Время Культуры - Ирина Исааковна Чайковская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Та же история с менее «эротичным», но говорящем о том же стихотворением «Когда в объятия мои…». Оказывается, оно тоже написано «до брака», хоть и посвящено жене. Не верю. В эту чудовищную версию поверить трудно…
И последнее. Уже не в первый раз удивляюсь, как наши даже очень уважаемые и почтенные исследователи «ленивы и нелюбопытны». Вот купила в Москве выпущенную в 2009 году книгу «Дуэль и смерть Пушкина». И что же? Прочла в ней все то, что писали по этому поводу во времена наших дедов и прадедов. Но с тех пор написано много прорывных работ, сделаны потрясающие открытия, например, опубликованы письма Жоржа Дантеса к Екатерине Гончаровой из архива его правнука, найденные итальянской пушкинисткой Сереной Витале (см. ж. ЗВЕЗДА, № 8 за 1997 год).
Почему эти письма не поколебали привычную картину преддуэльной истории, одному Богу известно. Из рассказа Валентина Семеновича Непомнящего о последних месяцах Пушкина я поняла, что и ему было недосуг обратиться к этим документам. Впрочем, как я уже сказала, вся жизненная «фактура» волновала исследователя меньше, чем сам Путь поэта.
Валентин Непомнящий прекрасно завершил свой по большому счету замечательный цикл — стихотворением «Зимнее утро» (1829 или 1830). Все, конечно, его помнят: «Мороз и солнце; день чудесный/ Еще ты дремлешь, друг прелестный!/ Пора, красавица, проснись…».
Ничего не скажешь, гениальные стихи. Великолепная любовная лирика. И читает Валентин Непомнящий блестяще. Но, знаете, по моей дурацкой привычке, так мне захотелось узнать, кто же этот «друг прелестный», эта «красавица», к которой обращены чудесные эти строчки. Нужно ли это? Может быть, правильно делали мои школьные учителя, когда обрывали всякие подобные вопросы? Есть стихотворение — ну и учи себе! Чтобы потом отчеканить на отметку… А тебе, видите ли, еще знать хочется, кому посвящено…
Юрий тынянов: русское «Горе от ума»
3.31.16
Люблю с юности это светлое имя — Юрий Тынянов. А сейчас, когда на канале КУЛЬТУРА прошла передача о нем («Игра в бисер» Игоря Волгина с участием заслуженных литературоведов), сам бог велел с вспомнить замечательного ученого и писателя. На обсуждении у Волгина в центре была теория пародии, разработанная Тыняновым на примере Дрстоевского и Гоголя. Мне же хочется говорить о другом. И начать с личности Юрия Николаевича (1894–1943), был он, кстати, по документам Насонович.
Нашла у него в одном письме 1927 года к Виктору Шкловскому: «Горе от ума у нас уже имеется. Смею это сказать о нас, о трех-четырех людях. Не хватает только кавычек, и в них все дело. Я, кажется, обойдусь без кавычек и поеду прямо в Персию».
Юрий Тынянов
Сложное для толкования высказывание. Конечно, хотелось бы знать его контекст. Но выскажу свою расшифровку — и пусть мне возразят те, кто понимает его иначе.
В 1927 году, на десятый год революции и в год написания романа о Грибоедове «Смерть Вазир-Мухтара», Тынянову становится ясно, что он и еще трое-четверо его друзей находятся в том же положении, что и автор-герой бессмертной комедии. Самое большое горе в России всегда приносил ум, интенсивная умственная работа.
Виктор Шкловский. Рисунок Юрия Анненкова
Недавно мне попалась статья об отрицательной коннотации слова «ум» и его производных в российском обществе. Вдумайтесь, о чем говорят словосочетания и фразы типа: «больно умный», «ты что, умнее всех?»», «ишь умник выискался», «если ты такой умный, почему такой бедный?» В них явно слышится презрение к умному, желание поставить его на место.
Точно так в комедии Грибоедова относилось к Чацкому его окружение. Без сомнения, похожее отношение испытал на себе и сам Грибоедов. Он написал об этом трагикомедию, показав одиночество и чужеродность своего героя в среде, где тот обречен находиться.
Сам автор от этой чужеродности бежал в Персию, хотя и предполагал, что побег этот кончится гибелью. Тынянов понимал, что написать о себе и своих «близнецах» впрямую, создать художественный текст (то есть заключить ситуацию в кавычки) — не сможет, время давало шанс говорить только обиняками, в исторических романах.
Оставалось — поехать в Персию, что на эзоповом языке может означать «погибнуть» (кстати, похожий эвфемизм «поездка в Америку» использует у Достоевского Свидригайлов — и тоже для обозначения смерти). Тынянову не пришлось сознательно укорачивать свою жизнь, прожил он на удивление мало, 49 лет, да и то все его последние годы были отравлены страшной болезнью — рассеянным склерозом.
Друзья, которых он мог иметь в виду, — кончили по-разному. Бывшие опо-язовцы (ОПОЯЗ — Общество по изучению языка) Эйхенбаум и Шкловский, хотя и бесконечно поносимые за формализм, изгоняемые с мест работы, все же умерли своей смертью. Роман Якобсон эмигрировал и плодотворно работал вне родины, в Чехии и США. Близкие друзья, Зощенко и Шварц, также потерпели от режима, первого не печатали, второго не ставили. Зощенко практически был затравлен, сломался после Постановления 1946 года. Ближайший друг, великий биолог Лев Зильбер, которому Тынянов посвятил книгу «Архаисты и новаторы» (1929); долгие годы провел в лагере и ссылке; чудом уцелел… Вот судьба поколения!
Жизнь Юрия Тынянова начиналась в белорусском городе Режица (сегодня латышский Резекне); где ныне проходят Чтения его имени. Семья еврейская; отец — врач. В автобиографии нет никаких сведений; пришлось ли отцу для занятия должности креститься. Думаю; что пришлось. Интересно; что в воспоминаниях Юрия о Псковской гимназии нет ничего о «процентной норме» для евреев.
Между тем, в предреволюционные годы в гимназии рядом с Тыняновым учились несколько впоследствии известных людей с «неарийскими фамилиями».
Один из низ — Лев Зильбер; старший брат писателя Вениамина Каверина; на их сестре Лие (Елене) женится совсем молодой; двадцатидвухлетний Тынянов (1916). Думаю так: в те годы еврейские интеллигенты во множестве отходили от еврейской традиции; от идиша, иврита, изучения Торы в хедере; для проформы принимая крещение, они вливались в ряды российской интеллигенции. Их влекло в мир Большой культуры и литературы, а русская культура в то время, вне всякого сомнения, была на подъеме и ощущала себя значимой частью европей-сконр мира.
Юрия привлекали русская литература и русский язык. Задавшись целью стать филологом, он семь лет с 1912 по 1919 учился на историко-филологическом факультете Петроградского университета.
Юноша, похожий, по общему признанию, на Пушкина, посещал Пушкинский семинарий Семена Афанасьевича Венгерова и был оставлен любимым профессором на кафедре.
Семен Венгеров
Забавно, как по-разному оценивают личность
