Король англосаксов - Эдвард Бульвер-Литтон

Пиры и турниры сменялись поездками по всем замечательным городам и местечкам герцогства. Разумеется, эти поездки совершались с величайшей пышностью и роскошью. Хроникеры уверяют, будто Гарольд и герцог ездили тогда даже в Компьен, к французскому королю Филиппу.

В конце концов Гарольд, вместе с шестью танами из его свиты, был посвящен Вильгельмом в воинственное братство рыцарей. После этой церемонии, которая совершилась по всем правилам рыцарского устава, Гарольд был приглашен к герцогине и ее дочерям. Одна из них, еще очень маленькая девочка, побудила Гарольда сказать ей комплимент относительно ее миловидности. Матильда остановила вышивание и подозвала девочку к себе.

– Мы вовсе не желали бы, чтобы ты так рано привыкала к комплиментам, на которые мужчины чрезвычайно щедры, но я скажу тебе, что этому гостю ты смело можешь верить, если он называет тебя прекрасной. Гордись его любезностью и помни ее, когда ты со временем будешь выслушивать комплименты от людей менее достойных, чем граф Гарольд… Может быть Бог изберет тебе в супруги такого же храброго и красивого мужчину, каков этот благородный лорд, Аделица, – сказал она, кладя руку на черные локоны дочери.

Девочка покраснела до ушей, но ответила с своеволием баловня – если только она не была подготовлена к подобному ответу:

– Я не хочу другого супруга, кроме этого графа Гарольда, милая мама. Если он не захочет жениться на Аделице, то она пойдет в монастырь.

– Неразумная девочка, разве ты можешь навязываться женихам? произнесла Матильда с веселой улыбкой. Что ты ответишь ей на это предложение, Гарольд?

– Что она через несколько лет убедится в своей ошибке, – сказал Гарольд, целуя чистый лоб Аделицы. – Ты, прелестная крошечка, еще не вырастешь вполне, как я уже буду седым стариком… И вздумай я тогда предложить тебе руку, ты ответишь мне презрительной улыбкой.

– О, нет! – возразила Матильда серьезно. – Высокородные невесты ищут не молодости, а славы, а ведь слава не старится!

Это замечание поразило Гарольда, доказывая ему, что он может попасть в ловушку, если не поостережется, и он поспешил ответить полушутливым тоном:

– Очень рад, что ношу при себе талисман, который делает мое сердце более или менее нечувствительным против всех обаяний, не исключая даже обаяния вашего прекрасного двора.

Матильда призадумалась, в эту минуту вошел внезапно Вильгельм, и от внимания Гарольда не ускользнуло, что он обменялся с женой каким-то странным взглядом.

– Мы, норманны, неревнивые люди! – проговорил шутливо Вильгельм, увлекая за собой графа, – но мы все-таки не привыкли оставлять своих жен наедине с такими прекрасными саксонцами… Пойдем ко мне, Гарольд: мне надо переговорить с тобой о разных разностях.

В кабинете герцога Гарольд застал нескольких норманнских предводителей, громко разговаривавших о чем-то.

Тут ему предложили заняться осмотром чертежа одной бретонской крепости, которую норманны хотели штурмовать.

Так как графу представлялся удобный случай доказать Вильгельму, что и саксонцы не профаны в военном искусстве, да к тому же было бы и неловко уклониться от его просьбы, он занялся усердно этим планом атаки и к утру заявил, что желает участвовать в задуманном походе.

Герцог с радостью принял его предложение. Норманнские хроникеры говорят, что Гарольд и его таны совершили просто чудеса храбрости во время этого блистательного дела. Возле каэноского ущелья Гарольд спас целый отряд, который без него погиб бы неминуемо. Вильгельму пришлось убедиться на фактах, что Гарольд ему равен и в храбрости и в знании военного искусства.

Внешне эти два героя относились друг к другу по-братски, на самом же деле они оба чувствовали себя соперниками. Гарольд уже заметил, что сильно ошибся в расчете, полагая, будто Вильгельм согласится способствовать удовлетворению его честолюбия.

Однажды, во время короткого перемирия, воины забавлялись метаньем стрел и борьбой друг с другом. Герцог и Гарольд любовались Тельефером, который отличался особенной ловкостью. Вдруг герцог обратился к Малье-де-Гравилю и сказал ему:

– Принеси мне мой лук!.. Ну. Гарольд, докажи, что ты можешь с ним справиться.

Все столпились вокруг графа и герцога.

– Прибей свою перчатку вон к тому дереву, Малье! – приказал Вильгельм, осматривая внимательно тетиву лука.

