Записные книжки - Сомерсет Моэм

Кордова. Площадь дель Потро. Длинная, узкая, окруженная со всех сторон беленькими домишками, она упирается в реку. В верхней ее части фонтан, посреди него на пьедестале статуя гарцующей лошади. Жители соседних домов ходят к фонтану с кувшинами по воду. Наставляют на пляшущие струи стебли бамбука, и вода стекает по ним в кувшины. Ослов и лошадей поят прямо из чаши фонтана. Слева, если смотреть вверх от реки, постоялый двор. С фасада скромный по виду дом в два этажа, беленый известью, большие ворота на ночь запираются. Но у него просторный внутренний двор в колдобинах, вымощенный кое-как. Имеются конюшни — в каждой поместится всего одна лошадь, рядом с которой может прикорнуть грум или конюх. Сейчас там не больше двух-трех лошадей. Одну из конюшен занимает торговец цветами, о своем приходе он оповещает криком. В просторном проходе, ведущем с улицы во двор, девушки гладят белье. Имеются две кухоньки для общего пользования, на верхний этаж ведут грубые каменные ступени. Дом огибает широкая деревянная галерейка с шаткими перилами, вход в комнаты с галерейки. Здесь жил Сервантес.

Ла-Манча. Дубы. Они тянутся миля за милей по одному пологому холму за другим. Невысокие, отнюдь не величественные, зато очень крепкие на вид, стволы их такие корявые и кривые, что, кажется, они устояли лишь ценой невероятных усилий, стойко сопротивляясь натиску времени, ветра, дождя.

На много миль — насколько хватает глаз — тянутся однообразные ряды борозд.

Лишь изредка встретишь крестьянина, пашущего поле деревянным плугом, в который впряжены два мула, — такими плугами пахали еще при римлянах. Или крестьянина верхом на ослике, а то и на лошади, позади него обычно сидит сын. Они обмотаны бурыми одеялами, чтобы уберечься от пронизывающего ветра. Или закутанного пастуха, который охраняет стадо щиплющих чахлую траву овец или разбредающихся шустрых коз. Пастухи жилистые, старые, чисто выбриты, у них небольшие, проницательные, выцветшие глаза, землистого цвета костистые, изрезанные морщинами, умные лица; их иссушили пронзительные зимние холода и летний зной. Двигаются они неспешно и, сдается мне, слов на ветер не бросают. Дома в деревнях — цвета бесплодной земли, строят их из камня и глины; кажется, что эти времянки вскоре врастут в землю, на которой стоят.

Алькала-де-Энарес. Здесь есть большая площадь с пассажами, улица с пассажами и двухэтажными незатейливого вида домишками. Пустой, сонный городок. Улица пуста, если не считать двух-трех прохожих, запряженной мулом крытой повозки да мелочного торговца верхом на лошади, по обеим бокам которой свисают корзины. В университете прекрасный внутренний двор и аляповатый, не представляющий художественной ценности фасад. Остальные улицы — тесные, ничем не примечательные, тихие.

Las Metinas. Какая она радостная — вот что прежде всего поражает, потом замечаешь, что впечатление это создает теплый, дневной свет, загадочным образом обволакивающий фигуры. Ни в одной картине Веласкеса не проявился с такой силой его жизнерадостный, спокойный характер. «Молодые фрейлины» веселостью — лучшей и самой типичной чертой андалузцев.

Веласкес писал своих карликов и шутов в шекспировской манере, явно потешаясь, беспечально: ни их чудовищное уродство, ни несчастная судьба не вызывали у него ни малейшего сострадания. У него был светлый нрав, и поэтому он смотрел на эти жуткие исковерканные создания благодушно, понимая, что Господь сотворил их для забавы коронованных особ.

Ни в одном из портретов Веласкеса нет и намека на критическое отношение к модели. Он изображал людей такими, какими они хотели себя видеть. В его обаянии примесь бесшабашного бессердечия. Его замечательное мастерство, я думаю, общепризнанно; платья некоторых его инфант потрясают, но пока восхищаешься ими, не покидает чувство некоторой неловкости и преследует вопрос, а так ли ценно это замечательное мастерство? Веласкес походит на писателя, который говорит вещи на редкость здравые, но при этом довольно несущественные. К чему умалять значение широты в пользу глубины, но удержаться от этого трудно. Возможно, Веласкес поверхностен, но поверхностен масштабно. Он размещает фигуры на полотне так красиво, что они образуют узор, радующий глаз. Из всех придворных художников он самый великий.

