История Русской Церкви. 1700–1917 гг. - Игорь Смолич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Записка Арсения «О благочинии церковном» явилась первым официальным протестом российской иерархии против синодальной системы. Более того, под ней стояла подпись первенствующего архиепископа Амвросия, и потому императрица и правительство не могли просто не заметить ее. К сожалению, нет ни одного документа о какой–либо реакции государственных властей. Тем не менее некоторые выводы на этот счет можно сделать на основании еще одного сочинения Амвросия и Арсения — брошюры под названием «Всеподданнейшее предложение», которая была вручена Елизавете 17 ноября 1742 г. [526] Авторы напоминают о представленной в апреле записке и замечают: «От многих, как от братии наших (епископов? — И. С.), так и от светской стороны, чувствуем немалую на нас вражду и негодование, о чем, надеемся, что Вашему Величеству отчасти внушается, и не малое в том опасение имеем, дабы со временем каковыми–либо ухищренными внушениями не возмогли смутить неповинной души Вашего Величества, того ради, в дополнение прежде поданного нашего проекта, еще кратко нижеследующие резоны в собоперсональное высокомонаршее рассмотрение всеподданнейше предлагаем». Итак, часть епископов была возмущена заявлением своих собратий, из коих только один являлся членом Святейшего Синода. Кто именно своими нашептывания смущал «неповинную душу» императрицы, неизвестно. Ясно, что речь могла идти в данном случае лишь о лицах из ее ближайшего окружения [527]. Кажется, внимание Елизаветы обратили на критику Коллегии экономии, коль скоро как раз в это время Кабинет министров потребовал от прокурора коллегии отчета о состоянии управляемых ею церковных вотчин. Главный вопрос, поднятый двумя иерархами, остался нерешенным, так как императрица не пожелала принять их сторону. Из записки от 17 ноября видно, что их обвиняли в том, что они отвергали «Духовный регламент». Под своими «братиями» Арсений мог подразумевать, судя по его взглядам на иерархию, только епископов. Не так уж важно, имелись ли в виду синодальные архиереи или и другие иерархи. Большинство епископов, в том числе и в Святейшем Синоде, были малороссы, которые не могли быть принципиально против предложений Арсения. Иерархи были единодушно против коллегиальной системы Святейшего Синода и подчинения Церкви светской власти. В таком случае вражда к Арсению была, видимо, следствием оскорбленного самолюбия из–за того, что Арсений, не будучи членом Синода, осмелился через голову Синода подать столь принципиальный проект. Не исключено, что епископы опасались решительного и энергичного характера Арсения, в котором видели наиболее вероятного кандидата в патриархи. Амбиции Арсения давали основания для таких подозрений: к моменту подачи Арсением совместно с Амвросием «Всеподданнейшего предложения» первый уже был по ходатайству Амвросия назначен императрицей Ростовским митрополитом и членом Святейшего Синода.
С точки зрения своей программы брошюра от 17 ноября 1742 г. представляла собой значительно более умеренный вариант первой записки тех же авторов: проблема патриаршества была на этот раз едва затронута. Дело ограничилось указанием на то, что «Духовный регламент», отвергая патриаршество, не содержит никаких формальных препятствий для восстановления Московской епархии. Второй главной темой была критика Коллегии экономии. Императрица пошла в общем навстречу этим пожеланиям: указом от 15 июля 1744 г. управление церковными вотчинами было из ведения Коллегии экономии передано Святейшему Синоду [528]; в июле 1742 г. Иосиф Волчанский был поставлен архиепископом Московским (1742–1745), а 1 сентября того же года Никодим Сребницкий (1742–1745) стал первым епископом новоучрежденной Петербургской епархии [529]. При жизни Амвросия, пользовавшегося особым доверием императрицы Елизаветы, его влияние на церковные дела было прочным, как явствует уже из самого выбора кандидатов для посвящения в епископский сан и назначений на епархии [530]. После смерти в 1745 г. своего единомышленника Арсений остался в одиночестве. Из–за властного характера он нажил в своей епархии и в Петербурге немало врагов. Да и его успешная борьба против Коллегии экономии не доставила ему сторонников среди бюрократии [531]. Преемником Амвросия в Святейшем Синоде стал сначала мало чем замечательный архиепископ Стефан Калиновский, который в связи с назначением был переведен из Псковской епархии на Новгородскую. После его смерти (1753) первоприсутствующим в Святейшем Синоде стал Московский архиепископ Платон Малиновский, а за ним — Петербургский архиепископ Сильвестр Кулябка. В 1757 г. его место занял Димитрий Сеченов, который, как обнаружилось в правление Екатерины II, и лично, и по существу дела не сходился с Арсением [532]. При Елизавете планам Арсения противостоял также обер–прокурор князь Я. П. Шаховской, ставивший государственные интересы выше церковных дел. Его церковная политика нашла себе последователей, и ее направление осталось неизменным даже после того, как императрица по просьбе епископов сместила его с поста, который он занимал в течение 10 лет [533]. Несмотря на то, что Арсений был малороссом, у него не было сторонников среди епископов украинского происхождения. Не сумел он наладить отношений и с влиятельным графом А. Г. Разумовским, который вообще–то покровительствовал епископам из малороссиян [534]. Не числился среди его друзей также духовник императрицы Елизаветы протоиерей Ф. Я. Дубянский, пользовавшийся доверием государыни в столь высокой степени, что она, случалось, передавала с ним Синоду свои повеления. И в 1763 г., будучи уже духовником Екатерины II, он снова не оправдал надежд, которые возлагал на него Арсений. В этот критический период Арсения поддерживал, по–видимому, только канцлер граф А. П. Бестужев–Рюмин, заступавшийся за него перед императрицей [535].
