Русская доля - Сергей Львович Григоров

Напомним прозвучавшее в «Характере»: русское мироощущение строится на постулате о всеобщем потенциальном равенстве. При Петре стала действовать «Табель о рангах», исподтишка началось деление россиян на касты. Однако теоретически любой человек из низов мог дорасти до верха служебной лестницы. Дворяне обязывались государевой службой и потому так же, как и крестьяне, могли относить себя к тягловому сословию. Павел же – говорят, в минутном помрачении ума – отменил почетное право благородного сословия служить Отечеству. Екатерина Вторая, немка, последовательно проводила эту установку в жизнь. Вот и получила на свою голову гражданскую войну.

Потрясение оказалось такой силы, что только через десять лет после казни Пугачева была опубликована Екатерининская «Грамота на право вольности и преимущества благородного российского дворянства». В России образовался социальный слой, не имеющий перед государством и представителями других сословий никаких обязательств, кроме разве что моральных, – это ли не пощечина русскому мироощущению?

Вслед за грамотой о вольности по логике вещей должна была последовать отмена крепостного права, но ждать ее пришлось почти сто лет.

Реформа 1861 года, по которой крестьяне вместе с крепостной зависимостью потеряли пользуемую ими землю, явилась новым ударом по народному мировоззрению. Восемьдесят процентов населения России лишились средств существования, по сути дела были выкинуты в никуда, в нищету. Перед реформой государственные крестьяне бахвалились: мы, мол, те же дворяне, только бедные. А оказалось, что благородное сословие имеет право владеть землей как прочей личной собственностью, крестьяне же должны купить даже те наделы, на которых трудились их отцы, деды, прадеды, прапра- и так далее. Затем последовали столыпинские преобразования, нацеленные не столько на создание фермерских хозяйств по западному образцу, сколько на уничтожение традиционной крестьянской общины, что усугубило ситуацию на селе. Запылали помещичьи усадьбы. В городах и крупных деревнях возникли массы люмпенов. Бывшие дворовые, став разночинцами, преподнесли выбитому из колеи народу подрывные идеологические идеи. Итог – революционная ситуация.

Чтобы понять, насколько чудовищны в русских глазах были навязываемые сверху нововведения, следует особо остановиться на земельном вопросе.

Любой продукт человеческого труда должен быть оценен, с этим трудно спорить. В то же время самое необходимое для жизни – воздух – никто из людей не создавал. Вроде бы еще нигде не взимали мзду за право дышать. Он, стало быть, бесценен? А кто создал землю? Распахивая и обихаживая ее из года в год, можно улучшить ее потребительские качества, повысить плодородие, но не сотворить из ничего. Так допустимо ли вообще словосочетание «стоимость земли»? Этот вопрос, очевидно, не политэкономический, а мировоззренческий.

Русский ответ на него следующий: земля принадлежит всем, всему народу. Добывалась и защищалась она нашими общими предками, после нас достанется нашим общим праправнукам и более дальним потомкам. Можно устанавливать плату за временное пользование землей, сдавать в аренду, но ни в коем случае не передавать «навечно в личную собственность». Именно такой порядок установился в традиционной русской общине: земля принадлежит всему миру, выделяются отдельные участки для личного пользования, периодически перекраиваемые по количеству членов семьи, способных вести полевые работы. «Освобождение» же 1861 года и столыпинские реформы били в самое сердце, замахивались не на экономические, а на идеологические устои русского общества.

В наши времена, кстати, муссируется новый Земельный кодекс. Вроде бы подогнан он под западные стандарты, но какой-то внутренний тормоз мешает его утвердить. При каждом чтении в Думе находится масса тонких уточнений его формулировок, и топится он в незначительных поправках. Однако о главном – его несоответствии русскому мироощущению – почти ничего не говорится.

Некомпетентность и интеллектуальная беспомощность теперешних народных избранников, в основной своей массе вышедших из среды партийной и комсомольской номенклатуры, в общем-то понятна – что с них, отягощенных манией обогащения, взять-то! Но как объяснить слепоту царской машины власти, у приводных ремней которой стояли преимущественно родовитые русские люди, несущие как крест чувство долга перед славными своими предками?

Вызывает удивление также и пренебрежение власть имущих творческими достижениями русского народа.

Предвижу читательские усмешки по поводу отстаивания русского приоритета по многим научным открытиям и техническим достижениям. В одном анекдоте, помнится, даже открытие рентгеновского излучения приписывали нам, ссылаясь на известную фразу Ивана Грозного: «Я вас, бояр, наскрозь вижу…». В силу данных обстоятельств, сложная это тема, но пройти мимо – обокрасть истину.

О научно-технических достижениях двадцатого века упоминать не буду. Большое видится на расстоянии – пусть про это напишут лет через сто-двести. Ограничусь несколькими неоспоримыми фактами относительно далекого прошлого.

Притчей во языцех вопрос, кто изобрел радио. Однозначно: первый радиоприемник собрал Александр Попов, в 1895 году на его демонстрациях присутствовал Маркони, получивший патент на идентичное устройство через два года, в 1897 году.

Паровая машина Ивана Ползунова начала работать в мае 1766 года, на 20 лет раньше уаттовской. Ползунов, однако, гордился не ей, а своей цилиндрической воздуходувкой – та намного больше облегчала труд заводских рабочих.

В советской школе довольно много рассказывали об Иване Кулибине, гениальном русском изобретателе. Он разработал конструкцию не только точных часов, но и предложил, в частности: проект одноарочного моста через Неву, семафорный телеграф и код к нему, велосипед, прожектор, механическую сеялку, оригинальную золотопромывальную машину и многое-многое другое. Но на одном Кулибине свет клином не сошелся, великих умельцев на Руси было в избытке. К ним следует отнести, например, Козьму Фролова, создавшего общезаводской водяной двигатель на 10 лет раньше первого английского, а также Родиона Глинкова, предложившего в 1760 году, на 11 лет раньше Аркрайта, первую в мире прядильно-чесальную машину…

Чтобы не перечислять бесконечно, достаточно отметить лишь тот факт, что уже при Иване Грозном на Руси в массовом количестве производились ружья и пушки, заряжавшиеся с казенной части. Лет эдак через пятьдесят, а то и все сто, в Европе появились подобные диковинки, но в единичных экземплярах, как сверхдорогие охотничьи ружья для высшей знати. А в девятнадцатом веке изобретение клиновидного затвора – ключевого узла конструкций всех заряжавшихся с казенной части орудий смертоубийства – приписали Круппу. Россия, как и прочие страны, платила приличные суммы за пользование немецкими патентами.

Московские и петербургские власти не умели воспользоваться и ничтожной толикой народных талантов. В советские времена, кстати, ситуация мало изменилась. Большинство изобретений и технических новшеств государством не реализовывалось.

В то же время нельзя не заметить, что начиная с 1632 года, когда Виниус заложил первый в России большой железоделательный завод, производительность труда в промышленности у нас была не ниже, чем на лучших предприятиях Европы. Причина банальна, но на первый взгляд парадоксальна: недостаток свободной рабочей силы. И это в крестьянской