Днем с огнем (СИ) - Вран Карина

— Яна из зала с автоматами, Лена, официантка, Татьяна, главный кассир, — перечислила Таша. — Это только те, кого я знаю. Где-то раз в три-четыре месяца они тесно общаются с Женей. Он… как бы сказать так: о, он не бьет фужеры. Вопрос самоконтроля.

Самоконтроль.

"Ну же, Бельский, ты никогда не пасуешь перед трудностями!" — ругнул я сам себя. — "И дару этому, который конь дареный, зубы пересчитаешь и лишние выбьешь. Вздумал тут — взбрыкивать".

Я вытирался мгновенно намокающими и скатывающимися салфетками и представлял — в красках и деталях — громадного огненно-рыжего коня в языках пламени. С дымом из ноздрей, с искрами из-под копыт. И себя, впечатывающего кулак с дядькиным цестусом в челюсть коняге. И крошащиеся зубы, вперемешку с искрами летящие наземь.

— Снегопад? — застал меня за натягиванием брюк удивленный вопрос.

На пороге раздевалки стояла Аннет, хлопая ресницами. Большими от природы и расширенными от удивления карими глазами она смотрела на раскиданные белые комки салфеток на полу. Из-за спины ее доносились: "Мои мысли — мои скакуны, Словно искры зажгут эту ночь…" — и я не удержался.

Подошел к "шоколадке", щелкнул ее по широкому носу. Зрелище "снежинок" на полу так ее поглотило, что проделать все это мне удалось беспрепятственно.

— Суровая июльская зима, Африка. Что ты как непривычная?

На секундочку "моих скакунов" занесло в пошлом направлении. По заветам Вадика-Водяры: душевая, два разнополых крупье и камермен по ту сторону экрана. Но я, к счастью, умею сдерживать в узде подобного рода фантазии.

— Эй! — справедливо возмутилась Аннет, затем совсем в другом тоне сообщила. — Ира просила передать, чтобы ты до двух сорока отдыхал. В ВИП закрыли стол джека, теперь хоть какие-то передышки появятся.

— Аннушка, как тебя-то в ночную занесло? — не то, чтобы меня взволновал ее перевод, но уточнить вроде как вежливость обязывала. — И Ирка сегодня почему вместо Жана, не в курсе?

Я люблю стабильность. Это, наверное, странно звучит, с учетом выбранной мной работы — воплощения хаоса, алчности и прочих страстей. Но мне комфортнее, когда в буйстве хаоса есть некий намек на упорядоченность. "Земля с твердым грунтом" (привет финнам, и доброй дороги Ханне Луккунен) под ногами.

— У Жана ребенок заболел, — начала отвечать, как обычно, с конца Аннет. — А мне захотелось чего-то новенького. Ты есть пойдешь?

— Лучше кофе выпью, — не хватало еще, чтобы от сытости меня разморило и снова кинуло в алую пелену. — Сугроб замету, сделаю кофе, выпью его. Как-то так.

— Покрепче, два кубика сахара? — уточнила девушка. — Займись снегоуборочными, кофе на мне. Сливки?

Ох уж, эта ее улыбка белозубая… Память коварная моя услужливо подкинула кадр с Африкой и сливками. И другой, где Африка в костюме горничной (знаете, у всех свои причуды).

— Без сливок.

— Как скажешь, белый господин, — крутнулась на каблуках Яковлева; собранные на затылке в хвост тонкие косички взметнулись веером.

Вот опять она это делает! Я мысленно орнул и занялся уборкой салфеточных "снежинок" с таким рвением, какого ни в жизнь не замечал за работниками ЖЭУ суровыми зимами, в метели да вьюги.

Кофе ли помог, душ ли холодный — не знаю. Но до конца смены я продержался без новых позывов сжечь всех и вся. И это не могло не радовать.

Обед с Федей Ивановной я проспал. Вроде и будильник завел, и Кошару дал указание по побудке, но пробуждение мое пришлось на семь часов вечера, а никак не на час дня.

— И как мне понимать сей саботаж? — спросил я у шерстистого.

— Загонишь себя, худо будет, — буркнул манул с видом попранной справедливости.

Что показательно, про ночное происшествие, с пеленой и говорящим внутренним "конем", который дар, я овиннику ни слова не сказал.

