Призрак в кривом зеркале - Елена Михалкова

– Ближайшее время – это десять лет. Ну, плюс-минус два года.

Он рассмеялся, встал и подошел к ней, радуясь, что она так мило свела все к шутке.

– Извини, – в голосе его звучало искреннее сожаление. – Больше чем на пять не могу согласиться.

Когда он оставил за спиной ее дом, длинные тени от травы падали на дорогу. С остановки возвращались люди, и в садах района со смешным названием Лежебяки лаяли псы, встречая хозяев. Илюшин достал телефон, набрал номер Бабкина.

– Серега, я возвращаюсь завтра утром, – сообщил он. – Все истории – при встрече.

– Билет уже купил?

– Еще нет. Сейчас поеду на вокзал.

Однако сел Макар на автобус, идущий не в центр, а на окраину – в сторону того района, где стоял дом Шестаковых.

Ему хотелось кое с кем попрощаться.

– Значит, говоришь, Эдик пытался сбежать, – пробурчал Яков Матвеевич.

Илюшин кивнул, поправил сумку на плече.

– Дьяволово отродье! А ты, значит, ушел…

Макар снова кивнул, переступил с ноги на ногу. Внизу завозились и заворчали, и он страдальчески закатил глаза – Афанасьев уже двадцать минут мучил его одними и теми же вопросами, а собака таскалась за ним по пятам и упорно ложилась отвислым пузом на кроссовки Макара.

– А ты тут голос не подавай! – прикрикнул на собаку Афанасьев. – Ишь, взяла волю…

Он присел на корточки, и Макар тоже вынужден был сесть. Старик почесал собаку за ухом, и та с готовностью перевалилась на спину, демонстрируя живот, задышала, умильно поглядывая на хозяина, вывалила язык на сторону.

– Похудела, пока шлялась. И жарко ей. Может, конуру в теньке поставить… – размышлял Афанасьев, гладя ей пузо.

– Как вы ее назвали, Яков Матвеевич?

– Дурой, вот как! Чего смеешься? Кто же она, как не дура, если ее пацанята на веревку привязали возле своего дома, а она даже убежать не смогла! Хорошо хоть, я ее разыскал – а не то так бы и сидела на веревке, одуванчики сторожила.

Он поднялся, кряхтя, указал на сумку.

– Поехал ты, что ли?

– Угу. Пора возвращаться.

– Ну… Хорошей дороги тебе.

По лицу Афанасьева Илюшин видел, что старику хочется что-то сказать, но он колеблется, пытается – и не может подобрать слова.

– И вам спасибо, Яков Матвеевич, – искренне сказал Макар, отвечая на невысказанное им. – Берегите себя.

Он закинул сумку на плечо, пожал протянутую морщинистую руку и пошел к калитке. В голове его вертелась мысль о том, что он хотел что-то спросить у старика, что-то несерьезное – совершеннейшую мелочь, которая не имела никакого значения, а лишь должна была удовлетворить его любопытство… Что-то совсем несущественное…

Мелочь не вспоминалась.

«Ну и черт с тобой», – сказал мелочи Илюшин и перестал об этом думать. В конце концов, это действительно было что-то незначащее.

Он дошел до поворота к остановке, бросил взгляд на куст светло-синей, почти небесного цвета сирени, ветки которой перевешивались через палисадник. Земля под ними была усыпана опавшими цветами.

«Какая-то мелочь…»

Неподалеку от остановки на площадке, обсаженной кустами, двое мальчишек раскачивались на качелях, соревнуясь, кто выше взлетит. Две женщины с сумками разговаривали возле горки, поглядывая на них.

«Маленькая зарубка в памяти, которую я поставил себе, а потом забыл про нее…»

Двери подъехавшего автобуса с шипением открылись. Водитель закурил, стряхивая пепел в окно и поглядывая в зеркало на пассажиров, заполнявших салон. Макар видел, что двери сейчас закроются, и понимал, что нужно поторопиться, чтобы успеть, но что-то держало его возле площадки, где мальчишки раскачивались на качелях.

«Сущая ерунда… Почему же это не выходит у меня из головы?»

– Пашка у нее на фабрике работает, – донесся до него голос одной из женщин. – А она сама дома сидит.

Двери автобуса закрылись, и Макар вздрогнул от этого звука. Водитель развернул свой транспорт на площади, и автобус неторопливо потащился вверх, в сторону вокзала. А Илюшин остался на месте, потому что секунду назад наконец вспомнил, о чем же он так и не узнал, пока жил в городе.

Старик недоуменно воззрился на него, когда увидел Макара возле своего дома.

– Забыл чего? Ты же уезжать собирался…

– Забыл, Яков Матвеевич. Скажите, вы не знаете, чем раньше занимался Валентин Ованесович? Он говорил, у него была интересная профессия, а какая – не сказал.

