Время Культуры - Ирина Исааковна Чайковская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Позднее, в 1911-м году, Маршак в качестве корреспондента нескольких печатных изданий с группой еврейской молодежи побывал в Палестине. Поездка не только породила стихи о Палестине, но и свела 24-летнего поэта с совершавшей путешествие на том же корабле Софьей Мильвидской, будущей женой.
И второе. Всем читателям собственных (не детских) стихов Маршака, его замечательных переводов, бросается в глаза их философское наполнение; в их основе всегда мысль, они серьезны и содержательны. Все знавшие Маршака в один голос говорят, что он любил долгие философические беседы с коллегами, часто — с теми, кто начинал свой поэтический путь.
В воспоминаниях Станислава Рассадина говорится, как уже старый и больной поэт вызывал к себе членов редакции НОВОГО МИРА — Стасика Рассадина, Лакшина, даже случалось, самого главного редактора — Твардовского.
Самуил Маршак
По поводу Твардовского смешной штрих, он однажды заартачился: не поеду, я, дескать, сам в некоторой степени Маршак, но, узнав, что обидел Самуила Яковлевича, поспешил на призыв — Маршака в редакции обижать не хотели.
Так вот, сдается мне, что такой тип личности — вдумчивой, размышляющей, склонной к философской беседе и обмену мнениями с учениками, — восходит к предкам Маршака, бывших талмудистами и раввинами в еврейских местечках.
Эта черта Самуила Яковлевича, кстати сказать, сильно отличает его от старшего собрата, коллеги по переводческому и детскому цеху, Корнея Чуковского. У них было много сходного в судьбе, о чем я постараюсь сказать, но было и коренное различие. Маршак по типу принадлежал к учителям, просветителям и наставникам. Чуковский же, как мне кажется, обществом «взрослых» часто тяготился, к людям относился с некоторым подозрением, зато расцветал в компании детей, становясь в их окружении таким, как они.
Оба «старика» — разница между ними была в пять лет (Маршак — Чуковскому: «Пять лет, шесть месяцев, три дня/Ты прожил в мире без меня») — уже в 1920-х годах начали писать «для детей», и объяснялось это по большому счету одинаковыми причинами — это был почти единственный свободный от идеологии сегмент советской литературы (еще переводы), в то же время, востребованный обществом.
Но до того, как начать писать для детей, Самуил, сын простых необразованных родителей, сам прослыл чудо-ребенком, «вундеркиндом». Кстати сказать, заметивший четырнадцатилетнего поэта Владимир Стасов, поверивший в него и определивший его поэтическую судьбу, призывал своего протеже не изменять своему народу и вере.
Наступившая революция опрокинула все: жизнь, планы, убеждения. Бежавший на юг от красных Маршак с семьей находит приют в Екатеринодаре. Здесь начинается его работа с детьми, его первые опыты в детском театре. Любопытно, что там им были написаны антибольшевистские сатиры, о которых позднее нельзя было даже упоминать. Книжка с сатирами, полагаю, была им уничтожена точно так, как «Сиониды», о которых мы знаем, что когда уже гораздо позже Арон Вергелис подарил Самуилу Яковлевичу чудом сохранившийся их экземпляр, Маршак воскликнул: «Неужели я не все уничтожил?».
Да, надо было уничтожить все. Становиться другим, уходить от еврейства, религии, идиша и иврита. Но кое-что из старого можно было взять с собой. Это, в первую очередь, великолепное знание английского языка, который поэт изучил в Лондоне в 1912–1914 гг. В фильме о Маршаке прозвучало, что он получил там высшее образование. Едва ли за два года можно это сделать, но вот ходить на лекции, посещать библиотеки и музеи, общаться с писателями и журналистами — все это вполне возможно, и все это было в жизни поэта, с той поры полюбившего английский язык и литературу на нем.
Маршак создает издательство «Детгиз», это было поручением Горького, сыгравшего в судьбе зрелого Маршака такую же роль, как Стасов в отрочестве. Но поразительное дело, Маршак не занимал в этой организации никаких официальных должностей. При всем при том исполнял обязанности «главного», ходил с толстенным портфелем, вел все дела, работал — беспрестанно куря — с сотрудниками, которые не чаяли в нем души (Александра Любарская, Лидия Чуковская, Тамара Габбе, Николай Олейников, Даниил Хармс), находил новых авторов (Житков, Бианки, Гайдар, Шварц, Пантелеев), издавал детские журналы и помогал их изданию, короче раскрутил маховик Детской литературы, направив его в сторону розыгрыша, доброй шутки, раскованной импровизации, заставил писать для детей «специалистов» — биологов, моряков, военных…
И все это в 1937-м пришло сами понимаете куда.
Роберт Бернс
«Детгиз» был разгромлен, многие члены редакции арестованы.
Чудом уцелела Лидия Чуковская, и самое удивительное в этой истории, что невредимым остался и сам Маршак. Не потому ли, что официально никем не значился? Но «вредителей» от детской литературы официально именовали в прессе «группой Маршака». Главарь сам не понимал, как остался на свободе.
Позднее следователь ему говорил, что на него было самое большое число доносов. Самуил Яковлевич сумел вызволить из тюрьмы Александру Любарскую. За нее и Тамару Габбе он просил самого Генерального прокурора Вышинского. Габбе не выпустили.
Владимир Познер, в молодости работавший секретарем у Маршака, в фильме говорит, что тот любил Тамару Григорьевну Габбе, свою ближайшую сотрудницу, ученицу, талантливого автора детских пьес. Маршак был в ту пору женат, Габбе — замужем. Вообще личная жизнь Самуила Яковлевича находится за занавесом. Мы о ней ничего не знаем.
Станислав Рассадин в «Книге прощаний» рассказывает: Маршак признавался ему, что в своей жизни любил двух женщин — Надежду Дмитриеву (Черубина де Габриак) и Тамару Габбе. Дмитриеву, по-видимому, в екатеринодарский период, когда они вместе работали с беспризорными детьми. В который раз поражаюсь этой женщине: не слишком красивая, немолодая, не очень талантливая «хромоножка» влюбила в себя Гумилева и Волошина, а потом еще, как выясняется, Маршака…
А жена? Софья Михайловна, по общему признанию, была красавицей, посвятила себя мужу и семье, умерла после войны, не пережив смерти от туберкулеза двадцатилетнего сына Яши. И знаете, когда я писала «посвятила себя мужу и семье», подумалось: любил-то он других — тех, что творили, сочиняли, были сподвижницами в работе. Но личная жизнь Маршака, скорей всего, известная его домашним, на страницы воспоминаний не просочилась.
Не могу не сказать о стихах Маршака, о том, что у него люблю.
Совсем маленькой читала его книжку со смешными эпитафиями, переводами с английского. Запомнила на всю жизнь.
Склонясь у гробового входа, — О смерть, — воскликнула Природа, — Когда