— Спасибо за заботу, — я взгромоздил на плиту чайник. — Но лучше было бы, когда я просил разъяснений, что не так делаю, тогда их и дать.

Кошар опустил очи долу, усы к полу. Возникло ощущение, что он знает что-то совсем нехорошее обо мне, вроде неизлечимой болезни, и не желает о том говорить. Или знает, что говорить — без толку. Ничего от его слов не изменится.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

По счастью, у меня сохранилась визитка Феди Палеолог. Дама она в возрасте, извиниться надо непременно, на понимание этого во мне доставало воспитания и такта.

— Андрюшенька? — как-то очень сердечно обратилась она ко мне после моего представления. — Кабы я знала, что вы в выходные дни трудитесь! Не вам должно быть неловко, мне. Вот что: вы еще не успели отужинать? Нет? Замечательно. Мое предложение таково: приезжайте, ежели настроены на беседу. Буду рада вас принять.

Я вставлял краткие осмысленные ответы, но разговор вела Федя Ивановна. Мои "да-нет-да" там только как дополнение звучали. Как знаки препинания, расставленные в нужных местах.

Так что через час я был в квартире на Итальянской. В доме, где прелестная лестница, а в парадной красуются кариатиды. Квартира также впечатляла: высокие лепные потолки, дубовый наборный паркет, дубовая же мебель — не новодел. Лакированный дуб и текстиль в бирюзовых тонах. Я совсем немного разбираюсь в этом, благодаря ма. Способен отличить "дорого-богато" от "дорого и со вкусом".

Хозяйка была под стать жилищу. Клетчатая юбка по щиколотку, черная блуза под горло и с кружевными манжетами, туфли без каблука. Соболиные брови, темно-карие глаза, выделяющиеся на светлом, изрезанном тонкими морщинками лице. Тускло-серая, седая коса в руку толщиной свернута в тяжелый узел. Если бабушку Яры тянуло назвать леди или барыней, то в Феодосии Ивановне виделась мне царственная стать.

Стол к моему приходу был сервирован на двоих. И это был один из редчайших случаев, когда вбиваемые через "не хочу, не буду" манеры поведения за столом мне пригодились. Разговоров никаких не велось. Что-либо серьезное обсуждать за едой — дурной тон, а от светских тем я был далек.

После ужина мы перешли в библиотеку. В книгах здесь было все, докуда взгляд дотягивался. Ряды стеллажей в потолок, шкафы со стеклянными дверцами — все было заставлено томами и томиками.

— Располагайтесь, пожалуйста, — указала на диванчики, установленные буквой "П" на единственном свободном от шкафов островке немаленькой комнаты. — Если желаете, можете ознакомиться с книгами. Здесь малая часть моей коллекции. Я подойду вскоре. И чай принесу.

Малая часть. Конечно, университетская библиотека пообширнее будет, так она и не на одного читателя рассчитана. Даже в отчем доме подобное помещение скромнее будет. Как размерами, так и наполнением.

Федя Ивановна принесла один за другим два подноса. Один с крохотными фарфоровыми чашечками, чайничком, сахарницей, розетками с вареньем, сливочницей, лимонницей, десертными тарелочками. Все было из одного набора. Плюс серебряные приборы. На втором красовались пирожные на тортинице и прочие сласти на блюде. Какое-то время ушло на сервировку столика между диванами. И еще минут двадцать на церемонии с распитием чая.

Я снова возблагодарил ма. Если б не ее нотации, быть бы мне теперь слоном в посудной лавке. А так — могу сойти за цивилизованного. Конечно, разово весь этот этикет занятен, но каждый день по регламенту — я б взвыл. И не говорите мне, что выть — прерогатива оборотней и зверья.

— Андрюшенька, — хозяйка благосклонно кивнула мне. — Могу я вас так называть? Ввиду разницы в возрасте…

Тогда, на теплоходе, мой язык поворачивался назвать осанистую, но помятую неудачной транспортировкой умудренную годами и сединами женщину — старушкой. Сейчас… нет, не поворачивался.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Разумеется, Федя Ивановна, как вам будет угодно, — блеснул воспитанием я.

Во врагах сию даму заиметь — было бы очень нехорошо.

— Вы прекрасно воспитаны, Андрюшенька, — обозначила улыбку она. — Полагаю, это заслуга родителей. Мы не были представлены друг другу с вашим отцом, однако у нас имелись общие знакомства.