Женатый мужчина - Пирс Рид

Сначала это было как шок — слышать ее голос из могилы, так как, читая письма, он слышал ее голос, произносящий написанные слова. Больно было также читать между строк об ее влечении к Генри Масколлу. Конечно, неприятно было видеть, как мало она питала уважения к нему, хотя, оглядываясь назад, он понимал, что мог догадаться об этом по ее отношению к его политическим амбициям. Все-таки больше всего раздражало то, что, хоть она откровенно винила себя в адюльтере, он-то сознавал: ответственность за случившееся лежит на нем. Он чувствовал, она каким-то образом перехитрила его, ибо хоть и не оправдывала себя его неверностью, но, похоже, была убеждена, что он ее разлюбил. Тогда почему же — если он не любил ее — он сейчас так страдает? Какое она имела право говорить, будто он предпочел ей свою карьеру — забросил спутницу жизни, мать своих детей ради маразматиков-пенсионеров из Хакни и дебатов о вреде химикалиев? Возможно, он тщеславен, напыщен, педант и зануда, но почему, видя в нем все это, она не удосужилась разглядеть, что его любовь и уважение к ней были настолько прочны, что составляли часть его личности?

Стало жарко. Он пошел открыть окно, поднял раму одного из высоких окон гостиной, выходивших на улицу. В комнату вместе со свежим воздухом хлынули и звуки города — автомобильные гудки у светофоров на Холланд-Парк авеню, детский гомон в садах за площадью и аромат ломоноса — Клэр посадила вьюнок десять лет назад.

Он вернулся к своему креслу и снова принялся перебирать письма. Да, конечно, его угнетенное состояние объяснялось и этим. За двенадцать с половиной лет они с Клэр срослись, как побеги плюща, и Джон знал — ему уже не выпрямиться, не вырасти стройным деревом. Конечно, была Паула — пробивающий себе путь к жизни молодой побег, цепляющийся, чтобы утвердиться, за каждую трещинку в коре старого дерева. Она вырастет рядом с ним и, несомненно, закроет его, так что те, кто остановится когда-нибудь полюбоваться буйно цветущим вьюнком, и понятия не будут иметь, что вырос он на старом, шишковатом стволе.

Джон вздохнул, ибо он с грустью понял: его любовь к Пауле сродни любви Клэр к Генри Масколлу — он тоже искал способа «выпустить пар» и никогда не будет любить Паулу ровно, небрежно, по-братски, как любил Клэр. Потому что он для этого слишком стар. Джон понял: его ждут вечные заверения в страсти к Пауле, которыми он будет прикрывать легковесность своей любви.

Детей привезли родители их друзей. Джон проследил за тем, чтобы Том и Анна приняли ванну, почитал им перед сном и уложил спать. Пришла миссис Джайлс: Джон с Паулой должны были ужинать у Барклеев. Было приглашено еще шесть человек, включая Микки и Мэри Масколл. Три порции виски привели Джона в форму. Он поддразнивал хозяина и хозяйку дома, посмеиваясь над политической историей, которую те устроили накануне выборов. Так где же комиссары? И что случилось с революцией, которую они предрекали?

— О, так ведь мы этого не говорили, — возразила Ева Барклей. — Все это Генри.

Тут Мэри Масколл залилась краской, и наступило неловкое молчание. Но вскоре все снова заговорили и держались прекрасно. Вечер явно удался.

Уже в дверях, прощаясь, Мэри и Паула решили, что надо будет как-нибудь сходить вчетвером в кино или посмотреть какую-нибудь пьесу.

— Разве вас в парламенте не загоняют в десять вечера в постельку, как пай-мальчиков? — поддел Микки Джона.

— Не еженощно, — отшутился Джон. Женщины долго договаривались звонить друг другу, хотя было ясно, что никогда они этого не сделают. И обе пары разошлись. Джон с Паулой возвратились на Пэрвз-Мьюз и, слегка пьяные, предались необузданным ласкам.

В Холланд-Парк Джон вернулся только в час ночи, тем не менее утром поднялся вовремя, чтобы накормить детей завтраком и отвести в церковь. Они сели на скамью недалеко от алтаря. Над ними на деревянном пьедестале возвышался раскрашенный гипсовый Христос, перстом указующий на кровоточащее сердце в отверстой груди. Что, спрашивал себя Джон, что это давало Клэр? В самом деле — ну что ей давало это шаманство? Больше всего и поразило его в ее письмах, что она так серьезно воспринимала бога и религию. Ему всегда казалось, будто она ходит к мессе по привычке и воспитывает детей католиками в угоду матери. Он никогда не видел и не слышал ее молящейся, а она, оказывается, молилась всю жизнь. Как странно — прожить с женщиной двенадцать с лишним лет и не знать, что у нее в мыслях. Эти спокойные голубые глаза скрывали не только томление по Генри Масколлу, но еще жажду общения с богом.