Тот факт, что Арсений вынужден был в течение 20 лет в одиночестве вести принципиальную борьбу за права Церкви и за автономию ее высшего руководства, чрезвычайно характерен для русской иерархии 1–й половины XVIII в. Она никак не поддержала его, если не считать поверхностной солидарности в споре с Коллегией экономии за церковные вотчины. Биограф Арсения находит в этом отражение «борьбы разнородных идейных течений во взгляде на церковное управление» [536]. «У членов Синода росла готовность содействовать правительственным видам» [537]. Такая готовность отличала иерархию уже в XVI и XVII вв. Епископы не уставали в течение двух с половиной столетий вести борьбу за церковные земли, но всякий раз отступали, когда речь заходила о принципиальных вопросах. Для Арсения принципиальной была и проблема церковных вотчин, ибо в его представлении она была связана с положением епископата в Церкви. Когда Екатерина II в 1763 г. решила разрубить гордиев узел путем секуляризации церковных имуществ, Арсений был покинут и предан своими «братиями» в Святейшем Синоде даже и в этом вопросе [538].
Ко времени кончины императрицы Елизаветы проблема церковных земель для правительства настолько обострилась, что стало возможным ее окончательное разрешение. Этого не случилось при Елизавете только потому, что такой шаг претил религиозному чувству императрицы и ее уважению к церковной иерархии [539]. Итак, до воцарения Петра III могло казаться, что Святейший Синод одержал победу в этом вопросе. Петр III по своему воспитанию и природному характеру был иностранцем, которому были чужды Россия и ее Церковь [540]. Его краткое правление (26 декабря 1761 г. — 28 июня 1762 г.) напоминает правление императрицы Анны. Это был период немецко–протестантского господства и «мысленного ига», как выразился архиепископ Амвросий Зертис–Каменский в письме к митрополиту Арсению Мацеевичу, написанном после вступления на престол Екатерины II [541]. Еще откровеннее в письме к тому же адресату высказался Московский митрополит Тимофей Щербацкий: правление Петра III «vitam nostram ad gemitus et dolores ducit» [наполнило жизнь нашу стенанием и скорбями (лат.)] [542]. Петр III был лютеранин по крещению и до 14 лет жил в Киле, после чего императрица Елизавета вызвала его в Петербург. Здесь 29 июня [543] 1742 г. он перешел в православие, но открыто выражал свое презрение к православной Церкви и ее обрядам, что вызывало возмущение подданных и недоумение иностранцев. За 10 дней до смерти Петра III австрийский посланник граф Мерси–Аржанто докладывал своему правительству: «Едва можно себе представить то удивительное презрение, какое царь выказывает господствующей религии своего государства» [544]. В мемуарах А. Т. Болотова упоминается о беседе Петра III с Новгородским архиепископом Димитрием Сеченовым, который являлся в то время первоприсутствующим в Святейшем Синоде. Царь высказал желание, «чтоб из всех образов, находящихся в церквах, оставлены были в них одни изображающие Христа и Богородицу, а прочих бы не было; также чтоб всем попам предписано было бороды свои обрить и вместо длинных ряс носить такое платье, какое носят иностранные пасторы» [545]. Хорошо осведомленный австрийский посланник также сообщает своему двору об этом разговоре, добавляя: «Архиепископ, сильно смущенный, стал представлять ему различные дурные последствия, связанные с этими нововведениями, и наконец в особенности то, что если император захочет принудить русское духовенство к принятию всего вышесказанного, то подвергнет их всех опасности быть когда–нибудь ночью умерщвленными чернью. Тем не менее государь, казалось, был очень раздражен его возражениями и очень сурово обошелся с названным епископом, который, пожалуй, еще будет сослан в Сибирь» [546]. По словам посланника, этот разговор состоялся 28 июня 1762 г. О реформистских планах Петра III свидетельствуют его заметки от 25 июня того же года: «1) чтоб дать волю во всех законах (т. е. вероисповеданиях. — И. С.), и какое у кого ни будет желание, то не совращать (в православие. — И. С.); 2) принять вообще всех западных и чтоб их не имели в поругании и проклятии; 3) уреченные посты вовсе прекратить и чтоб не почитать в закон, но в произвольство; 4) о гресе прелюбодейном не иметь никому осуждения, ибо и Христос не осуждал; 5) всех ваших здешних бывших монастырских крестьян причислить моему державству, а вместо их мое собственное на жалование дать» [547]. Уже 26 марта 1762 г. Петр III издал жесткий указ, не вошедший, впрочем, в Собрание законов. В нем Святейший Синод обвиняется в волокитстве по делам просителей. «Делается одна токмо повадка (т. е. поблажка. — И. С.) епархиальным начальникам, так что в сем пункте Синод походит больше на опекуна знатного духовенства, нежели на строгого наблюдателя истины и защитника бедных и невинных… Сего ради повелеваем Синоду чрез сие стараться крайним наблюдением правосудия соблазны истребить… Нашим императорским словом чрез сие объявляя, что малейшее нарушение истины покажется как злейшее государственное преступление» [548]. В царствование Елизаветы Синод успел отвыкнуть от такого резкого тона. Однако по существу дела Петр III был прав: дела затягивались, низшее духовенство редко находило в Синоде защиту от произвола владык, которым зачастую не хватало чувства справедливости. В январе 1762 г. Петр III посетил Святейший Синод, где совещался по вопросу о положении монастырских крестьян [549]. В результате появился ряд указов [550], которые благоприятно отразились на положении крестьян. Память об этих указах долго жила в народе, и недаром к ним прибегали самозванцы (например, во время восстания Пугачева) и сектанты. В истории епархиального управления и монастырей эти указы открыли новую эпоху (см. § 10).