Отважный муж в минуты страха - Святослав Тараховский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Спасибо, дед, — Саша встал, обнял родную махину. — Так и будем…
Чокнулся с дедом, с родителями, с Толей и выпил; и Толя, взглянув на Светлану, выпил, и все выпили в тишине и с уважением к серьезности момента.
— Горько, — едва опустив бокал, сказала Наташа Кучина. И свадьба вернулась к здоровому шумному легкомыслию.
В комнату скромно вдвинулась женщина лет сорока с сумкой почтальона. «Сташевские, — объявила она, протягивая Саше бланки, — вам телеграммы. Хотела в ящик бросить, сказали: свадьба, вот я на ваши небеса и поднялась, чтоб лично». Почтальоншу принялись усаживать и угощать. «Что вы, что вы, я на работе», — отмахивалась она от водки, однако за счастье молодых охотно пригубила красного винца.
— Зачитываю телеграммы! — объявил Саша и надорвал первую. — Дорогие Света и Саша. Сердечно поздравляем… любим, желаем… Пап, — обратился он к отцу, — это от тети Наташи из Тирасполя. Идем дальше. О, это от Волкова. Поздравляем… желаем счастья… верим. Ясно, спасибо, АПН не забыло. Так, это что такое? Примите от всей души… вам и вашей супруге… счастья, здоровья, детей… Альберт. Кто это? — спросил, обращаясь ко всем; тотчас вспомнил, хмыкнул и перешел было к следующей телеграмме…
— Кто это, сын? — спросил Григорий Ильич. — Что за Альберт?
— Журналист. Из Казани. В Иране я с ним пересекся.
— Откуда он знает о свадьбе?
— Наверное, узнал.
— Хороший, наверное, человек. Горько!
Это отцовское «хороший, наверное, человек» и его пристальный, в сторону сына взгляд заставили Сашу насторожиться. Он исполнил пожелание родителя: очередной поцелуй со Светланой получился долгим, почти объятием, но зацепившая Сашу мысль лишила его равновесия. Отец что-нибудь знает, чувствует, подозревает? А-а!
Саша ахнул чуть ли не вслух. А что, если папа Гриша… тоже работает на контору? Или хотя бы — вполне ведь возможно, — что с ним проводили беседы по его, Сашиному, поводу, и он, папа Гриша, все знает, переживает за сына, но, как всегда, боится и вынужден молчать? Супер! Верить, не верить, кому верить, кому не верить — с ума съехать можно! «Как дальше жить? Просто, — ответил он сам себе. — Забей на все. Живи и не обращай. Но как не обращать, люди, когда достойнейший Игорь Петрович Струнников, человек, в чью семью ты влился с сегодняшнего дня, тоже попал под колпак? Кто может поручиться, что здесь, среди дорогих гостей, не присутствует добрый некто, которому, вместо отказавшегося тебя, поручено следить за выдающимся физиком? Кто этот некто?»
Исподволь, поверх скатерти, фужеров, бутылок, графинов и ваз с цветами Саша опоясал взглядом стол и гостей. Кто? Лица молодые, лица не старые и даже старые — все были оживлены и веселы, открыты и счастливы, и понять что-либо по лицам было никак невозможно. «Я ведь и сам с лица неплох, — подумал Саша, — кто скажет, что я имею к конторе отношение?» Взгляд его, завершив круг, остановился на знакомых и понимающих глазах; но едва Саша подмигнул Орлу с ободрением и благодарностью, как Толя вскинул голову и, словно упреждая нежелательный вопрос, выкрикнул на все собрание:
— Тост за нашу свидетельницу! Она сильно рисковала, но, не испугавшись ответственности, расписалась и вот это все скрепила и обеспечила, Вика, спасибо вам. Молодожены, родители, все гости желают вам здоровья и счастья!
Вика зарделась, поднялась, закивала, Светлана и Саша расцеловали ее, Орел присоединился.
— Плюс выпьем за свидетеля, тамаду и моего друга! — спохватился Саша и протянул Анатолию руку, которую тот принял в свою жаркую пятерню. «Толя? — подумал Сташевский. — Неужели он? Чушь! Было уже такое подозрение, было и прошло! А может, это женщина? А может, у меня крыша едет? Почему бы и нет?»
Свадьба — энергичное животное. Она и далее шумела, и пила, и ела, и бегала на лоджию болтать, курить, восторгаться видом Москвы, и дышать во все легкие, и думать о том, как прекрасна и безразмерна предстоящая жизнь в обновляющейся советской стране.
В гостиной сдвинули в сторону столы и выпустили на волю музыку. Басы в динамиках «Грюндиг», предоставленные по такому случаю Игорем Петровичем, ухали так, что шевелились брюки и взлетали юбки.
В стороне на новом финском диване родители и дед Илья еще допивали чай с тортом и прочими сладкими заменителями счастья, а на срединном ковре начались оголтелые танцы.
