И пели птицы... - Себастьян Фолкс

— Вон там, над первой линией немецких траншей, установлен плакат. Видите, что на нем написано?

Стивен посмотрел. Да, плакат огромный.

— Вижу. «Добро пожаловать, двадцать девятая!»

Его начало подташнивать.

Грей покачал головой.

— Так вот, имейте в виду. Проволочные заграждения не повреждены. Не нужно говорить об этом вашим бойцам, но я сегодня специально все рассмотрел и могу вас уверить: проволока цела на протяжении сотен ярдов. Снаряды просто перелетали через нее.

— А я думал, ее искрошили отсюда до Дар-эс-Салама.

— Штабные байки. От Хейга, Роулинсона и прочих. Только не говорите об этом бойцам, Рейсфорд. Не говорите, просто молитесь за них.

Грей сжал руками голову. Ни ум, ни полки с книгами ничем ему здесь не помогут, подумал Стивен.

Сорок восемь часов нежеланной отсрочки дали бойцам время подготовиться к неизбежному.

Первый винтовочный выстрел прозвучал, как вскрик трескучим фальцетом. Барнс прострелил себе нёбо.

Ночами они писали письма.

Майкл Уир написал:

Дорогие мать и отец, нам предстоит наступление. Не один день мы готовились к нему под землей. Мое подразделение принимало в этом участие. Теперь наша работа закончилась. Некоторые из моих бойцов вызвались поработать в день наступления санитарами. Моральный дух очень высок. Мы надеемся, что наш удар позволит покончить с войной. Полагаю, что большинство солдат противника уже погибли под нашим артиллерийским обстрелом.

Спасибо за кекс и клубнику. Хорошо, что сад доставляет вам такую радость. Ягоды нам всем очень понравились. Я часто думаю о вас, о нашей тихой домашней жизни. Прошу вас, не тревожьтесь за меня. Молитесь за солдат, которым предстоит брать высоту. Спасибо за мыло, мама, поверь, оно мне очень пригодилось. Я рад, что вечеринка с Парсонсами прошла так успешно. Пожалуйста, передайте мои соболезнования мистеру и миссис Стэнтон. Я лишь недавно узнал об их сыне.

Я почти уверен, что перед отъездом расплатился с портным, но, если я ошибаюсь, заплатите ему от моего имени, я верну вам долг во время следующего отпуска. Прошу вас, обо мне не беспокойтесь. Здесь достаточно тепло. Пожалуй, даже слишком, — поэтому мне ничего больше не нужно, ни носков, ни пуловеров.

Ваш сын Майкл.

Типпер написал:

Дорогие мама и папа, я вернулся к друзьям и очень горжусь, что снова с ними. Тут очень здорово, столько фуражек с разными околышами и солдат из других частей. Наши пушки такое представление устраивают — прямо Ночь Гая Фокса. Мы собираемся наступать и ждем не дождемся, когда фриц получит свое! Генерал говорит, что сопротивления никакого не будет, потому что наши пушки всех их прибили. Мы должны были начать вчера, но погода была не очень хорошая.

Очень тяжело ждать. Некоторые ребята немного упали духом. Тот парень, Бирн, о котором я вам рассказывал, подходит ко мне и говорит: не беспокойся. Рад был услышать, что Фред Кэмпбелл до сих пор цел. Молодчага!

Ну вот, мои дорогие мама и папа, это все, что я могу вам сказать. Завтра узнаем, увидимся ли мы еще когда-нибудь. Обо мне не беспокойтесь. Я не боюсь того, что меня ждет. Когда я был маленьким, вы были ко мне очень добры, и я вас не подведу. Пожалуйста, напишите мне еще, я так люблю узнавать, что нового дома. Пожалуйста, пришлите мне пару видов Сент-Олбанса. Передайте Китти, что я люблю ее. Вы самые лучшие мама и папа на свете.

Ваш сын Джон.

У Стивена, пока он читал это письмо и запечатывал конверт, несколько раз сжимало горло. Он вспоминал лицо Грея, думал об основанных на опыте предчувствиях капитана. И чувствовал, как его охватывает страшный гнев. Он вырвал из записной книжки листок и написал:

Дорогая Изабель, я посылаю это письмо на адрес твоего дома в Амьене, где его, надо думать, разорвут, но все же пишу к тебе, потому что больше мне писать не к кому. Пишу, сидя под деревом неподалеку от Ошонвиллье, где мы когда-то провели целый день.

Подобно сотням тысяч британских солдат, рассеянных по здешним полям, я пытаюсь осмыслить свою смерть. И пишу, чтобы сказать: ты единственный человек, которого я когда-либо любил.

Скорее всего это письмо никогда до тебя не дойдет, но мне хочется рассказать кому-нибудь, что это такое — сидеть июньской пятницей в траве, чувствуя, как по коже ползают вши, чувствуя, что живот наполнен горячим тушеным мясом и чаем, — возможно, последней в моей жизни едой, — и слушая, как за спиной вопят, взывая к небесам, пушки.

