Последняя история Мины Ли - Нэнси Чжуён Ким

времени она ловила на себе его взгляд, но он ни слова ей не сказал, словно она стала невидимой, неким неодушевленным предметом. Мина понятия не имела, знал ли он о ее причастности к случившемуся с Лупе в тот день, но, скорее всего, догадывался о ее отношениях с мистером Кимом.

Она проработала в супермаркете – в его супермаркете – до самых родов.

То июньское утро началось, как и всякое другое утро, с того, что Мина доковыляла до ванной, позавтракала в одиночестве за кухонным уголком и тяжело засеменила к остановке, пробираясь сквозь тревожный серый туман. Забравшись в автобус, она опустилась на переднее сиденье и уставилась вперед на дорогу, что помогало подавить тошноту.

Отработав за кассой всего час, она почувствовала, как живот, и без того раздутый и неудобный, сжался, вслед за чем последовала вспышка острой боли. Едва Мина доковыляла до подсобки, отошли воды, по ногам побежало тепло. В туалете она положила прокладку в нижнее белье, а затем в последний раз собрала вещи. Выйдя через заднюю дверь, она обошла здание и из телефонной будки позвонила миссис Бэк. Размеренно дыша в попытке ослабить боль, она около получаса прождала подругу, которая должна была отвести ее в роддом в центре. Над головой висело тяжелое солнечное небо в дымке цвета разбавленной порошком воды.

Затем последовали два дня агонии, в основном в одиночестве, изредка прерываемом миссис Бэк, которая урывала пару часов на работе и сидела рядом, держала ее за руку в попытке утешить. Мина кричала на мир, который каждый день угрожал разорвать ее на части. Все тело будто горело в огне, как тело святого, сжигаемого на костре. И наконец Мина взяла на руки своего ребенка, красного и кричащего, покрытого белесой пленкой.

Пустышка. Такая же, как она, – без семьи, без тетушек и дядюшек, двоюродных братьев и сестер, бабушек и дедушек, даже без надгробий, к которым можно приносить цветы.

Миссис Бэк дала малышке имя, которое ей очень нравилось, – Марго.

Мина уже достаточно настрадалась за последние несколько месяцев, когда другие кореянки в супермаркете наблюдали за стремительным ростом ее живота и, конечно, сплетничали о том, какое распутство привело ее к беременности – ее, сорокалетнюю одинокую кореянку. Как только живот стал заметен, Мина перестала ходить в церковь, опасаясь осуждения местных женщин, в том числе миссис Син, которой она доверяла, однако не ждала, что та поймет, каково ей – одинокой вдове, переехавшей в другую страну, влюбившейся вопреки здравому смыслу и в конце концов оказавшейся брошенной и с ребенком на руках.

Дома она не вставала с постели и беспрерывно рыдала, в то время как за ребенком ухаживала миссис Бэк. Мине казалось, что слезы никогда не закончатся, и она надеялась таким образом истощить себя до смерти.

Недели сменялись, а Мина все еще была не в силах работать. Она словно бы дожидалась конца жизни и могла разразиться слезами ни с того ни с сего. Сбережений хватало на то, чтобы оплачивать квартиру, продукты, молочные смеси и подгузники в течение нескольких месяцев, а миссис Бэк и хозяйка готовили для нее и ухаживали за ребенком, пока она спала.

За окном сияло солнце, на дворе щебетали птицы – казалось, земля продолжает вращаться, в то время как Мина застыла на месте, рыдая часами напролет, едва в состоянии принять ванну и накормить себя, не говоря уже о ребенке. Она подумывала о том, чтобы отдать дочку в какое-нибудь безопасное место и убежать, только куда? В Аргентину? В долину Сан-Фернандо? В Нью-Йорк?

У нее больше не было сил.

Разве могла она вырастить ребенка самостоятельно? Нельзя же до конца жизни полагаться на доброту миссис Бэк и хозяйки, у которых достаточно своих дел и забот.

Просидев дома почти два месяца, она наконец оставила дочь у местной старушки, заплатив за присмотр, и отправилась на поиски работы. Год она проработала посудомойщицей, после чего в ресторане быстрого питания готовила острые хот-доги и жареные во фритюре корн-доги – странную американскую еду. Она работала не покладая рук, пока жизнь постепенно налаживалась.

Несколько лет спустя умерла хозяйка квартиры, ее дети продали дом, а во время беспорядков пострадал первый магазин Мины. Они с миссис Бэк разъехались по разным местам и потеряли связь. Дочь быстро росла, и, занимаясь ею, Мина позабыла мистера Кима. Она видела в Марго только себя, отказываясь видеть дочку целиком, как пазл, в котором вечно не хватало деталей.

Так они и жили. Накопив достаточно денег для нового бизнеса, Мина перестала тратиться на няню и после школы забирала дочку к себе на работу. Она учила Марго помогать ей. Та нашла на рынке друзей. Однажды Марго стала взрослой и тоже покинула Мину. Ее все покидали.

Дочь, американка, говорившая по-английски, едва понимающая корейский, поступила в колледж в Сиэтле. Дочь не забыла о ней, хотя Мина знала, что та старалась. Кто не хотел бы забыть годы тяжелой работы и страданий? Для дочери эта квартира – ее квартира – была грязной, не соответствующей ее новым вкусам, ее новой жизни настоящей американки.

В этой стране было легко забыть, что люди нуждаются друг в друге.

Зазвонил телефон. Мина вскочила, кинулась в гостиную и сняла трубку. Это она. Тело покалывало, как будто голос дочери оживлял ее и – несмотря на явное недовольство в попытке смешать корейский и английский – связывал Мину с миром.

– Что ты ела на ужин? – спросила Мина.

– Пасту. Спагетти, – ответила Марго. – А ты?

– Твенджан кук.

Долгие годы Мина просыпалась до рассвета, чтобы сварить большую кастрюлю супа или рагу на день. Ей была невыносима мысль, что дочь придет из школы и дома не будет ничего питательного, поэтому кидала в блюда столько овощей, сколько могла себе позволить – кабачки, морковь, перец, лук. Хотя дочь обожала американскую еду, Мина хотела, чтобы она всегда воспринимала их дом если не как самое уютное место, то по крайней мере как безопасный приют, в котором ее всегда согреют и накормят. Разве это не самая душераздирающая мысль для любого родителя в мире? Знать, что их ребенок голодает. Иногда Мина даже думала, что, возможно, разлука с родителями защитила их от еще больших страданий – от необходимости наблюдать за голодными мучениями родных, превращавшихся в живые скелеты, которых разорвут бомбы или затопчат солдатские сапоги.

И все же нет ничего хуже, чем потерять любимых и потеряться самому. Они с родителями будто застряли между жизнью и смертью, не давая друг другу освободиться.