Днем с огнем (СИ) - Вран Карина

Эта темень не лупила мне по мозгам, не пакостничала, не касалась меня шероховатыми лапками насекомышей.

"Тучеводец отыщет тебя. Согласись!" — сказала мне темнота.

И выплюнула меня в узнаваемый, почерневший от огня кусок коридора. Не одного — с друзьями и коллегами, которые совсем недавно разбирались тут с кровососами, которых я толком и разглядеть-то не успел.

Ханну темень не отпускала дольше других. Я начал волноваться за лисичку. Неусидчивый, не умеющий ждать Находько прошелся по тоннелю, повторяя наш же путь. И сообщил, вернувшись, что больше нет никакой развилки. Больше того, там, где начинался отворот к немертвым засоням, теперь тупик. Залитая бетоном, совершенно гладкая стена. И на простукивание — не слышно никаких пустот за бетоном.

— Пойдемте? — оказавшись рядом с нами, предложила Ханна.

Она счастливо улыбалась. Из этого я сделал вывод, что не всякая тьма одинаково погана.

Тоннель вывел нас в нечистоты. Не в канализацию, как я думал, судя по вони, а в оприходованное бомжиками подтопленное поддомное убежище с обшарпанными, некогда окрашенными стенами. Прошлепав по вонючему коридору, всласть налюбовавшись на ржавые трубы, на скамейки, стоящие прямо в воде, и угробив обувь, мы выбрались во двор на Литейном.

В ливень, сверкание молний и громовые раскаты. В хлещущие наотмашь по лицам струи грядущих простуд.

Макс знал и этот дворик тоже. И номер для вызова такси с небрезгливым водителем. За кое-какую доплату на чистку салона он развез нас по домам. Утрамбовавшись, на заднем сидении уместились Шпала, Джо и девочки. Я, как самый объемистый, занял переднее. Находько вышел на Финбане, Ханна немногим позже. На Замшина высадили нас с Ташей, Митина повезли до Пискаревки. Бартош в пригород, в два часа дня (и куда время-то делось, мы же не находили столько в тоннелях?), в грозу — ехать было бы попросту глупо. На сон между сменами запаса совсем не осталось бы.

Впрочем, его и так не особо осталось.

Пока мы ехали, я думал над словами лисоньки. Все с той же счастливой улыбкой она с нами прощалась. Кроме Шпалы: с ним в эту ночь, даже если не распогодится, они будут мчать бок о бок. Как он ей обещал.

А назавтра она уедет. Сначала в Ригу. Там она должна встретиться с "таким, как она". Из Риги в Калайоки. И дальше. Справедливость — вот, что обещала и что показала ей темнота. Не знаю, насколько терниста будет дорога к обещанному, но, глядя на Ханну, я видел — она с этой дороги не сойдет. По-прежнему некрасивая, угловатая — она светилась изнутри уверенностью. Предвкушением. Знанием своей цели.

Не то, чтоб мы успели подружиться. Но что-то в моей душе дрогнуло, когда она неловко меня обняла на прощание.

Что темнота сообщила парням, я не узнал. "Дело семьи", — сказал Джо. "Место под солнцем", — криво усмехнулся Макс. Таша же…

О том, что поведало ей то невидимое, Арктика сказала мне наедине. "Держись ближе к огню. Утраченное обратимо". Ближайшим источником огня был признан я. И мне в голову не пришло ответить ей отказом.

Ночь с субботы на воскресенье в казино — это разверзшаяся преисподняя. Я это уже говорил. И крайне нежелательно выходить в такую ночь не выспавшимся. Увы, мы не всегда поступаем так, как следует.

На третьем часу ночи в дымине, в буйстве возгласов (при выигрышах) и стонов (от проигрышей), я "поплыл". На засыпаемой всеми цветами и кэшем рулетке, в мельтешении рук, в отзвуке вращения шарика, воздух подернулся алым.

— Ставки сделаны. Ставок больше нет, — объявил я, точно робот.

Руки, подсовывающие фишечки под мои опущенные, перекрещенные кисти, не желали убираться.

— Нет больше ставок! — повторил я, выпихивая эти наглые конечности.

