История Русской Церкви. 1700–1917 гг. - Игорь Смолич

Современники Екатерины удивлялись тому «философскому либеральному образу мыслей, который она принесла с собой на престол… Она считала себя ученицей Вольтера, поклонялась Монтескье, изучала «Энциклопедию» и благодаря постоянному напряжению мыслей стала исключительным человеком в русском обществе своего времени» [557]. Позднее Екатерина пожертвовала многими идеалами своей юности, особенно в конце своего правления под впечатлением Французской революции. Однако ее религиозные убеждения, сложившиеся еще в молодости, оставались по существу неизменными. Воспитанная в строго протестантском духе, она познакомилась с православием под руководством назначенного для этой цели императрицей Елизаветой архимандрита Симона Тодорского [558]. Последний был известен как переводчик книги пиетиста Иоганна Арндта «Об истинном христианстве» («Vom wahren Christentum») и сам находился под сильным протестантским влиянием. Поэтому его ученица могла сообщить своему отцу, обеспокоенному предстоящим ей принятиям православия, что «между лютеранской и греческой религией нет почти никакой разницы» [559]. Из позднейшей обширной корреспонденции императрицы видно, что Екатерина так и не стала по–настоящему православной, как никогда не была и правоверной лютеранкой. Ее конфессиональная принадлежность оставалась для нее делом чисто внешним. На протяжении всего своего долгого правления она всегда рассматривала церковные и религиозные вопросы с точки зрения государственных интересов. Она пыталась разумно и тактично преодолеть идейную пропасть, которая разделяла ее и церковную иерархию, и это ей по большей части, хотя и не всегда, хорошо удавалось. Перед своим ближайшим окружением, проникнутым духом Просвещения, Екатерине не приходилось лукавить. Перед народом же она подчеркнуто демонстрировала свою строгую православность, наружным доказательством чему было пунктуальное соблюдение церковных правил и обрядов. Подлинной религией Екатерины II был деизм XVIII в. Ее религиозные взгляды довольно хорошо известны как благодаря ее собственным высказываниям, так и по воспоминаниям современников. Секретарь императрицы А. В. Храповицкий, который в своем «Дневнике» уделяет довольно много места тому, как Екатерина относилась к религиозным установлениям, пишет, что однажды после исповеди она рассказала ему о «странном вопросе», который задал ей духовник: верит ли она в Бога. Она тотчас на память прочла Символ веры и добавила: «А ежели хотят доказательств, то такие дам, о коих они и не думали. Я верю всему на семи Соборах утвержденному, потому что святые отцы тех времен были ближе к апостолам и лучше нас все разобрать могли» [560]. Князь М. М. Щербатов замечает весьма скептически: «Кажется, что уже не настоит нужды сказывать: имеет ли она веру к закону Божию, ибо естьли б сие имела, то бы самый закон Божий мог исправить ее сердце и направить стопы ее на путь истины. Но несть, упоенна безрасмысленным чтением новых писателей, закон христианский (хотя довольно набожной быть притворяется) ни за что почитает» [561]. Другой современник Екатерины II, князь И. М. Долгорукий, замечает, что она «была совершенно равнодушна ко всему священному» [562]. О ее отношении к святым таинствам можно судить по одному из ее писем к Вольтеру: «A l’égard des billets de confession nous en ignorons jusqu’au nom… Nous laissons croire а chacun tout ce qu’il lui plait» [Что касается свидетельств об исповеди, они для нас не важны… Мы позволяем каждому верить в то, что ему нравится (фр.)] [563]. Ее скептическое отношение к чудесам видно по тому, как она редактировала жития преподобного Сергия Радонежского и святого Александра Невского [564]; но наружно она всегда подчеркнуто добросовестно выполняла установления Церкви и обряды [565]. На это обратил внимание еще при жизни ее супруга Петра III французский посланник: «Никто усерднее ее не исполняет установленных греческою религиею обрядов относительно умершей императрицы» (подразумеваются многочисленные заупокойные службы, которые отправлялись после кончины императрицы Елизаветы вплоть до ее погребения). «Духовенство и народ вполне верят ее глубокой скорби по усопшей и высоко ценят ее чувство. Она чрезвычайно строго соблюдает все церковные праздники, все посты, все религиозные обряды, к которым император относится чрезвычайно легко и которые в России, однако, очень почитаются» [566]. Уже тогда Екатерина взяла себе за правило «respecter la religion, mais ne la faire entrer pour rien dans les affaires d’état» [«Уважать религию, но ни за что не допускать ее в дела государственные» (фр.)] [567]. Придерживаясь этого правила, она благополучно обошла многие трудности в своей церковной политике. Но в душе императрица, конечно, часто не могла удержаться от смеха. В 1787 г. она писала Потемкину: «В Петров день в Москве в Успенском соборе Платона (Левшина. — И. С.) провозгласили мы митрополитом и нашили ему на белый клобук крест бриллиантовый в пол–аршина (около 35 см. — И. С.) в длину и поперек, и он во все время был как павлин кременгусский» [568]. По отношению к епископам Екатерина II была настроена крайне недоверчиво. Исключение составляли Димитрий Сеченов, отвергавший теорию «двух властей», и мягкосердечный и уступчивый Гавриил Петров, который хорошо понимал, насколько бессмысленна была бы оппозиция императрице, тем более во второй половине ее правления [569].