Вот-вот будет совершено противное природе преступление. Я чувствую это каждой своей жилкой. Наши мужчины и юноши — бакалейщики и клерки, садовники и отцы — отцы маленьких детей. Страна не может позволить себе потерять их.

Я боюсь смерти. Я видел, что способны сделать снаряды. Я боюсь, что придется пролежать целый день раненым в снарядной воронке. Мне очень страшно, Изабель, что я умру в одиночестве и никто не прикоснется ко мне. Но я обязан подать пример.

Утром я первым вылезу из траншеи. Будь со мной, Изабель, будь душою со мной. Помоги мне повести их к тому, что нас ждет.

С вечной любовью, Стивен.

Джек Файрбрейс написал:

Милая Маргарет, спасибо за твое письмо. Не могу выразить словами, как я горюю. Он был нашим сыночком, светом нашей жизни.

Но, Маргарет, милая, мы должны быть сильными. Мне так тревожно за тебя, я понимаю, тебе тяжело. Хорошо хоть, здесь происходит много такого, что не позволяет мне задумываться.

Я верю, такова была воля Божья. Мы хотели, чтобы он оставался с нами, но Богу виднее. Помнишь, как он бежал вдоль канала за пушинкой одуванчика, какие смешные слова придумывал, когда был совсем маленьким, для вещей, названий которых не знал?

Я думаю об этом постоянно, и — Бог милостив — Он посылает мне воспоминания о маленьком, множество мелких подробностей всплывают в памяти. Я думаю о них ночами, и они утешают меня. А руки мои словно обнимают Джона.

Жизнь его была для нас благословением, даром от Бога. Лучшим, какой Он мог нам дать. Мы должны благодарить Его.

Завтра начинается наступление, думаю, мы одержим большую победу. Скоро война закончится, и я вернусь домой и смогу опять заботиться о тебе.

С любовью, твой муж Джек.

Бирн, который в отличие от других бойцов письма писал редко, нашел маленький листок бумаги и написал на нем письмо брату. Аккуратный почерк, синие чернила.

Милый Тед, пишу всего несколько строк на случай, если больше мы не увидимся.

Завтра начинается наступление, абсолютно все у нас рады этому, веселы, бодры и верят, что удача их не покинет.

Прошу тебя, передай приветы моим очень многим, очень дорогим друзьям.

И, пожалуйста, передай маме, Тому, Дэйзи и малышам, что я их нежно люблю.

Надеюсь, это au revoir[10], а не прощай.

Твой любящий брат Альберт.

Закончив, он никак не мог заставить себя заклеить конверт. И, снова вынув письмо, приписал внизу: «Выше голову, Тед, и не тревожься за меня, я в полном порядке».

За восемь часов до назначенного времени наступления орудия смолкли, приберегая снаряды на утро.

Время было ночное, однако никто не спал. Типпер смотрел, словно не веря глазам, на Лесли и Стада. Он уже лишился суеверных надежд на то, что сможет как-то выбраться отсюда, тут не помогло бы никакое волшебство. Он упустил свой последний шанс. Теперь оставалось лишь дотерпеть до рассвета.

Стивен покосился на сидевшего рядом с ним Бирна. Однако когда тот повернулся к нему, в глаза ему посмотреть не решился. Похоже, Бирн понял, как обстоят дела.

Он подошел к Ханту, тот молился, стоя на коленях на дощатом полу траншеи, тронул его за плечо, потом положил ему на голову ладонь. А следом подступил к Типперу, ткнул его кулаком в плечо и с силой пожал руку.

Капралы Смит и Петросян проверяли снаряжение, переходя от одного угрюмого солдата к другому.

Бреннан сидел отдельно от всех, курил.

— Я все о Дугласе думаю, — сказал он.

Стивен кивнул. Бреннан вдруг затянул ирландскую песню.

Стивен увидел, как Бирн протянул руку, обнял Типпера, прижал к груди:

— Ждать осталось недолго. Скоро пойдем.

Около четырех, в самый глухой час ночи, в траншее воцарилась смертельная тишина. Все молчали. В кои-то веки не было слышно даже птиц.

Наконец за краем земли забрезжил свет, озаривший висевшую над рекой туманную дымку. Пошел дождь.

Из хода сообщения появился Грей, напористый, мрачный:

— Атакуем в семь тридцать.

Взводные командиры, не поверив услышанному, уставились на него:

— При дневном свете? При дневном?

Когда время атаки сообщили бойцам, на их лицах отразился такой испуг, точно они встретились с привидением.

Принесли завтрак и чай в бидонах из-под бензина. Серьезная физиономия Ханта склонилась над беконом, который он подогревал на крошечной плитке.