"Сожги! Сожги их всех!" — в ликующем предвкушении прошелестело в моей голове. — "Выплесни ярость и мощь! Жги!" А потом тьма — или что оно там на самом деле было — ударила. Вас когда-нибудь били в мозг? Если нет, не ищите этих ощущений. Не нужны они вам. От удара срезонировало, заболело и завибрировало все то, что, по идее, болевых окончаний-то иметь не должно. По крайней мере, если я верно помню уроки анатомии от нашей замечательной биологички, Евгении Альбертовны. Той, что предупреждала нас о вывертах памяти.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

"Выкусишь, чернуха недокормленная!" — на волне ответной ярости выкрикнул мысленно я — в боль и нескончаемое эхо боли. — "Противопожарная инспекция. У тебя тут искрит…"

Искры продолжали сыпаться из глаз, теперь уже от колкой боли. И от гулкой боли. И от жгучей, и режущей — все оттенки и отголоски боли поселились разом в моей черепной коробке. И совершенно никакого желания не изъявляли по части ухода.

Евгения Альбертовна учила нас, остолопов, на совесть. Старалась шутить, проводить аналогии, понятные ленивым, нелюбопытным до науки ученикам. Человечество, говорила она нам, давно изобрело действующее средство против головной боли — гильотину. Если бы не ярость, я бы мечтал уже об этом средстве.

С усилием я перекатил свое туловище в сторону. Во-первых, потому что рот наполнился противной жидкостью со вкусом железа. Я прикусил язык, когда падал и считал затылком ступеньки. Во-вторых, в подошвы моих кроссовок упиралось еще одно туловище. Не знаю, чье именно, но соприкасаться с кем-то, взывая к живому огню, не хотелось. Вдруг там Джо припал к моим стопам, а у него вроде как аллергия на пламя?

"Встретился мне вот сегодня Виталик", — кряхтя, перекатываясь и стараясь не выть от болевых взрывов, вспоминал я начало очередного урока биологии. — "Он пронесся мимо, задел на бегу. Ни: "Здрасьте, Евгения Альбертовна", — ни: "Извините, Евгения Альбертовна". Ничего, думаю я: Земля круглая, подкатишься. И вот Виталик приходит ко мне на урок. С опозданием всего-то на десять минут. Пустяк, не правда ли? Вот и нет, не пустяк, теперь моя очередь. Катись, Виталик. Хоть домой, хоть к директору. Катись колбаской по Малой Спасской".

Я был не Виталик. Малая Спасская была в другой стороне. Но я катился. На губах застывал горький привкус желчи с примесью железа.

Честно сказать, я всегда был уверен, что флэшбеки в фильмах — это чтобы сходить за пивком к холодильнику. Или отнести уже выпитое пиво к белой фаянсовой неизбежности. Причем зритель ничем не рискует: герой в передышке между важными событиями вспоминает, как было хорошо до того, как злодей уничтожил жизнь на планете; случайный псих вырезал всю семью героя; компания-конкурент провела хитрую диверсию; нелюбимая мачеха отравила морскую свинку герою… Можно продолжать очень долго. Так вот, в кино каким-то давнишним воспоминаниям есть место и есть время. Герой повспоминает, соберет в кулак свою решимость и бросится дальше творить великие дела. Во имя, в память, вопреки — нужное подчеркнуть. А зритель как раз успеет вернуться с пивчанским — аккурат к великим делам.

Тут же я осознал: в жизни все работает не так. В жизни память подкидывает тебе разные картинки прожито́го в самый неловкий и неудобный момент. Например, когда ты катишься и отплевываешься своей кровью. Тебя всего выворачивает, тело почти не слушается, мозг в отключке от боли, а ты не можешь не хмыкать, потому что ты — колбаска, и ты катишься, как завещала твоя школьная учительница с юморком.

Собираешь мокрыми губами грязь с пола, который не мыли не меньше века, делаешь еще оборот, сплевываешь и снова похмыкиваешь. В промежутках между рвотными позывами.

Теперь в меня никто не упирался.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Я воззвал к живому огоню.

Боль ненадолго схлынула, отступила к затылку. И снова ударила — но этот удар показался слабее прежнего. Терпимее.

Новая волна живого огня.

Слух вернулся. Согласно этому слуху, рвотные позывы настигли не только меня.

Я собрал конечности, поднялся на четвереньки. Такая себе поза для противостояния неведомой угрозе, но всяко лучше "колбаски".

Еще огонь. Больше огня! Выжечь к хренам эту дрянь из башки!