Полководец. Война генерала Петрова - Карпов Владимир Васильевич

И вот снова и, казалось, еще более яростно из-за понесенных потерь гитлеровцы обрушили мощь своей артиллерии и авиации на наши позиции. И опять запрашивал Петров передовые части, и ему неизменно отвечали: «Держимся! Оборона жива!» Это радовало и воодушевляло командующего.

Ласкин говорил об этих минутах:

— К тому времени я уже целый год участвовал в боях, но такого сильного огня противника до сих пор не испытывал. Думается, не ошибусь, если скажу, что в истории войн такое огромное огневое превосходство одной стороны над другой на земле и в воздухе было впервые.

Хочется обратить внимание читателей на редкое совпадение мнений воюющих сторон. Манштейн тоже почти теми же словами оценивает силы немецкой стороны, вспомните его слова, приведенные выше: «…во Второй мировой войне немцы никогда не достигали такого массированного применения артиллерии, как в наступлении на Севастополь».

И вот после семи часов утра, опомнившись от контрартподготовки и устранив беды, которые она им причинила, гитлеровцы пошли на штурм. По всей обороне разнеслось: «Немцы пошли в атаку!» Гитлеровцы были уверены, что после такой многодневной артиллерийско-авиационной подготовки, после того, как все расположение обороняющихся было перемешано с землей, конечно же защитники Севастополя будут подавлены физически и морально и не окажут серьезного сопротивления. Но они ошиблись!

Оборона встретила штурмующих плотным прицельным огнем. Стремительного броска и безостановочного движения у атакующих не получилось. Манштейн приказал снова обрушить всю силу артиллерии и авиации на обороняющихся. Опять началась мощнейшая огневая обработка обороны. Снова летели и летели эскадрильи самолетов и рвались бесчисленные снаряды.

И опять послушаем Ивана Андреевича Ласкина:

— Мой командный пункт был в одном километре от первых траншей, и я видел очень ясно, как из-за деревьев и кустов Бельбекской долины начала надвигаться лавина танков и за ней поднималась пехота противника. Вскоре я насчитал больше пятидесяти танков. Они шли на участок Семьсот сорок седьмого стрелкового полка, которым командовал подполковник Шашло, и на левый фланг Семьдесят девятой бригады полковника Потапова. Танки шли под прикрытием плотного огневого вала. Наша артиллерия открыла огонь по этим танкам и подожгла несколько машин. Пулеметы били по живой силе противника. Но танки и пехота продолжали настойчиво двигаться вперед. Вражеские мины, снаряды и бомбы сыпались и на наш наблюдательный пункт. Рушились блиндажи и землянки, засыпало землей окопы и траншеи. К нам на наблюдательный пункт прибежал командир батальона противотанковых ружей капитан Шаров. Он доложил, что его бронебойщики подбили четыре танка, но шесть его противотанковых ружей разбиты и расчеты погибли. Чтобы понять напряжение боя и состояние людей, достаточно было посмотреть на самого Шарова. Лицо его было окровавлено и запылено. Весь он с головы до ног был в гари и копоти. Я спросил его: «А пехота держит позиции?» — «Стрелки не оставляют своих окопов. Будут драться до последнего, — хриплым, но твердым голосом ответил капитан. — И мои бронебойщики тоже». — «Вы ранены, товарищ Шаров. У вас кровь на лице». — «Там почти все люди в крови. Даже если не ранен снарядом или пулей, то от осколков и камней, которые сыплются тысячами со всех сторон и хлещут по лицу и по голове, там все в крови». — «Отдохните несколько минут здесь», — предложил комиссар капитану. «Не могу, товарищ комиссар. Не до отдыха сейчас. Да и какой тут у вас отдых, — добавил Шаров с грустной усмешкой. — И у вас тут все содрогается». Комиссар нашей дивизии Петр Ефимович Солонцов сказал: «Такие люди, как Шаров, в тяжелой боевой обстановке и сами не дрогнут, и людей своих заставят держаться до последнего. Храбрый офицер!» Комиссар не ошибся: Шаров вел себя необыкновенно мужественно. Позднее он погиб в боях, и двадцать первого апреля сорок третьего года Ивану Александровичу Шарову было присвоено звание Героя Советского Союза… Меня вызвал к телефону командующий. «Мы с напряжением следим за событиями на вашем участке, — услышал я спокойный голос генерала Петрова. — То, что ваши полки в огне, нам ясно. Доложите, какие силы наступают на вас и удерживают ли части свои позиции». «В сплошном огне вся дивизия, — ответил я. — Авиация непрерывно висит над нами и бомбит. Артиллерия проводит мощные огневые налеты один за другим. На нашем участке наступает до двух дивизий и до шестидесяти танков. Полки Устинова и Шашло свои позиции удерживают твердо». Позднее мне стало известно, что наступало на нас больше двух дивизий и больше ста танков, но я всегда в своих докладах старался не увеличивать силы противника. «Куда вышли танки и удалось ли немцам где-нибудь вклиниться в оборону?» — спросил командарм. «Танки и пехота подошли к переднему краю Шашло, но в оборону не вклинились, задержаны огнем». Командарм помолчал и спросил: «Живы ли полки?» — «Вся дивизия ведет бой, товарищ командующий. Потери большие, но более подробно об этом доложить не могу». — «Докладывайте мне чаще, Иван Андреевич. А я сейчас передам генералу Моргунову, чтобы он усилил на вашем направлении огонь береговых батарей. Кроме этого, пошлем авиацию. Прошу сообщить личному составу полков Устинова и Шашло, что Военный совет армии восхищен их стойкостью и мужеством!»

