работы на КГБ. Она решила убить вашу любовницу так, чтобы подозрение пало на вас. Это доказывают все ее последующие действия и прежде всего ее звонки. Кстати, делала она их из автомата, который находится во-он на той стороне улицы. — Ивакин показал на окно. — Есть в ее деле коротенькая обмолвка об этом. Справедливости ради надо отметить, что милиция разрабатывала и место Марининой работы. По крайней мере, проверила несколько последних дней. Но это направление показалось им бесперспективным… Так о чем я? Ах, да. Во-первых, она позвонила своему бывшему жениху и сказала ему, что в вашей газете не только морально, но и по-настоящему убивают, и завтра у нее будут доказательства против вас лично. Она надеялась, что, когда поднимется шум, он тоже в нем поучаствует, как человек, явно вас ненавидящий. Но она переоценила его ненависть, к тому же на следующий день он ушел в запой, а запои у него, как говорят, длительные. Во-вторых, Марина позвонила брату. Тут мои факты заканчиваются, и я вынужден основываться только на предположениях. Думаю, Марина сказала брату, что вы собираетесь убить свою любовницу, поскольку она вам изменяет.

— У нее это была идея фикс. Она постоянно намекала мне на Аленины измены.

— Вы действительно не реагировали на это?

— Знаете, Владимир Александрович… — Грибов помолчал, безвольно положив руки на стол. — Я не любил Алену. Это было так, не серьезно… Она была довольно пустой девицей. К тому же, стервозной. Полюбить такую по-настоящему я не способен. Я бы никогда не женился на ней.

— Ну, любовь — это одно, ревность — другое.

— А что такое ревность? Обида? Меня было невозможно обидеть или унизить тем, что женщина, с которой я сплю, мне изменила. Мое внутреннее самоощущение от этого факта не менялось. К тому же, я Марине не верил. Алена была… довольно холодная.

— Понятно… Итак, Марина сказала брату, что вы хотите убить любовницу и собираетесь сделать это сегодня вечером. Я думаю, что она сказала именно это.

— Только думаете? Мишу ведь допрашивали?

— Миша все врет, я еще объясню, почему. Сделав звонки, Марина стала следить за вами, чтобы убедиться наверняка: вечером вы поедете к Лапчинской. Она просидела несколько часов в вашей приемной, и на ее глазах произошло неожиданное — вас вызвали на совещание за город. При ней вы крикнули секретарше, что сегодня в Москву не вернетесь, при ней позвонили Лапчинской, чтобы перенести свидание. Она и на следующий день сидела в вашей приемной и часа в три, по вашим же словам, узнала: вы приедете к Алене в двенадцать ночи. Ну, а дальше все известно. Она знала ваш сигнал — вы же, наверное, всюду так звоните? — Алена впустила ее в квартиру, потому что она была знакомой, ну и так далее. Конечно, Марине повезло, ее никто не увидел, но так везет тысячам убийц. На следующий день она отвезла пистолет обратно на дачу. И, представляете, не спрятала его, не закопала, не утопила в ручье, пожалела! Просто положила обратно, куда-нибудь в шкаф или в стол. Вот уж во что верю, так это в судьбу людей и вещей!

— Например, в проклятые дома? — негромко засмеялся Грибов.

— И в дома, и в пистолеты. Уж такая ужасная история у этого пистолета, а ведь никто из владельцев не захотел от него избавиться! И Марина пожалела. Она просто оставила его на даче, несмотря на то, что это была улика против нее. Он и будет основной уликой против нее.

— Тогда же она решила написать статью?

— Насчет статьи… Я до последнего времени, Виктор Сергеевич, сомневался, кто же писал статью. Я ведь на брата ее грешил… Но сейчас я все-таки думаю — это сделала она, хотя и с его подсказки. Это так картинно, так театрально, наказать вас вашими же методами, вас, приспешника высоких структур, губящего репутации людей. Показать вам, каково это — быть оклеветанным. Она написала эту статью, отправила ее редактору и улетела на юг. Просто так вот взяла и сбежала от всех проблем, которые сама же и создала. Был ли у нее дальнейший план? Не знаю. Сбежала — и все. Очень женский поступок, вы не находите?