Прошло несколько секунд; герцог натянул тетиву, и стрела вонзилась сквозь перчатку в дерево, которое задрожало от силы удара.

– Признаюсь откровенно, что саксонцы не умеют владеть этим оружием, сказал Гарольд, – и потому я не берусь следовать твоему примеру, герцог. Но я хочу доказать, что у нас тоже есть средство парировать удары неприятеля и поразить его… Годрит, принеси мой щит и датскую секиру!

Когда Годрит исполнил это распоряжение, Гарольд стал спиной к дереву.

– Ну, благородный герцог, – произнес он с улыбкой. – Возьми самое длинное свое копье и вели десяти стрелкам взять свои луки. Я же буду вращаться вокруг этого дерева, и вы можете целить в меня, сколько душе угодно.

– Нет! – воскликнул Вильгельм. – Это было бы убийством.

– Я просто подвергаюсь той же опасности, которая ежеминутно угрожает мне во время сражения, – ответил ему хладнокровно граф.

Лицо Вильгельма вспыхнуло, и в нем проснулась вдруг страшная жажда крови.

– Пусть будет, как он хочет! – сказал он, подозвав к себе знаком стрелков. – Смотрите, чтобы каждая брошенная стрела достигла своей цели: такое хвастовство можно унять, конечно, только кровопусканием, но берегите голову и сердце гордеца!

Стрелки наклонились и заняли места. Гарольд подвергался действительно смертельной опасности: хотя спина его прикрывалась деревом, но все же щит мог закрыть только грудь и руки, а при его быстром движении нельзя было прицелиться так, чтобы только ранить, а не убить насмерть. Но он смотрел на все совершенно спокойно.

Пять стрел просвистели в одно время по воздуху, но Гарольд так искусно прикрывался щитом, что три из них отскочили назад, а две сломались надвое.

Видя, что грудь Гарольда осталась незакрытой в то время, когда он отбивался от стрел, герцог бросил в него свое ужасное копье.

– Берегись, благородный саксонец! – воскликнул Тельефер. Бдительный Гарольд не нуждался в этом предостережении: как будто презирая летевшее в него копье, он двинулся вперед и одним взмахом секиры разрубил его пополам.

Не успел еще Вильгельм вскрикнуть от злобы, как остальные стрелы раздробились о щит.

– Я только отражал нападение, герцог, – проговорил спокойно Гарольд, приближаясь к противнику. – Но моя секира умеет не только отражать, но и нападать в свою очередь. Прошу тебя приказать положить на этот камень, который кажется мне памятником древности, самый крепкий шлем и самый лучший панцирь: тогда ты увидишь, что мы можем нашими секирами отстоять свою родину.

– Если ты разрубишь своей секирой тот шлем, который был на мне, когда предо мной бежали франки, со своим королем во главе, то я буду пенять на Цезаря, выдумавшего такое ужасное оружие, – проговорил герцог злобно, уходя в свою палатку.

Он вскоре вернулся со шлемом и панцирем. Оба эти предмета были у норманнов тяжелее, чем у датчан, которые сражались пешими и потому не могли носить на себе особенной тяжести.

Вильгельм сам положил принесенное на указанный Гарольдом друидский камень.

Гарольд подверг лезвие секиры тщательному осмотру. Она была так разукрашена золотом, что трудно было считать ее годной, но граф получил ее в наследство от Канута Великого, который составляя своим небольшим ростом редкое исключение среди датчан, заменял телесную силу проворством и превосходным оружием. Если эта секира могла прославиться в нежных руках Канута, то тем ужаснее она должна была быть, когда ею владел мощный Гарольд.

Он замахнулся ею с быстротой молнии – и она с треском разрубила шлем пополам. При втором же ударе были раздроблены панцирь и еще – кусок камня.

Зрители остолбенели от удивления, а Вильгельм побледнел, как мертвец. Он почувствовал, что при своей громадной силе должен уступить Гарольду первенство и что замечательная его способность притворяться не принесет ему уже дальнейшей пользы.

– Есть ли во всем мире еще один человек, который мог бы совершить подобное чудо?! – воскликнул Брюс, предок знаменитого шотландца Брюса.

– О, таких чудотворцев я оставил по крайней мере тысяч тридцать в Англии! – ответил Гарольд. – Я шалил только, а во время боя моя сила увеличивается в десять раз.

Вильгельм скороговоркой похвалил искусство Гарольда, чтобы не показать; что понял в совершенстве этот ловкий намек, между тем как Фиц-Осборн, де-Боген и другие громко изъявили свой искренний восторг храброму графу.