Ласкин помолчал, будто вглядывался в те далекие события, и затем продолжал рассказ:

— Для того чтобы вы представили напряженность боев в эти минуты, вот вам несколько эпизодов. В первой траншее назревала рукопашная, бойцы отбивали наседающих фашистов. Здесь находились наши разведчики и среди них Мария Байда, очень смелая девушка. Ее ранило в голову. Санинструктор Кучер говорит ей: «Давай перевяжу». — «Какая сейчас перевязка, никакой перевязки не нужно, Ваня, стреляй фашистов!» И сама продолжала стрелять очередями по гитлеровцам. Фашисты забросали их позиции гранатами и пошли вперед. И вот бесстрашная девушка прямо среди взрывающихся гранат первая кинулась им навстречу. Рядом с Марией разорвалась еще одна граната, и она второй раз была ранена, но до самого вечера не уходила даже на перевязку. В тот день группа бойцов, в которой находилась и Мария Байда, была окружена, но они не оставляли позиций, бились и защищались до последнего. И им удалось вырваться из окружения. Вот другой эпизод. Гитлеровцы прорвались к наблюдательному пункту командира батареи Сухомлинова. На позиции сыпались бомбы с самолетов, произошло несколько прямых попаданий, орудия замолчали. Немцы начали обходить наблюдательный пункт. Сухомлинов вызвал огонь на себя. Он и его товарищи геройски погибли.

Ласкин опять помолчал.

— Я с комиссаром Солонцовым стал пробираться на самое тяжелое направление — к командиру Семьсот сорок седьмого полка подполковнику Шашло. Местность в полосе нашей обороны была вся обезображена и стала неузнаваема. Полностью была уничтожена растительность, земля стала сплошь черной, изрытой воронками. Мы пробирались по разрушенным траншеям. В траншеях лежали убитые. И вот когда мы добрались до наблюдательного пункта Шашло, оказалось, что двери его НП завалены землей.

Я с ним разговаривал через дверь. У Шашло была телефонная связь со всеми подразделениями. Он доложил мне о том, что подразделения его полка держатся. Мы с комиссаром организовали помощь, откопали НП командира полка и двинулись дальше. На соседнем участке командир полка Устинов доложил нам обстановку: «Полчаса тому назад батальоны удерживали свои позиции. Но противник возобновил сильный обстрел, атаки следуют одна за другой. Впереди, как видите, сплошная завеса пыли и дыма. Дальше чем на пятьдесят метров местность не просматривается. Проводную связь с батальонами восстановить пока не удается. Обстановка выясняется моими офицерами. Скоро они должны прибыть». Блиндаж командира полка вздрагивал от близких разрывов бомб и снарядов. На нас сыпалась земля сверху из перекрытия. Вскоре вернулись посланные Устиновым командиры и доложили, что батальоны на передовых позициях пока выдерживают натиск врага.