Честь потанцевать с женихом, счастье — с невестой. Светка не отказывала никому: ни шефу отдела русской фонетики, маленькому курносому очкарику, ни тряхнувшему стариной, не доевшему по такой причине торт деду Илье, ни пьяненькому Тольке. Саша поочередно соответствовал то Наташке Кучиной, то Вике, то самой теще, раскрасневшейся Полине Леопольдовне. Танцевали кто во что горазд: шейк, брейк, фокстрот, понятную всем простую «трясучку». Пары сходились, топтались, вращались, разъединялись, будто пестрые кусочки калейдоскопа, создавали новые пары счастья и снова сходились. Только Толя не спешил разъединяться со Светланой; топтался напротив нее надежно и прочно до тех пор, пока сама Светлана, почувствовав неловкость, не отклонилась в танце в сторону Саши и не упала в его объятия. Орел улыбнулся краем рта, махнул рюмку водки и откочевал на лоджию, где курить не стал, но стал разглядывать коробочки машин и людей внизу и пару раз, с орлиной высоты, выпустил на них комочки серебряной слюны. «Тамада, — сказал он сам себе и едко усмехнулся, — кому ты нужен, тамада?»
К полуночи начали понемногу расходиться; гости прощались с молодыми, утекали незаметно, как ручьи.
Остались самые близкие, самые стойкие и те, кому некуда было спешить. Дед, родители, Орел и Вика, и Наташа Кучина, незамужние девушки из Светкиного института и пара отяжелевших мужчин, которых для поправки дыхания временно занесли в спальню.
Стемнело, вместо ламп запалили пару подаренных Полиной Леопольдовной канделябров — по три свечи в каждом. Снова сели за стол, за неспешную и вкусную ночную закуску.
Мошкара вертела вкруг пламени воздушную акробатику Уютно, старинно искрился хрусталь. Устало блестели глаза. Не было больше жениха и невесты, рядом сидели муж и жена. Счастье ступило в дом, теперь требовалось его удержать.
Игорь Петрович поднял рюмку, Орел разрешительно кивнул.
Тесть говорил негромко, и ему негромко отвечали; словно привычно, в домашнем кругу уединившись на кухне, обсуждали бытовые новости.
— В интересное время жизнь начинаете, ребята. Меняется все, дуют новые ветры, лопаются льды. Перестройка натворила делов, и лично мне это очень нравится.
— Рейган с Горбачевым Германию объединили, вообще теперь друзья, — сказал папа Гриша…
— Такое у меня впечатление, — подхватил Игорь Петрович, — что Советский Союз, да что там — весь мир готовится к какому-то невиданному броску вперед, к подлинному сотрудничеству, к всеобщему мировому благу…
— Только бы не засохло, не откатились колеса назад, как при Хруще, — сказал дед, — при нем тоже реформы зачинались, а кончилось все Леней…
— Не-ет, Горбачев не даст. Горбач — сила, — сказал Саша и обнял, притянул к себе за плечи жену.
— Я Горбачева не люблю, — продолжал Игорь Петрович, — по-моему, он человек не очень умный, но движение, которое он олицетворяет, верное, народ идет за ним… И если, не дай Бог, Горбачева свалят, если… Знаете, я скоро еду в Штаты читать лекции, так вот, если Горбача скинут, то… тут, надеюсь, все свои?.. Так вот, я лично, я… я не вернусь в Союз, просто не вернусь. «Что он несет, зачем он так и при всех? — подумал, опасаясь за тестя, Саша. — ГБ — не Горбачев, ГБ против Горбачева, ГБ спит и видит, чтоб Горбачев слетел!»
— Игорь, не говори глупости, — сказала Полина Леопольдовна, — не пугай молодых, скажи, что все будет хорошо.
— Все будет замечательно, — сказал Игорь Петрович.
В едином порыве все чокнулись и выпили, и Орел выпил снова. Закончилась ненавистная свадьба. Насчет более счастливой для себя жизни он был с профессором согласен.
Прощаясь, Саша и Светлана обнимали и жали ему руки; она по-товарищески поцеловала его в щеку. «Будь счастлива, жена», — сказал он ей.
Он все еще на что-то надеялся? На что?
38
С раннего утра немного болела голова, но донимало Сашу не это. «Альберт вплотную занялся Игорем Петровичем, — размышлял он, разглядывая с лоджии подернутую дымкой, словно оторванную от земли, громадину университета. — Если допустить, что на свадьбе кто-то из гостей — возможно, и вправду женщина, из светкиных заумных знакомых дам, которых он знал плохо, — выпасал профессора и теперь предоставит Альберту отчет, то уважаемый ученый и тесть, с его мыслями о Горбачеве и собственном невозвращении, может крупно себе навредить. Что делать? Как его обезопасить?» — спрашивал себя Сташевский.
Светлана еще спала. Разбудить бы ее, сонную, теплую, родную, рассказать обо всем, испросить совета. Она бы, наверное, смогла помочь. Но как рассказать? О чем? О ком? Как рассказать, чтобы не рассказывать о себе? Первое слово потянет второе, третье, десятое, и вся постыдная секретная изнанка его жизни вывернется наружу.
