Жестокий обман - Кейн Моника

к особняку, я смутно осознаю что Юрий пытается помочь мне выбраться с заднего сиденья, но я отпихиваю его, а когда он не понимает, что происходит, наставляю на него пистолет.

— Сумасшедший ублюдок, — бормочет он, захлопывает дверь и уезжает. Это правда. Я и есть сумасшедший ублюдок. Да еще и с разбитым сердцем, и мне нужно, чтобы меня оставили одного в алкогольной бездне. Поэтому я сворачиваюсь калачиком на сиденье и позволяю сну стать моим спасением.

* * *

Такое ощущение, что я провалялся без сознания несколько дней, но на самом деле я очнулся только через несколько часов, свернувшись калачиком на жестком кожаном сиденье. У меня пульсирующая головная боль, рот набит ватой, а шею сводит судорогой. Короче говоря, я в полном дерьме. Но хуже всего то, что я больше не пьян. Я больше не бессвязное месиво. Я слишком трезв, чтобы мне это нравилось, и от правды уже не убежишь: Бьянка использовала меня как пешку в своих интересах. Почему и насколько глубоко зашло ее предательство — вот что мне нужно выяснить.

Спотыкаясь, я тихонько вхожу в особняк и набираю на кухне воды. Выпив ее, я запиваю ее эспрессо и двумя таблетками аспирина. Я должен быть трезвым для того, что собираюсь сделать. Ну, в основном трезвым. Бьянка заслуживает того, чтобы ее окончательный приговор вынес трезвый человек.

Я посплю еще несколько часов на диване в своем кабинете, прежде чем встретиться с ней. В коридоре темно и пусто. Неудивительно, ведь сейчас три часа ночи, и охранники не бродят по коридорам, пока не зафиксируют движение на камерах.

Я распахиваю дверь в свой кабинет и замираю. Моему мозгу требуется мгновение, чтобы осознать, что я вижу.

Бьянка.

На коленях.

Ощупывает нижнюю часть комнатного растения. Какого черта?

Она вскакивает, ее лицо бледное, застывшее в маске удивления.

— Даниил. — Она протягивает ко мне руку, но тут же опускает ее, похоже, одумавшись.

— Что ты делаешь? — Я знаю, что она делает, но мне нужно, чтобы она это сказала.

— Я… — Она тяжело дышит, ее тело дрожит. — Я могу объяснить. Нам нужно поговорить, тебе нужно…

Я настигаю ее слишком быстро, чтобы она успела произнести остальные слова. В мгновение ока я сковал ее руки за спиной, прижал ее верхнюю часть тела к столу, удерживая ее там, но не зная, что с ней делать.

— Я знаю, что это выглядит плохо. Я знаю, что ты злишься, — всхлипывает она. — Ты имеешь на это полное право, но ты должен меня выслушать.

Ледяная ярость пробирается сквозь меня, яма в животе грозит взорваться. Сердце бешено колотится в груди, когда я достаю нож из ремешка на лодыжке и подношу его к ее горлу. Взяв ее за волосы, я шепчу ей на ухо:

— Мы поговорим внизу. Там я допрашиваю предателей. А теперь двигайся.

Подталкиваемая мной, она идет впереди, а мои пальцы все еще крепко удерживают ее голову. Она беззвучно плачет, ее хрупкие плечи вздрагивают, когда она украдкой смотрит на меня. Я наслаждаюсь ее болью, ее паникой — она должна знать, как мы поступаем с предателями в Братве.

Но не ярость наполняет мою грудь, а глубокая печаль. Такая, которая может засосать меня глубоко и держать там, как одержимое морское существо, чтобы никогда не дать больше подняться.

Мы оказываемся в подземелье раньше, чем я успеваю это осознать. Это не совсем подземелье, но оно обладает всеми его прелестями. Это скорее камера. Небольшая голая комната, единственное освещение — от одной голой лампочки, свисающей с потолка. Кроме стула, на который я усадил Бьянку, здесь есть шаткий стол, разодранный матрас в углу, раковина, унитаз и четыре пустые стены.

Другими словами, это место выглядит средневековым, причем намеренно. Мы не пытаем здесь людей, это происходит на заводе, но мы держим здесь людей, чтобы напугать их до того, как мы будем готовы допросить их.

— Почему? — Мой страдальческий голос эхом отражается от бесплодных стен. — Я отдал тебе все. Почему ты встала на сторону этого монстра, на сторону Диаса?

— Я не…

— Не лги мне, мать твою, — рычу я, заставляя очередную порцию слез упасть на ее прекрасное лицо, на тонкую белую ночную рубашку. Я практически вижу ее обнаженные изгибы, но это лишь напоминает мне о том, как она манипулировала мной с помощью секса, с помощью моей невероятной потребности в ней.

Мое дыхание становится быстрым и тяжелым, должно быть, я выгляжу таким же невменяемым, как и чувствую себя, потому что в глазах Бьянки вспыхивает ужас. Я никогда не видел ее такой разбитой. На ее лице написано опустошение, но это ничто по сравнению с бурей, бушующей внутри меня. Ничто.

Я крепко сжимаю ее челюсти и засовываю большой палец ей в рот, гадая, будет ли она кусаться или будет играть в ладушки. Мне невыносимо смотреть на ее растерянность и разбитые глаза. Она не имеет права. Это мне больно. Она причинила боль.

Но она принимает это. Она закрывает глаза и так нежно сосет мой большой палец. Это охренительно. Ее теплый рот, мягкий язык, а я не знаю, что она делает со мной, кроме как сыплет соль на рану.

Я отдергиваю руку и достаю нож, но у меня не хватает духу прижать его к ее горлу. Он так и висит у меня на боку, а я стою перед ней и жду ответов, которые не хочу слышать.

— Я работала не на Хорхе и не на дядю, а на ФБР. — Ее слова ударяют меня в самое нутро. Я не успеваю опомниться, как сжимаю в руке ее волосы и вдавливаю нож в ее плоть, достаточно сильно, чтобы ужалить. Бьянка больше не плачет, у нее нет истерики. Кажется, она понимает и принимает, что я должен убить ее. Даже если это уничтожит меня.

Что и произойдет.

— Это никогда не было связано с тобой. Я никогда не хотела причинить боль тебе или твоим близким. Я работала с федералами, чтобы посадить своего дядю. Он убил мою семью, и он за это заплатит. Я сделала это миссией своей жизни.

Я сделал паузу, ее слова повергли меня в смятение. Но потом я вспомнил, что она мастерски врет.

— Я не верю тебе. Я не верю ни одному твоему слову.

— Это правда, Даниил. Я клянусь. Я не лгу. Я могу это доказать.

— Вот только ты лгунья, — прорычал я с явными эмоциями в голосе. — Мы засняли тебя на камеру, когда ты сговаривалась с Диасом на чертовой