Рокировка Сталина. СССР-41 в XXI веке - Анатолий Логинов

— Если вдруг задержанных приведут?

Лерман махнул рукой:

— Прикую к батарее. Мы же теперь «кровавая гэбня». Палачи и садисты. Слышал эту байку?

Светлов кивнул:

— Не то слово. Всю плешь проели! Каждый второй вспоминает!

— Вот, — продолжил Исаак, — раз садисты, то и прикую. Зато дети будут спать на удобных нарах!

При слове «спать» оба зевнули.

— Непонятные они какие-то, — продолжил Светлов. — Словно с другой планеты. Семьдесят лет! Другой мир, другие люди. Как марсиане…

— Ну а эти, на заставе, «чоповцы»? — уточнил Лерман, глядя в лицо младшему лейтенанту.

— Нет, те простые. Как мы. Одно слово — бойцы. А тут мутно все.

Сержант опять зевнул. Лейтенант безуспешно попытался сдержаться. Получилось только хуже.

— Подозрительные есть?

— Полно! По мне — так все подряд. Ну… Вот этот, например. По профессии — журналист. Едет предупредить деда, чтобы тот в аварию не попал. Но не чувствую я в нем любви к предку. Предлог это.

— Как считаешь, на самом деле что?

— Хрен его знает. Наверное, посмотреть хочет, что у нас и как. Может, думает насовсем перебраться, а может, наоборот, собирается потом гадости говорить. Не поймешь, пока не проявится. Сам понимаешь, проявится уже, когда назад вернется. Не умеем мы, товарищ сержант, им в душу заглядывать. И что с ним сделаешь? Не пустить — так не за что вроде. А пустить — хрен его знает…

— И что решил?

— Пустил, конечно. Куда деваться, приказ от двадцать третьего. Решил, пусть будет ваша проблема.

— Наша… ваша… Общая у нас проблема, общая… Давай бумаги. — Лерман взял протянутые документы, посмотрел и что-то на них пометил. — Пошлю в Смоленск, пусть приглядят… От меня теперь куда?

— А в отряд вызывали. Сам понимаешь, иначе к тебе и не зашел бы.

— Понятно. Ладно, бывай. Мне сейчас, кроме твоих, еще кучу дел подкинули.

— Понятное дело, — пожал руку вставшего сержанта Светлов. — С этим Событием ни поспать, ни пожрать.

— Это точно, никакой жизни, ни половой, ни общественной, — коротко усмехнулся Лерман и, уже не глядя на уходящего пограничника, углубился в бумаги.

Восточная Пруссия, г. Кенигсберг.

Ганс Нойнер, оберштурмфюрер СС, дивизия «Мертвая голова».

Ганс сидел на летней площадке небольшой бирштубе и с удовольствием разглядывал проходящих мимо девушек. Сидящий рядом Куно деликатно молчал, потихоньку потягивая пиво из большой кружки. В этом заведении блюли традиции и пивные кружки были настоящими керамическими, с крышкой, словно только что перенесенными на стол прямо из шестнадцатого века. Поймав себя на очередной мысли о временном переносе, Ганс нервно усмехнулся и сделал большой глоток из кружки. Надо бы отвлечься от всего мира, сходить в бордель. Только вот с этим в Кенигсберге было совсем плохо, точнее вообще никак. А ехать в женское общежитие «трудового фронта» не хотелось, да и времени было мало. Ганс отпил еще глоток, посмотрел на часы и мысленно чертыхнулся. Командир, конечно не опаздывает, но сильно задерживается. Неужели действительно что-то случилось? Беспокойство Нойнера оказалось напрасным, из притормозившего прямо напротив трамвая выбрался Кнохляйн. Что сразу удивило Ганса — в гражданском костюме, а не в форме.

— Привет, камрады. Сидите, — заметно было, что Фриц не хотел привлекать лишнего внимания. — Что пьете?

— «Остмарк», — ответил Куно, жестом подзывая кельнера.

— А «Понарт» у вас есть? — вежливо, совсем не похоже на себя, спросил подбежавшего служителя Кнохляйн. Ганс сразу сообразил, что его подозрения совсем не беспочвенны и неприятности все же будут, поэтому, пока Ганс заказывал пиво, допил одним глотком кружку.

— А мне шнапс, — дополнил он заказ.

