Расследованием установлено… - Георгий Молотков

Теперь уже ясно, где собирается пересечь границу Бакель. Нетрудно понять, почему отказался он от самолета — на машине, да еще с прицепом, багаж везти куда удобнее. Версия, отрабатываемая чекистами, подтверждалась.

Оперативная группа ленинградских чекистов прилетела в Одессу накануне ухода в рейс «Азербайджана». Белоснежный красавец теплоход стоял у пирса, ожидая пассажиров. Чекистам тоже не оставалось ничего другого, как ждать приезда двух его пассажиров, заказавших каюту до Венеции. Ночью позвонили коллеги из Киева. «Мерседес» ночует в их городе.

После полудня, за несколько часов до отплытия теплохода, машина с красным пятном дипломатического номера на темно-вишневом, припудренном дорожной пылью кузове, мягко притормозив, остановилась на пирсе Одесского порта. «Мерседес» выглядел куда респектабельнее и солиднее своего хозяина. Если бы он приехал в порт на автобусе, никто и не признал бы в нем дипломата. Что-то провинциальное, местечковое было в облике и манерах этого неприметного человека с жидкой бородкой клинышком и крючковатым носом. Он все пытался делать быстрее, чем следовало, — суетился вокруг машины, что-то перекладывал в ней, наконец, мелкой иноходью впереди жены поспешил по трапу на борт теплохода. Хотя спешить и беспокоиться причин не было. Но уже через несколько минут Бакель спустился к машине, у которой как раз и появилась группа таможенников.

— Что у вас в багажнике?

Вопрос таможенного инспектора был неожиданным. Как правило, багаж дипломатов не досматривается. Но инспектор показал на собаку, которую держал на поводке его коллега, стоявший у багажника «мерседеса»:

— Видите, собака нервничает…

Собака и впрямь нервничала. То ли ей не понравился размахивающий руками Бакель, то ли надоели долгие разговоры, то ли она была необыкновенной одесской собакой, чуявшей не только наркотики, но и любую контрабанду. Факт тот, что она поскуливала у багажника, рвала поводок.

— Нет у меня наркотиков, — бушевал Бакель. — Вы не имеете права. Я буду жаловаться!

— А может, и не будете. Откройте багажник, — стоял на своем инспектор таможни.

— У меня нет ключа!..

— Где же он?

— У жены…

— Придется побеспокоить ее…

Бакель, словно ждавший повода расстаться с таможенниками, своей мелкой иноходью потрусил к трапу теплохода. Но тут же поспешно спустился к машине.

— Открывать не буду! — еще издали крикнул он.

— Ну, что ж, откроем сами…

К багажнику подошел таможенник с ломиком.

— Не смейте ломать замок! — крикнул Бакель… и открыл багажник машины.

Когда развернули первый пакет, вынутый, из багажника, сверкнул серебряный оклад иконы. Таможенники вели досмотр не торопясь, но привычно умело и сноровисто. Бакель и его жена теперь им не мешали. Напротив, любезно разрешили досмотреть салон машины и прицеп. Еще до прихода экспертов было ясно, что вещи, обнаруженные при досмотре, вывозу за границу не подлежат, а стоимость их намного больше десяти тысяч рублей. Налицо было преступление, за которое по закону полагается уголовное наказание. Но личность дипломата неприкосновенна. Его нельзя было задержать, помешать ему выехать за границу. Его лишь попросили написать объяснение и подписать протокол об изъятии ценностей.

Но еще до окончания досмотра Бакель поспешил заявить:

— Вещи не мои!

— Чьи же?

— Моих знакомых. Меня попросили перевезти их через границу.

— Назовите их. Кто они?

— Я не знаю фамилии. Случайное знакомство…

— Как же смогли они доверить случайному знакомому столько ценных вещей?

— Не знаю… Их зовут Люда и Юра, они живут в Ленинграде…

Супруга дипломата сообщила адрес случайных знакомых, он был в ее записной книжке. Другой информации в объяснении, оставленном на таможне, не было. Да в ней и не нуждались. Немного облегченный «мерседес» с прицепом погрузили на борт теплохода. Его хозяевам пожелали счастливого плавания. Белоснежный лайнер легко отошел в положенное время от причала. Над Черным морем было солнечно и прозрачно. Будни и заботы оставались на берегу.

На Балтийском побережье, где отдыхали в это время Люда и Юра из Ленинграда, тоже была хорошая погода. После отплытия теплохода из Одессы позвонили в Юрмалу:

— Как наши дачники?

— Отдыхают…

— Возвращайтесь с ними домой.

Залитая ранним летним солнцем Юрмала еще спала, когда в дверь одного из ее домов настойчиво постучали. Открыл Малышев. Обыск продолжался недолго, дачники отдыхали налегке. Тихая курортная Юрмала еще не проснулась, когда машина, увозившая Малышевых, выехала на шоссе, ведущее в аэропорт.

