И пели птицы... - Себастьян Фолкс

Бирн пополз к заходившемуся криком юноше, добрался до дерева с ободранной пулями корой. Забелел перевязочный пакет, — Бирн начал перебинтовывать рану. Сзади к ним попытались подобраться санитары с носилками, однако они шли во весь рост и мгновенно навлекли на себя длинные пулеметные очереди.

Стивен зарылся лицом в землю, дав ей набиться ему в рот. Он закрыл глаза — на сегодня они видели достаточно. Отправишься в ад! Прощальные слова Азера вытеснили из его головы все мысли. Раздиравший душу громовый шум словно вбил в него эти слова.

Бирну каким-то образом удалось доволочь юношу до их воронки. Зря, подумал Стивен. Мальчишке все равно не жить.

Сержант Харрингтона снова закричал, приказывая атаковать, и с десяток бойцов подчинились приказу. Стивен некоторое время наблюдал, как они подбираются к первой линии проволочного заграждения, и не сразу обнаружил, что к ним присоединился и Бирн. Он попытался перерезать проволоку, но взрыв подбросил его над землей, подержал над ней, и ноги Бирна задергались от впивавшихся в его тело пуль.

Стивен лежал в воронке вместе с юношей и убитым утром солдатом. Все три часа, которые потребовались солнцу, чтобы немного умерить свой пыл, юноша умолял дать ему воды. Стивен старался не обращать на его мольбы внимания. На поясе одного из лежавших в воронке трупов висела фляжка, однако ее пробила пуля и большая часть воды вытекла. Осталось лишь немного красновато-бурой жижи, в которой кровь смешалась с землей. В конце концов Стивен вылил ее в рот юноши.

Из соседних воронок выбирались, надеясь доползти до своих, раненые, но каждая такая попытка вызывала вспышку пулеметного огня. И они торопливо соскальзывали обратно в воронки.

Когда стрельба на ничейной земле смолкла, сидевшие в резервной траншее немцы принялись расстреливать повисшие на проволоке трупы. За два часа они лишили тело Бирна головы, отстреливая кусочек за кусочком, пока между плеч не осталась одна лишь зияющая дыра.

Стивен молился о том, чтобы поскорее стемнело. С первой же минуты этого утра он перестал надеяться на то, что останется в живых. Пробегая сквозь прореху в проволоке, подставляя тело воображаемым пулям, он смирился с неминуемостью смерти. Но сейчас он мечтал, чтобы этот день, принесший с собой новую, несовместимую с жизнью реальность, наконец угас.

Если стемнеет, на землю вернется естественный порядок вещей, и, возможно, спустя многие годы, когда восстановится нормальное течение жизни, все случившееся нынче будет восприниматься как помрачение разума. Но пока что Стивену казалось, что происходит обратное: происходящее и есть новая реальность, мир, в котором они теперь обречены жить, а прежний, с его чередованием времен года, дней и ночей, ушел безвозвратно.

Когда ему стало невмоготу сносить стоявший в его воронке запах человеческой плоти, он решил бежать из нее, — а там будь что будет. Начавшаяся слева от воронки небольшая атака временно отвлекла внимание немецких пулеметчиков, и Стивен, выбрав подходящий момент, полагаясь на удачу или случай, побежал, виляя из стороны в сторону, назад, а с ним и еще несколько солдат, которым не хватило терпения дождаться темноты.

Близкий к обмороку, он ковылял по склону холма к реке, к воде, которой жаждал с полудня. А там, бросив винтовку на берегу, повалился в реку. Течение здесь было медленным, Стивен с головой ушел под воду, ощущая, как она вливается в поры его тела. И открыл, точно рыба, рот.

Он стоял на дне, пытаясь прийти в себя. Развел руки, держа их ладонями вверх, словно в молитве. Шум, продолжавший давить ему на череп, несся теперь с обоих берегов. И не стихал. Стивен думал о Бирне, болтавшемся, точно ворона, на проволоке. Может, ему нальют воды в дыру между плечами? Иначе как он напьется?

Он попытался привести в порядок мысли. Бирн мертв, вода ему не нужна. Важна не его смерть, а то, как вывихнулся мир. Важны не десятки тысяч смертей, но то, что они доказали: ты можешь быть человеком и все же поступать вопреки всем законам природы.

Стивен попробовал выбраться на берег, однако течение было сильнее, чем ему показалось, а тело его от усталости ни на что уже не годилось, и, едва он оттолкнулся ногами от дна, река понесла его вниз.

В скором времени Стивена со всех сторон окружили немцы. Солдат, оказавшийся в воде рядом с ним, что-то кричал на чужом языке. Стивен ухватился за него, чтобы не пойти ко дну. Здесь все хватались один за другого, стараясь выбраться на берег. Вокруг были те, кто убил его друзей, его бойцов. Совсем близко от себя он видел людей, подобных ему, видел оспины на их коже, вытаращенные глаза. Старый седой капрал что-то вопил. Смуглый, как многие из этих солдат, юноша плакал. Стивен постарался возненавидеть их — так, как ненавидел прежде.