— Ага, Ганс почувствовал, что становится жарко, — пошутил Фриц, как только кельнер отошел достаточно далеко. И продолжил, внимательно глядя на удивленные лица. — Камрады, вынужден вас огорчить, но мы трое внесены поляками в списки военных преступников за расстрел пленных и насилия над мирным населением. Кроме того, тебя, Куно, требуют евреи из этого их государства, — на лице Фрица появилась брезгливая гримаса, — Израиль. За насилия и уничтожение иудеев в период службы в Заксенхаузене. Пока переговоры только начались, но мне удалось узнать, что вероятнее всего… — Кнохляйн замолчал, пережидая, пока кельнер поставит на столик заказанное пиво, рюмочку шнапса и три блюда с сосисками. Расплатился сам, пресекая возражения собеседников, и продолжил, когда они остались одни и выпили под традиционное «Прозит» по глотку:

— Вероятнее всего, наши бонзы примут предложение современной Германии о присоединении. Немцы все же, хотя у них там что-то вроде очередного издания Веймара. Живут получше, и даже вооруженные силы есть, но полностью легли под американцев. — Он печально кивнул головой. — Так что ждет нас дорога дальняя и квартира с зарешеченными окнами. Думаю, стоит только появиться здесь первому же полицейскому из будущего, и мы окажемся в казенном учреждении… Но мне, честно говоря, совершенно не хочется проверять, насколько справедливо или несправедливо современное немецкое правосудие. Думаю, и вам тоже.

Кнохляйн замолчал и, подняв кружку, сделал несколько глотков. Молчание за столиком затянулось, словно каждый из сидящих боялся, что первое же произнесенное слово вызовет предсказанные Фрицем последствия. Наконец Куно со стуком поставил пустую кружку на стол и вопросительно посмотрел на Ганса.

— Что предлагаешь, Фриц? — спросил неторопливо и словно бы совсем незаинтересованно Нойнер. — Дезертировать?

— Нет, камрады, дезертировать мы не будем. Просто подстелем себе мягкую перинку на всякий случай. Если вдруг все пойдет по наихудшему варианту, мы должны быть готовы, — злая улыбка мгновенно преобразила Кнохляйна, вернув ему прежний облик. — Я тут договорился о покупке трех комплектов документов, для нас. Берем документы, гражданскую одежду, «кюбельваген» у меня при штабе есть, его и возьмем. Куно, ты ведь машину неплохо водишь?

— Так точно, в свое время в NSKK[32] состоял, — невозмутимо ответил Клинсманн, — могу водить все, что на колесах. Только куда мы на машине уедем, разрешите узнать? В Польшу?

— Нет, камрады, в Россию. — Фриц, иронически улыбаясь, смотрел на ошарашенных его заявлением сослуживцев.

— В Россию? К унтерменшам? — от неожиданности даже Куно лишился своей обычной сдержанности.

— Ну, допустим, к большевикам, — Ганс успокоился быстрее, — что они унтерменши — это Геббельс надвое сказал… — Все засмеялись. — Но нужны ли мы им?

— Думаю, что с ними мы найдем общий язык быстрее, чем с американо-английскими плутократами, иудеями из Израиля или немцами из современной Германии. Тот же Геббельс, между нами, в годы борьбы не раз заявлял о глубоком родстве нашего движения и большевизма. Так что для нас единственный выход избежать тюрьмы в Германии…

— Попасть в русский ГУЛАГ, — заметил Ганс.

— Нет, Ганс, нет. Я уже узнал. Несколько армейцев уже перебежали к русским. Как мне сообщили — их никто не посадил.

— Не верю я в это, доннерветер, не верю, — непримиримо заметил Ганс.

— А в то, что нас расстреляют поляки, веришь?

— Ну, если нас им выдадут…

— Так вот, в канцелярии гауляйтера собрали документы по объединению Германии. — Заметив недоумение собеседников, Фриц пояснил: — После войны часть Германии была оккупирована русскими, часть — англо-американцами, потом на месте этих зон появились два государства, Восточная и Западная Германии. В Восточной у руля были коммунисты, в Западной — понятно кто… В тысяча девятьсот девяносто первом они объединились, точнее восточные присоединились к западным. До объединения им обещали много чего, полные гарантии безопасности и все такое. Но как только объединение закончилось, все обещания тут же были забыты. Вроде бы даже бывшего главу государства Восточных арестовали и судили. — Фриц сделал паузу, отхлебнул из кружки и продолжил: — И кстати, камрады, если попадем в немецкую тюрьму, считайте, что нам повезло. Хуже, если нас выдадут евреям или янки — ни те, ни другие, насколько я разузнал, в таких случаях вообще не заморачиваются юридическими формальностями. Украдут, вывезут к себе, а потом повесят. А правительство Германии сделает вид, что ничего не произошло…

— У французов и англичан научились, — заметил вдруг Куно. — Мне отец рассказывал, что в конце Великой войны те тоже много чего обещали, если Германия капитулирует, а потом раздели нас догола. Короче, я вам верю, гауптштурмфюрер.

— А ты, Ганс? — пристально глядя в глаза спросил у Нойнера Кнохляйн.

— Доннерветер, я с вами. Только когда будем в Сибири снег убирать, будете мне помогать, я этому не обучен…