Они были все же очень разными — муж и жена Малышевы. В паре они отлично подходили друг другу — тандем работал умело, споро и удачливо. Получалось, как в математике: минус на минус — в результате плюс. Теперь, когда они так были необходимы друг другу, они оказались врозь. Жили в одном доме, под одной крышей, но никакого общения, ни одной, даже мимолетной встречи. Правда, линию поведения, не сговариваясь, они избрали одну и ту же, но вели себя по-разному, каждый в силу своего характера.

Малышев во время отсидок в лагерях усвоил расхожую блатную мудрость: главное — держаться, не расколоться. И он держался — угрюмо, озлобленно.

— Ничего не знаю, не помню… Может быть… Виноват — докажите! Это ваш хлеб!..

А если и давал скупые показания, то безбожно врал, ничуть не беспокоясь даже о правдоподобии сказанного.

Людмила Малышева тоже не собиралась говорить правду и давать чистосердечные показания, но вела себя по-другому. Она начала с протестов. До слез возмущалась — как могли лишить свободы двух ни в чем не повинных, добропорядочных граждан. Если Распылитель не скрывал своей неприязни, нагло отказывался отвечать на вопросы следователя, то жена его пыталась уйти от ответа на них.

Ее спрашивали, например, о знакомстве с Бакелем.

— Это дипломат? — переспрашивала Малышева. — Может быть. У нас было довольно много знакомых иностранцев. Они обращались к мужу за консультацией. Вы ведь знаете, что многие из них интересуются русскими иконами и антиквариатом.

Следовал новый вопрос.

— Вы подтверждаете показания Бакеля о передаче ему для вывоза за рубеж ценностей, принадлежащих вашей семье?

— Пусть он скажет об этом мне. Я требую очной ставки!..

— В ней нет пока необходимости, — отвечал следователь.

Малышева была словоохотлива. Еще в самолете, по дороге из Риги в Ленинград, она, не теряя времени, начала рассказывать сопровождавшему ее офицеру о себе, о собирательской страсти мужа, которая увлекла и ее. Это был монолог — ее вполне устраивало молчание внимательно слушавшего ее соседа. Теперь же в кабинете следователя ей очень важна была реакция собеседника. А он никак не выдавал своего отношения к тому, о чем говорила Малышева. Ничего не опровергал, не оспаривал. А ведь Малышеву, как и любого человека в ее положении, сейчас больше всего интересовало: что известно следователю? Знать бы это — все стало бы куда проще. Но это преимущество оставалось за следователем, и уступать его, делиться им он не собирался. Малышевой было нелегко, но она все еще на что-то надеялась, тянула время, хотя не могла не понимать, что работает оно уже не в ее пользу.

А чем располагало следствие против Малышевых, упорно уходивших от правдивых показаний? У следователя были убедительные доказательства участия Малышевых в контрабанде. Имелись объяснения Бакеля и его жены, данные ими в Одесской таможне. При обыске в Юрмале у Малышевой нашли запрятанный ею список икон, обнаруженных в багажнике машины дипломата. Были и другие улики. Всего этого достаточно было для ареста Малышевых и привлечения к уголовной ответственности. Но следствию нужно было выяснить и другие факты их преступной деятельности. Ясно было, что эпизод в Одесском порту не единственный. Кроме Бакеля могли быть другие соучастники, другие каналы для контрабанды. Это следствию предстояло выяснить у Малышевых, но они еще на что-то надеялись. Правда, те, кто занимался делом Малышевых, не просто терпеливо ждали, когда обвиняемые начнут давать искренние показания. Работа, о которой в лучшем случае Малышевы могли лишь догадываться, шла. Собирались другие доказательства, допрашивались свидетели, выявлялись связи, знакомства Малышевых.

Как-то, заканчивая очередной допрос, следователь сказал Малышевой:

— Зря вы не хотите помочь нам…

— К сожалению, ничем не могу…

— Себе же вредите. Мы и сами узнаем все…

На другой день Малышеву на допрос не вызвали. И на следующий, и на третий. Малышева в камере томилась от неизвестности. А когда наконец вызвали, то вместо привычного кабинета она попала в другой, где за столом сидел незнакомый молодой следователь. Держался сугубо официально, спрашивал о вещах второстепенных. Малышева сникла. Она наверняка вспомнила предупреждение полковника: «Не хотите помочь, не надо…» А главное, Малышева довольно верно просчитала ситуацию. Бакель, на неприкосновенность которого так полагались Малышевы, «сгорел». Более того, он выдал их. От ответа не уйти, молчать, запираться бессмысленно. Надо попытаться выйти из положения с потерями наименьшими. Выход один — помочь следствию, чтобы заслужить снисхождение суда. Понимала она и другое: менять, пока не поздно, поведение надо ей, а муж последует ее примеру.