Теория о двух самостоятельных властях — церковной и светской — с самого начала беспокоила императрицу. Возможно, ей были известны упомянутые записки, представленные Арсением императрице Елизавете. При подготовке секуляризации церковных земель Екатерине II пришлось убедиться, что подобные воззрения были еще живы. Князь М. М. Щербатов находил, что отношение Екатерины к теории «двух властей» определялось честолюбивыми претензиями духовенства на светские права: «Ныне царствующая императрица, последовательница новой философии, конечно, знает, до каких мест власть духовная должна простираться, и, конечно, из пределов ее не выпустит. Но я впредь не ручаюсь, чтобы духовный чин нашед удобный случай, не распростер свою власть» [570]. Вероятно, именно эти соображения и побудили императрицу столь жестоко обойтись с митрополитом Арсением, что явилось еще одним шагом на пути дальнейшего подчинения Церкви государству. Екатерина охотно называла себя «благочестивой императрицей» [571], а в одном письме к Вольтеру назвала себя даже «chef de l’Eglise greque» [главой Греческой Церкви (фр.)] [572]; да и Гримм именует ее «chef de son Eglise» [главой своей Церкви (фр.)] [573]. Щекотливую для себя проблему престолонаследия императрица решила ссылкою на то, что взошла на трон ради защиты православной веры [574]. Эта мысль подчеркивается в манифесте Екатерины II по поводу восшествия на престол от 28 июня 1762 г.: «Всем прямым сынам отечества Российского явно оказалось, какая опасность всему Российскому государству начиналася самым делом, а именно: наш закон православный греческий перво всего восчувствовал свое потрясение и истребление своих преданий церковных, так что Церковь наша греческая крайне уже подвержена оставалась последней своей опасности переменою древнего в России православия и принятием иноверного закона» [575]. Идея спасения Церкви от политики Петра III еще более акцентируется в манифесте по случаю коронации от 7 июля 1762 г. «Ревность к благочестию, любовь к Нашему Российскому отечеству… понудили Нас к тому (государственному перевороту. — Ред.). Естьли бы и благовременно не исполнили того, чего от Нас самая должность в рассуждении Бога, Его Церкви и веры святой требовала, то бы пред Страшным Его судом отвечать за сие принуждены были». В конце манифеста сообщается, что поступок императрицы удостоился благословения свыше: «Он, Всевышний Бог, Который владеет царством и кому хочет дает его, видя праведное и благочестивое оное Наше намерение, самым делом так оное благословил» [576]. Лицемерие Екатерины было безоговорочно поддержано высшим духовенством, которое было слишком напугано печальной переменой своего положения при Петре III, а пуще всего — потерей церковных вотчин. Хотя среди авторов манифеста от 28 июня не было членов Святейшего Синода, они тотчас же подхватили содержавшиеся в нем идеи, восхваляя в своих проповедях Екатерину II как защитницу православной веры [577]. Даже секуляризация 1764 г. не остановила потока лести. В связи с публикацией в 1766 г. «Наказа» Екатерины Святейший Синод утверждал, что «в Высочайшем «Наказе» изображено богоподобное желание, чтоб увидеть народ российский, сколько возможно по человечеству, учинившимся в свете благополучнейшем» [578].