Лондон. Парикмахер. Работает в этой парикмахерской с шестнадцати лет. Рослый юнец, он выдал себя тогда за восемнадцатилетнего; у него роскошная копна кудрей, что и побудило его заняться парикмахерским делом. Он любил читать стихи, и по воскресеньям — в те дни парикмахер работал по шесть дней в неделю — совершал паломничества в места, связанные с жизнью поэтов, которыми в то время увлекался. Когда читал «Потерянный рай», съездил в Чалфонт-Сент-Джайлс; посетил улицу, где родился Ките, дом, где жил Колридж; отправился в Стоук-Поджис, бродил по кладбищу, вдохновившему Грея на «Элегию». В его энтузиазме была прелесть простодушия. Все свободные деньги он тратил на книги. В обед перекусывал в кафе-кондитерской и, пока ел булочку с маслом и пил молоко, листал драгоценный том. Там же он познакомился с девушкой, ставшей впоследствии его женой. Она работала в портняжной мастерской на Дувр-стрит. Потом у него родился сын. Пока он ухаживал за своей будущей женой, она восхищалась его начитанностью, но после свадьбы ее стало раздражать, что он вечно сидит, уткнувшись в книгу. Когда он возвращался с работы, она требовала, чтобы после ужина он шел с ней гулять или в кино. Они прожили лет семь-восемь, когда разразилась война. Его призвали, но благодаря ходатайству одного из постоянных клиентов послали в Россию — сопровождать бронемашины. Всю войну он провел вдали от Англии. Конец войны застал его в Румынии. В итоге он возвратился в Англию, вернулся в парикмахерскую. Он был еще не стар. Ему шел тридцать четвертый год. Перспектива посвятить всю оставшуюся жизнь стрижке и бритью его страшила. Но чем бы еще заняться, он не знал. Кроме стрижки и бритья, он ничего не умел. Жена считала, что он должен радоваться: ведь за ним сохранили хорошую работу. До войны они друг с другом ладили, теперь их отношения испортились. Она считала, что он брюзга и привереда. Его раздражало, что она вполне довольна жизнью и ничего иного не хочет. Он понял, что обречен всегда обеспечивать жену и сына, чтобы они ни в чем не нуждались. Мальчику уже исполнилось десять лет. Парикмахеру со временем стали отвратны его клиенты. Я спросил, по-прежнему ли он много читает. Он покачал головой. «Зачем? — сказал он. — Что мне это даст?» — «Чтение поможет вам отвлечься от невзгод», — ответил я. «Возможно. Но все равно от них не уйти». У него осталось лишь одно желание — во что бы то ни стало обеспечить сыну свободу, которой он сам был лишен. Он потерпел поражение, распростился со своими надеждами, но со злопамятностью дикаря ждал, когда сын отомстит за его утраченные иллюзии. Сын вырос и стал парикмахером, только не мужским, а женским, так как это более прибыльно.

Рецепт. Молодежь склонна принимать все всерьез. Юнец с дерзким, но довольно приятным лицом и копной густых, темных, зачесанных назад волос, которые он пытался укротить и придать им модный зализанный вид, щедро смазывая их маслом. Он испытывал смутное влечение к литературе и однажды спросил меня, как сочинить эпиграмму. Так как он служил в авиации, мне показалось, что уместно будет ответить так: «Пикируйте на банальность, и приземляйтесь между строк». Наморша лоб, он осмысливал мой ответ. Такое серьезное отношение к моим словам, конечно, лестно, но мне было бы куда приятней, если бы он просто улыбнулся.

Как-то одна дама, у сына которой были литературные наклонности, спросила меня, что бы я посоветовал ее сыну, если бы он решил стать писателем; сочтя, что дама вряд ли воспользуется моими советами, я ответил: «Давайте ему по сто пятьдесят фунтов в год и пусть идет ко всем чертям». С тех пор я не раз вспоминал свой совет, и мне кажется, он совсем не плох. При таком доходе молодому человеку голод не грозит, и вместе с тем деньги это небольшие, в довольстве на них не поживешь, а что, как не довольство, злейший враг писателя. При таком доходе он сможет объехать весь мир но при его средствах жизнь предстанет перед ним такой разнообразной и пестрой, какой ее никогда не увидеть человеку более состоятельному. При таком доходе он часто будет сидеть без гроша, а следовательно, будет вынужден всячески изворачиваться, чтобы обеспечить себе пищу и кров. Будет вынужден попробовать свои силы на самых разных поприщах. Хотя прекрасные писатели жили весьма замкнуто, они писали хорошо вопреки этому обстоятельству, а не благодаря ему; немало старых дев, проводивших большую часть года в Бате, писали романы, но лишь одна из них — Джейн Остен. Писателю очень полезно побывать в таких обстоятельствах, в которых он будет подвергаться тем же злоключениям, что и большинство из нас. Не следует всецело отдаваться чему-то одному, надо испытать всего понемножку. По мне, ему следовало бы по очереди поработать сапожником, портным и т. д., любить и терять, голодать и пьянствовать, играть в карты с головорезами Сан-