И как странно, что в ее глазах он, оказывается, был совсем другим, чем в собственных. А на самом деле? — с любопытством подумал Джон. Милый педант и тоска смертная? Тщеславный и тупой лицемер, если по Генри? Сильный честолюбивый государственный муж, как считает Паула? Или просто обычный честный идеалист, каким он сам себе представляется? Зеркала дают точное отражение физического облика, но где то зеркало, в котором можно разглядеть свой характер? Ужели увидеть себя можно только со стороны? А если так, то не предпочитает ли человек тех, кто видит его в выгодном свете? Разве Гордон Пратт нравится ему главным образом не потому, что верит в его политическую карьеру? А взять Паулу — ведь его привлекло к ней не лицо или фигура, не молодость, не элегантная внешность и богатство, а то, что в ее красивых карих глазах он увидел восхищение собою!

Именно это — теперь он знал — больше всего и потрясло его, когда он читал письма Клэр: оказывается, он совсем не такой, каким себе представлялся, а — подобно гипсовому изваянию Христа с обнаженным святым сердцем — для разных людей разный и его восприятие себя, окрашенное любовью к себе, пожалуй, самое неверное из всех.

В алтаре зазвенел колокольчик. Том и Анна опустились на колени, и Джон — тоже. Мысль, что люди знают всех, кроме себя самих, вызвала у него новый приступ философических размышлений, ибо это как бы подрывало основы, на которых человек строил свою жизнь. Других можно понять по их делам и словам, хотя одни и те же слова и действия могут быть продиктованы самыми разными мотивами. Клэр видела в Генри Масколле дьявола, потому что он предлагал ей переспать и настаивал, чтобы она сама назначила время и место. Отец Майкл поддерживал ее в таком мнении, и Джон считал Генри, безусловно, скверным, мерзким человеком. Но не могло ли статься — такое вполне возможно, — что сам Генри видел себя порядочным малым, оказывающим дружескую услугу привлекательной женщине, чей муж крутит романы на стороне? Не могло ли также статься, что чувство приличия, а вовсе не желание унизить побуждало его настаивать, чтобы она, понимая, на что идет, сама выбрала время и место встречи?

Возможно также, что он, Джон Стрикленд, — ведь это как посмотреть — выглядит не менее порочным, чем Генри Масколл. «Может быть, я жил не так, как должно?» — припомнилась ему мысль Ивана Ильича. И его же ответ: «Но как же не так, когда я делал все как следует?» Не мог ли и он сказать так же? Джилли Масколл? Мимолетное увлечение. Паула? Он перенес тяжесть тела с колен на спину и привалился к стенке заднего ряда. Любовницы — атрибут преуспевающих мужчин, да и в любом случае мужчина — это совсем другое дело; и потом, он по крайней мере никогда не посягал на жену друга.

Снова зазвенел колокольчик. Том и Анна подняли глаза к алтарю, когда священник воздел над головой руки со святыми дарами. А облатки? Неужели Клэр действительно верила, что это тело Христово, а Христос — сын божий? Неплохо было бы, конечно, если б бог и вправду существовал — тогда он смог бы увидеть истинного человека, заглянув за маску притворства, и сквозь предубежденность друзей и врагов. Бог по крайней мере мог бы отделить хорошее от дурного в любом человеческом поступке. «Даже я поверил бы в бога, — подумалось Джону, — покажи он мне, какой я на самом деле».

Глава десятая

В понедельник, 29 июля, за пять дней до свадьбы, сэр Питер Крэкстон позвонил Джону в палату общин и спросил, не может ли Джон выбрать время и наведаться к нему в контору до конца недели.

— Что-нибудь новое из полиции? — спросил Джон.

— Нет-нет. Дело не в этом. Надо уладить некоторые формальности по брачному контракту…

У Джона была тяжелая неделя; портной еще не доделал темно-серую визитку, тем не менее он назначил встречу в конторе сэра Питера в Линкольнз-инн на пятницу утром. Приехав, Джон нашел сэра Питера в обществе еще одного джентльмена, мистера Мэйтленда, лысеющего человека в очках, которого сэр Питер представил как помощника управляющего филиалом банка «Куттс энд К°», где у Паулы был счет.

— Прошу садиться, — сказал сэр Питер, указывая Джону на стул, обитый красной кожей, у его письменного стола, а мистеру Мэйтленду не менее удобное место в углу. — Я только что говорил по телефону с инспектором уголовной полиции Томпсоном. Тот был откровенен, насколько этого можно ждать от полицейского. Они ни на шаг не продвинулись в розыске убийцы вашей супруги.