— Прямо леди Макбет Мценского уезда… И что же теперь? Вы на пенсии, насколько я знаю. Вы уже сообщили милиции о своих догадках?

— Доказательствах, Виктор Сергеевич, не догадках. Нет, милиции я еще не сообщал, да мне и не к спеху.

Я ведь, если помните, не убийством Лапчинской занимаюсь, а убийством Леонидовой. Но раз уж подвернулись доказательства по делу вашей любовницы, отчего не взять, правда? Я вообще странно устроен, неудобно. Вот например, есть у меня дурацкая черта — мучают меня, Виктор Сергеевич, постоянные сомнения, все ли я сделал, чтобы предотвратить то, что произошло.

— Следователи обычно имеют дело с уже совершенными убийствами. Если это не серийные преступления, то чего уж тут предотвратишь?

— Не всегда, Виктор Сергеевич. Вот в деле Марины Леонидовой, например, я узнал о странной неувязке с ее статьей тогда, когда она еще была жива. Да, ее убили буквально через несколько дней. Но этот крохотный временной зазор не дает мне покоя. Если предположить невероятное, что я за этот срок выяснил бы, что сама Марина — убийца, что ее статья — самая настоящая клевета, месть человеку, отказавшему во взаимности, если бы я нашел пистолет и все прочие улики и успел донести их до того, кто ее убил, то… То он не убил бы ее. Иными словами, Виктор Сергеевич, если бы вы знали, что Марина — убийца вашей любовницы, вы бы ее не убили.

От неожиданности Грибов моргнул.

— Господи, а я все думаю, ну кого вы мне напоминаете! — он весело хлопнул ладонью по столу. — Да Порфирия Петровича же! Все эти ласковые усыпляющие преамбулы, а потом — раз! Нет, красиво. Дочь так же разговаривает? А пишет как? Я серьезно, пусть подъедет, пока есть вакансия.

— Посмотрим-посмотрим… Вам интересен мой ход мыслей?

— Обиден немного, — иронично произнес Грибов. — Да у меня вообще-то алиби имеется.

— Ну, это само собой… Как говорит мой друг Прохоров, «всегда не доверял тем, у кого алиби есть. Специально, гады, готовят».

— Это тот Прохоров, который шум поднял?

— Как вы осведомлены! Тот самый. Но я продолжу, с вашего позволения? У Марины Леонидовой, влюбившейся в вас, вкус был неплохой. Вы и правда похожи на прекрасного принца. Богатый, смелый, щедрый, умный. Я думаю, вы также снисходительны к женщинам — вы выглядели очень благородно в истории с ее почти безумной влюбленностью. Максимально благородно для данной ситуации. Все свидетели это подчеркивают. Вот ее бывший жених, например, никогда бы не предложил ей работу. «Зачем мне эти проблемы?» — сказал он. А вы пошли на неудобства.

— Ну вот, опять ласковая преамбула. — Грибов закурил, все еще улыбаясь. — Я думаю, у ее бывшего жениха было больше оснований для злобных чувств по отношению к Марине.

— Возможно. Но все равно, вы великодушны. Что бы вы сделали, если бы узнали, что Марина убила вашу любовницу из ревности? Убила вашу любовницу, которую вы, как это выясняется, не любили? Ну, предоставили бы милиции завершить расследование. Да, скорее всего, так. Может, еще передачи в тюрьму посылали бы, а?

Грибов смешно сморщил лицо и выпустил дым сигары изо рта.

— Но вы, Виктор Сергеевич, сразу же решили, что история с убийством Лапчинской, вся эта история, явно подставляющая вас, чему доказательством было и время убийства, подогнанное под ваш приезд, и статья, не просто доносившая на вас, но еще и нагло опубликованная в вашей же газете, — все это было сложной операцией, намекавшей… На что намекавшей, Виктор Сергеевич? Какой абзац статьи напугал вас больше всего? — ехидно спросил Ивакин.

Грибов смотрел на него не мигая.