– А-а, Корзун! – Афанасьев выпрямился, почесал в затылке. – Да, профессия у него и впрямь была интересная. Об этом, правда, мало кто знает, потому что Валентин – мужик неразговорчивый. А работал он иллюзионистом в цирке. Я даже как-то статью про него читал, восхищался…

– Иллюзионистом в цирке?! – перебил его Макар.

– Ну да. С гастролями ездил, за границей побывал. А потом что-то не задалось у Вали, и он осел у нас, в Тихогорске. Кажется, родители его отсюда родом… Ты что же, из-за этого вернулся?

«Иллюзионистом. В цирке».

– А что это у тебя вид какой ушибленный стал? – удивился Афанасьев. – Только что вроде бодрый был, нахальный…

Илюшин пробормотал что-то невнятное, чувствуя себя так, будто получил солнечный удар.

«Иллюзионистом».

«В цирке».

– Э-эй, парень! – встревожился Яков Матвеевич. – Ты чего?

– Все нормально, – выговорил Илюшин. – За исключением того, что глупость не лечится.

– Не понял…

– Это я о себе, Яков Матвеевич. Только о себе.

Снаружи оказалось не заперто, и Макар бесшумно вошел в дом, где его встретили полумрак и негромкие голоса. Илюшин двинулся на звук. Из-под ног его метнулась какая-то тень, исчезла в незаметном лазе.

Стучать он не стал, и, когда толкнул дверь, Эля вскрикнула от неожиданности. Илюшин одним взглядом окинул комнату, поразившись тому, насколько она отличалась от той, выходившей окнами в сад, возле которой он стоял, когда выследил девушку.

В этой комнате стены были затянуты темной тканью, а одна и вовсе закрыта ширмой, из-за которой виднелись длинные металлические пруты и угол раскладной лестницы. Блестящие ящики, коробки, пара круглых столов, между ножками которых отсвечивали зеркала, черный занавес, крепящийся на прямоугольной раме, – вещи, назначения которых Макар не мог определить, а в дальнем углу – сооружение, похожее на алюминиевый кран: высокое, до самого потолка, затянутое вверху то ли бумагой, то ли тонкой тканью.

Когда Илюшин вошел, Эля сидела возле столика, на котором были разложены инструменты, а Валентин Ованесович возился у основания этой конструкции. Услышав ее вскрик и обернувшись, Корзун не вскочил, а неторопливо поднялся, стягивая тонкие перчатки. По губам его пробежала усмешка, он покачал головой, будто досадуя на самого себя, что забыл запереть дверь.

– Значит, иллюзионист… – сказал Макар, останавливаясь перед дверью. – Рано вы ушли из профессии, Валентин Ованесович. Ваш талант не до конца реализован.

Они переглянулись.

– Только не говорите о вашей непричастности к делу Шестаковых, – предупредил Илюшин. – Хоть и с большим опозданием, но до меня все-таки дошло, кому я обязан встречей с призраком Татьяны Любашиной.

Он невесело рассмеялся.

– Знаете, Валентин Ованесович, а ведь я действительно поверил в то, что видел нечто потустороннее… Я понимаю, что на это вы и рассчитывали.

Испуг на лице Эли сменился раскаянием.

– Мы не хотели вас обманывать, – жалобно сказала она, делая шаг к Илюшину. – То есть нет, хотели… но не специально…

Она сбилась, снова взглянула на Корзуна, ища поддержки. Тот подошел к ней, взял за руку.

– Вы садитесь, Макар Андреевич, – он указал на стул возле окна. – Надеюсь, драться не собираетесь?

– Нет. Не собираюсь.

Илюшин прошел к стулу, бросил взгляд в окно, затянутое тонкой поблескивающей сеткой. От банок, стоявших на подоконнике, пахло скипидаром и краской.

– Я понял, что Шестаковы используют меня в своих интересах, только сегодня утром. Мне и в голову не могло прийти, что тем же самым занимаетесь и вы.

– Мы вас не использовали! – горячо возразила Эля.

– Именно это вы и делали. Создавали противовес своей семье: они старательно убеждали меня, что призрак – это их рук дело, а вы – в том, что он существует, хотя поверить в это было почти невозможно. Вы победили. Я вам поверил и чуть не уехал из города в твердой уверенности, что привидения существуют.

– Почему не уехали, если не секрет? – поинтересовался Корзун, сохраняя невозмутимость.

– Я вспомнил брошенную вами фразу об интересной профессии и спросил у Афанасьева, чем вы занимались раньше.

– А-а-а… – протянул бывший иллюзионист. – Да, сам виноват, сболтнул лишнего. Недооценил вас немного.

Ни в голосе, ни во взгляде его не было враждебности. Илюшин почувствовал нечто вроде восхищения ими обоими.

– Эля, идея с привидением принадлежала вам?

Девушка кивнула. Щеки ее чуть покраснели, но в остальном она ничем не показывала своего волнения.