Мокрые тела их давили на Стивена со всех сторон, пропитанные водой гимнастерки прижимались к нему, хозяевам их было не важно, кто он. Мешанина воющих тел, голоса, непонятно орущие о спасении…

Показался узкий, на скорую руку перекинутый британскими саперами через реку мостик. Немцы пытались забраться на него, но переходившие по мосту британцы наступали им на пальцы. Стивен взглянул вверх, на одинокую фигуру британского рядового, потерявшего где-то каску. Рядовой презрительно смотрел на него.

— Вытащи меня! — крикнул Стивен. — Вытащи!

Солдат схватил протянутую Стивеном руку, потянул его на мост. Однако за Стивена цеплялись немцы. Его спаситель выстрелил в воду, и Стивен оказался на мосту. Подошли другие солдаты, они с удивлением оглядывали его.

— Пленные, — сказал вытянувший его из воды рядовой. — С чего это мы станем помогать им из реки выбираться?

Стивен доковылял по мосту до другого берега и плюхнулся в болотную траву.

Изабель, красная комната, коттедж деда… Он старался сосредоточиться на обрывках не вызывавших сомнения воспоминаний, вылепить из прошлого возможное будущее. Сознание его зацепилось за затхлое помещение конторы в доках Ост-Индской компании. И провело минуту, если не больше, в комнатке над причалом.

Смеркалось, близилась ночь, но свет, словно издеваясь над всеми, медлил, не уходил — и шум с ним вместе.

К Стивену начало возвращаться любопытство. Ему захотелось узнать, что произошло за этот день. Он выступил утром в атаку и обязан был двигаться вперед, где бы этот «перед» ни находился. Над ним, справа, стоял большой Тьепвальский лес. Он поднялся на ноги и пошел в направлении немецких окопов. Но тут голову его сотряс удар, — как будто летевший со страшной скоростью кирпич попал ему в висок, — и Стивен упал.

Следующее увиденное им лицо принадлежало не клерку, не Изабель и не его матери, хотя он ожидал увидеть именно их, — но одному из проходчиков Уира.

— Далеко же вас занесло. Добрых полторы мили протопали, — сказал солдат, вскрывая пакет первой помощи.

Стивен крякнул. Он затруднялся припомнить, кому принадлежит этот грубоватый голос, прилетевший совсем из другого времени.

— Я — Тайсон. Доброволец, если вы понимаете, о чем я. Там, где мы стояли, атака захлебнулась, и нас послали сюда. Санитаров немцы перебили. А здесь ольстерцы закрепились. Ну и ваши ребята тоже.

— Что у меня?

— По-моему, кость не задета. Левая нога. С такой раной даже на родину не отправляют. Я к вам сейчас капитана Уира пришлю.

Стивен лежал на спине в неглубокой воронке. Боли в ноге он не чувствовал.

Прайс проводил перекличку. Перед ним выстроились солдаты его роты — те, кому повезло вернуться. Глаза у них бегали, лица серели в темноте.

Поначалу он спрашивал о местонахождении каждого, кто не вернулся из боя. Но вскоре понял, что такие расспросы займут слишком много времени. Уцелевшие далеко не всегда могли с уверенностью сказать, кого они видели убитым. Они стояли понуро, как если бы каждый орган их тел молил, чтобы ему дали отдых.

И Прайс заторопился. Если на названное им имя никто не откликался, он сразу выкликал следующее. Бирн, Хант, Джонс, Типпер, Вуд, Лесли, Барнс, Стадд, Ричардсон, Сэвил, Томпсон, Ходжсон, Биркеншоу, Луэллин, Фрэнсис, Аркрайт, Дункан, Ши, Симонс, Андерсон, Блум, Фэйрбразер. Имена скороговоркой произносились в темноте и уносились в места, где раньше жили их обладатели, в города и деревни, куда вскоре полетят телеграммы, где будут опущены шторы, а из-за закрытых дверей станут доноситься по вечерам приглушенные стоны; в места, которые их породили и которые обратятся теперь в подобия женских монастырей, в подобия мертвых городов, лишенных жизни и назначения, без переклички отцов и их детей, без молодых людей на фабриках и в полях, без мужей для женщин, без гулких голосов в кабачках, без младенцев, которые могли бы родиться, вырасти и работать, писать картины, даже править страной, но так и остались, не зачатые, в разодранных телах своих отцов, лежавших сейчас по вонючим воронкам, которыми покрылись свекольные поля; ушедших из дома, чтобы обратиться из живых тел в имена на гранитных плитах, по равнодушным поверхностям которых будут с зеленым безразличием ползти мхи и лишайники.