Планета Тивит - Александр Харламов

очень сложно вернуть из мира мертвых. Только воспользовавшись некромантией…А некромантия – это очень опасный раздел магии. Иногда, выходило так, что поднятое из могилы существо разрывало своего воскресителя и становилось обычным упырем. А иногда ожидание от воскрешения сильно отличались от полученного результата. Например, любила девица молодого красивого человека, а тот возьми и разбейся в автокатастрофе. Страдает сердечная, мучается. И решает однажды воскресить его, пока душа до сорока дней томится на земле, но пока она приготовилась, пока нашла специальные травы, заговор выучила наизусть на латыни, пока дождалась новолуния, процесс гниения пошел необратимый. И вроде милый рядом, и вроде можно потрогать. Только у любимого живот вспух. Черви из глазниц вылазят, да пришитая после аварии рука для похорон, все время на гнилых нитках отваливается, да смердит от него трупным ядом…И не любимый он больше. Оболочка лишь… И та подпорченная.

– Любимый…– я встал со стула и закурил в окно, наслаждаясь приятным холодком, идущим с улицы, прогоняющим сонливое состояние. Сколько я уже держусь на ногах? Почти двое суток. Пора бы уже и отдохнуть, но мысль, пришедшая мне в голову, не давала мне покоя.– Любимый… Все можно исправить, кроме смерти. И смерть, как оказалось тоже…

Так может сказать только тот человек, который испытал ужас потери любимого и родного человека. Любимого…Родного…Можно все исправить, даже смерть. Мысли в голове путались. Сонная одурь мешала сосредоточиться. Глаза болели так, словно в них насыпали земли.

– Любимый…– снова повторил я в слух. Кекс лениво прищурился, с сомнением глядя на меня. Уж не его ли я обозвал таким ласковым словом.

– Пора спать,– голова отказывалась работать. Я согнал кота с уголка, улегшись на жесткое ложе. В спину тут же уперлась какая-то деревяшка. Твердые подушки мгновенно натерли шею. Ноги свесились с краю, будучи много длиннее самого уголка. Но тем не менее я настолько устал, что провалился в сон, едва нашел хоть мало-мальски удобно положение.

Вокруг меня мир моментально изменился, будто я провалился в заранее подготовленную локацию. Зимнее холодное утро, наполненное грязным серым снегом, брызгами черной, раскатанной машинами жижи и накрапывающий дождик окружили меня. На высоких тополях, голых с зимы, растущих вдоль Высочиненко, гулко ухали вороны – иссини черные, со стальным отливом они смотрели на меня осуждающе, сверля серыми бусинками своих внимательных глаз, помнящих еще то время, когда они вот так же внимательно смотрели на людей, живших в Харькове триста лет назад, таких же суетных, невнимательных к мелочам. Для них ничего не изменилось в этом мире. Все так же мы – странные двуногие существа куда-то спешили, что-то делали, старались измениться, и вместе с нами казалось изменялся бы весь мир, но нет, для седого ворона он оставался таким же…Только вместо повозок с лошадьми и карет появились рычащие моторы, а вместо цилиндров на голове мужчин странные вязаные шапочки, напоминающие детские чепчики.

Я помнил этот день…Запомнил на всю жизнь. Он был точно таким же грязно-снежным, когда легковой автомобиль моего товарища по работе попал под не успевший затормозить трамвай. И было это здесь…На Высочиненко…Неужели я опять переживу этот кошмар? Звонко пророкотал трамвай, гремя на стыках автосцепкой. Во сне я мельком глянул на часы. 16-49…Значит снова этот кошмар! Самой трагедии я не видел, отпросился с работы, но последствия были ужасны. Запомнились мне на всю жизнь, в особенности потому, что это был мой подчиненный, за жизнь и здоровья которого я отвечал в течении рабочего дня на этом дурацком Турбо атоме.

Каррр…Протяжно гаркнул над головой огромный ворон, словно подталкивая меня к чему-то. 16-49! Осенило меня! Ну, конечно же! Он еще жив, стоит на перекрестке, не догадываясь, что жизнь его вот-вот так по-дурацки оборвется! Нетерпеливо газует, дожидаясь замешкавшегося трамвая, который вылетит из-за поворота на бешеной скорости и врежется ему в переднее колесо, отбросив на несколько десятков метров легковую машину в сторону.

Осознание того, что хотя бы во сне есть возможность что-то изменить, я побежал на памятный перекресток. В кроссовках мгновенно захлюпало. Я мало обращал внимания на лужи, мокрые сугробы, куда проваливался по самою щиколотку. В голове билась мысль, что я могу все изменить, спасти…Дыхание сбилось, и закололо в боку. В последнее время я забросил спорт, оброс «поясом безопасности», забыв, когда последний раз так быстро бегал. Ноги разъехались в сторону, я упал. Лицо обдала черная жижа. Руки по локоть оказались в грязи, неприятно резали, оказавшись поколотыми грубым настом. Две минуты…Билось в голове. Две минуты…

Я вылетел на перекресток, когда трамвай с грохотом вонзился в серую «двенадцатую модель жигулей».

– Нееет!– заорал я, где-то левее завыла сирена сигнализации. Треск металла отозвался в ушах колокольным набатом. – Нееет!

– Не кричи, Сань! Я здесь…– раздался позади меня спокойный и рассудительный голос товарища, который должен был быть сбитым в этой машине мгновение назад. Я обернулся, чувствуя, как подкашиваются колени. Леонид стоял напротив меня, такой, каким я запомнил его на похоронах, немного опухший, чуть отливающий мертвенно-бледной синевой.

– Лёнька! Ты как…– потерянно пробормотал я, то оборачиваясь на разбитую машину, то на него, стоящего передо мной с легкой, только ему присущей открытой улыбкой.– ты же должен быть…Там…

– Все можно исправить, кроме смерти. И смерть, как оказалось тоже…– голос его был хриплым, немного измененным.

– Лёня, прости меня…Не уследил…– я опустил низко голову, чувствуя себя виноватым в его смерти. Ведь случилось это в рабочее время, и будь я чуть более строгим начальником отдела, то может быть трагедии и не случилось. А так…Стрелки моих часов застыли на 16-52…

– Давай обнимемся что ли? – предложил товарищ, приветливо раскинув руки в стороны.

– Ты же мертв! Давно мертв…

– Все можно исправить, кроме смерти. И смерть, как оказалось тоже…– как заведенный повторил друг.

– Это точно…– удивился я, сделав шаг вперед, навстречу его раскрытым объятиям.– Давай раз так обнимемся.

Я двинулся навстречу своему товарищу, и только тут заметил, как его губы шевелятся отдельно от голоса. Его опухшие синюшные губы твердили слово «нет». Он хотел меня спасти! Хотел спасти…

– Нет…– покачал я головой, отступая назад.

– Ну что же ты, обними товарища! – проговорил Лёня, а губы и вся мимика твердили обратное. Это было настолько ужасно, что я похолодел весь от нахлынувшего на меня ужаса.– Или тебе не стыдно за мою смерть? Я был молод, у меня родился ребенок, я хотел жить…

– Я не виноват!– покачал я головой.– Ты сам…Сам поехал!

– Так обними же меня. Мы давно не виделись. Обними и пойдем…

– Никуда я с тобой не